Александр Николюкин - Литературоведческий журнал №30

И даже во сне на море в бурю ему видится в сонном воображении опять «сияние»: «По высям творенья, как бог, я шагал, / И мир подо мною недвижный сиял…» («Сон на море»). Поэт признается: «Душа моя, Элизиум теней, / Теней безмолвных, светлых и прекрасных…», чуждых суетной повседневности, тщете «земного круга»; в стихах закрепляются мгновения полета души к небесному свету, даже ночному. На такой поэтической волне появился в конце 1840-х – начале 1850-го года новый образ ночи: «Святая ночь на небосклон взошла…» В творчество позднего Тютчева вошла эстетика святости, вырастающая из его предшествующих стихов.

В 1859 г. Фет написал статью о Тютчеве, со второй половины 50-х годов обнаруживается влияние лирики Тютчева на Фета, которое усиливается в его «ночной поэзии» 80–90-х годов – периода сборников «Вечерние огни» (1883–1891). Образы Тютчева, рисующие призрачность человеческого существования, ночное бытие, приобретают в поэзии Фета новые социально-эстетические функции. Лирика Фета, как и Тютчева, представляет собой сложное художественное единство; поэтический мир Фета, соприкоснувшийся с поэтическим миром Тютчева, несет в себе отголоски творчества поэта-современника. Близость к Тютчеву выявляется в способах художественного мышления, в некоторых явлениях структуры образа, а именно в эстетических ассоциациях, закрепляемых в метафорическом составе стихотворения, его символике, философско-эстетическом подтексте. В дальнейшем изложении речь будет идти не о случайных и преходящих ассоциациях, а таких, которые, повторяясь в поэзии Фета, оказываются в определенной сфере (в «ночной поэзии») своеобразными доминантами, выражающими некоторые внутренние закономерности творчества. В «ночной поэзии» Фета обнаруживается тютчевский комплекс ассоциаций, выявляющий новый характер связей лирики Фета с романтизмом: ночной свет – бездна – тени – сон – виденья – тайное, сокровенное – любовь – единство «ночной души» человека с ночной стихией:

Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне,Травы степные унизаны влагой вечерней,Речи отрывистей, сердце опять суеверней.Длинные тени вдали потонули в ложбине.

В этой ночи, как в желаниях, все беспредельно,Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,Свет унося, покидая неверные тени.

Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?Травы степные сверкают росою вечерней,Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.

Ассоциация «ночь – бездна», столь важная для поэтического мировоззрения Тютчева, развивается в стихах Фета в русле, близком поэту-предшественнику, но не тождественном.

У Фета ночь – «тайная бездна», «бездна полуночная», «бездонная урна», сыплящая мириады звезд. Этот образ получает в его стихах философское углубление, новый, второй смысл. В содержании стихотворения появляется второй план – символический. В связи со стихами Тютчева Фет писал о многоплановости поэтической идеи в лирическом произведении: «Если же поискать за мыслью поэтической, тогда нужно вглядываться в поэтическую перспективу. В произведении истинно прекрасном есть и мысль, она тут, но нельзя, не имея перед глазами самого произведения, определить, где именно надо ее искать; на первом плане, на втором, третьем и т.д. или в нескончаемой дали»22. По мнению Фета, круг поэтической мысли расходится широко, тонко и неуловимо. Философско-поэтическую перспективу получает у него ассоциация «ночь – бездна». Она начинает сближаться с жизнью человека. «Бездна» – «воздушная дорога» – путь жизни человека.

Отсталых туч над нами пролетаетПоследняя толпа;Прозрачный их отрезок мягко таетУ лунного серпа.

Царит весны таинственная силаС звездами на челе. –Ты, нежная! ты счастье мне сулилаНа суетной земле.

А счастье где? Не здесь, в среде убогой,А вон оно, как дым.За ним! За ним! воздушною дорогойИ в вечность улетим!

Майская ночь сулит счастье, человек летит по жизни за счастьем, ночь – бездна, человек летит в бездну, в вечность, отдаленно ассоциированною с лунным сиянием.

Дальнейшее развитие этой ассоциации: ночь – существование человека – сущность бытия. В духе тютчевской традиции Фет представляет ночные часы как часы, раскрывающие тайны мироздания. Ночное прозрение поэта («Измучен жизнью, коварством надежды») позволяет ему смотреть «из времени в вечность», он видит «живой алтарь мирозданья», «и все, что мчится по безднам эфира». Это отголоски тютчевской картины в «Видении».

Фетовское «прозрение» открывает жизнь как «двойное» «бытие». В идее Фета можно усматривать тютчевский источник, хотя он не является единственным. Стихотворения поэтов с образом лебедя («Лебедь» Тютчева, «Над озером лебедь в тростник протянул…» Фета) имеют общую художественную деталь – раздвоение природной стихии, окружающей лебедя: «Она между двойною бездной лелеет твой всезрящий сон» (Тютчев), «зубцами вершин он (лес. – В. А. – К.) в заре потонул, меж двух изгибаясь небес» (Фет).

У Тютчева «двойная бездна» – это водная и воздушная стихия, притом водная стихия как первородная часто символизирует у него движение времени и переходит в символ жизни («всеобъемлющее море» жизни, поглощающее льдинки человеческого существования). «Двойное бытие» у Тютчева – это живое бытие Матери-земли и бытие ночного хаоса. Человеку доступны они оба.

У Фета лес изогнулся меж двух небес: неба действительного и неба призрачного, иллюзорного, отраженного в воде. В стихотворении «Томительно-призывно и напрасно…» он пишет о человеческом «двойном бытии»: «земной жизни» и «бессмертии». «Земная жизнь» получает в этом стихотворении определение «сумрак кругом», и в других его стихах дополняется определениями, дающими линию образов: жизнь – сон – дым. У Фета представлен вариант образа поэзии Тютчева. У Тютчева: жизнь – «тень, бегущая от дыма»; у Фета: счастье – «как дым».

Фет будто сближается с Тютчевым в своих представлениях о мировом бытии и судьбе человека, но в то же время он и уходит от него. Тютчевская ассоциация (ночь – бездна – человеческое существование), развиваясь в поэзии Фета, вбирает в себя идеи Шопенгауэра. Фет как бы повертывает Тютчева в сторону Шопенгауэра, что впоследствии будут делать декаденты, конечно, по отношению не ко всей системе этого философа, а к некоторым его идеям о темной, ночной основе мира, слепой воле. Стихотворение «Измучен жизнью, коварством надежды…», содержащее в себе отголоски тютчевской ночной поэзии, имеет эпиграф, взятый из Шопенгауэра, несущий идею жизни-сна.

У Тютчева ночь – «царство теней», призраков, ночных видений и сна, а у Фета, как и у Шопенгауэра, призрачным оказывается день, «земная жизнь». Образ «златотканого покрова», наброшенного над тайной бездной, из поэзии Тютчева, столь близкий неоднократно цитируемой Шопенгауэром фразе из индийских Вед, разрастается у Фета в картины призрачной, иллюзорной «действительности чудной». В ней «все грезит», все будто во сне, все «мечты почиющей природы», которую рационально «не объяснишь», о которой поэту часто приходится говорить «не помню», «не знаю», в ней все относительно, все «словно», «как будто», «точно», все движется, трепещет, скользит и тает, как мечта, меняется, течет, переливаясь, сверкая волшебными красотами. Этот трепещущий и ускользающий фетовский мир «действительности чудной» – не та Природа-Мать, которую нарисовал Тютчев в пластических образах.

У Фета в образную ассоциацию ночи и существования человека вплетается идея смерти. И снова поэт оттолкнулся от Тютчева в своих раздумьях, и снова отошел от него. Стихотворение «Сон и смерть», написанное в конце 50-х годов, является будто ответом на тютчевских «Близнецов», написанных не позднее начала 1850 г.

У Тютчева:

Есть близнецы – для земнородныхДва божества, – то Смерть и Сон,Как брат с сестрою дивно сходных –Она угрюмей, кротче он…

У Фета:

Богом света покинута, дочь Громовержца немая,Ночь Гелиосу вослед водит возлюбленных чад.Оба и в мать и в отца зародились бессмертные боги,Только несходны во всем между собой близнецы:Смуглоликий, как мать, творец, как всезрящий родитель,Сон и во мраке никак дня не умеет забыть;Но просветленная дочь лучезарного Феба дыханьемНочи безмолвной полна, невозмутимая Смерть,Увенчавши свое чело неподвижной звездою,Не узнает ни отца, ни безутешную мать.

Если брать всю систему художественных ассоциаций Тютчева, связанных с ночью, то сон и смерть входят в нее. Как для Фета, так и для Тютчева, во многом античные мифы явились источником образных представлений об этих связях. У Фета и Тютчева совпала художественная идея: сон и смерть – близнецы. Развивается эта мысль в стихах поэтов не только по-разному, но даже противоположно. Тютчев в следующих трех строфах выдвинул новую тему – любви, именно она, а не тема смерти оказалась главной в его стихотворении. Смерть в стихотворении Тютчева наделена определениями, по смыслу противоположными фетовским: «смерть угрюмей», союз любви и самоубийства имеет обаянье ужасное, хотя и прекрасное. Сон «кротче» смерти, отмечает Тютчев. У Фета, наоборот, сон «смуглоликий», как мать-ночь, а смерть – «просветленная дочь лучезарного Феба», она увенчала чело звездою. Сон полон суеты дня, смерть полна величавого покоя. Фет отдает предпочтение смерти и в отличие от Тютчева рисует ее образ как воплощение своеобразной красоты: «Но если жизнь базар крикливый бога, / То только смерть его бессмертный храм» («Смерть»). От Тютчева Фет идет к Шопенгауэру, к его мыслям об индусской нирване как конечном идеале.