Александр Мень - Церковь и мы

Человек становится христианином не как член семьи, расы, нации, культуры. Но в то же время, когда он осуществляет себя как христианин, он действует в своей семье, в своей нации, расе, культуре. Вот примерно так это можно выразить.

Человек как таковой имеет абсолютную ценность, он та овца, за которой идет пастырь, бросив девяносто девять. Личность бессмертна! Культура тоже бывает бессмертна, но случается, что и умирает. Для Бога, для Христа личность стоит выше всего. Христос пришел спасти не культуры, не языки, а пришел «дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную[45]», — то есть пришел спасти отдельного человека. Но далее, когда уже начинается проповедь, то проповедь эта и осуществление жизни во Христе могут быть только в конкретных формах.

Более того, христианство совершенно не исходит из той позиции, что надо все национальные особенности приглаживать, а наоборот, мы видим, насколько многообразны национальные формы христианской жизни и насколько это органично, хорошо и естественно. Так было с самых первых веков… Восточные Церкви имели свой облик, Западные — свой. Откуда возникли наши четыре Евангелия, четыре евангелиста? — По этой же самой причине. Это были Евангелия различных Церквей с различными культурными оттенками, с различными традициями. Если Евангелие от Матфея господствует в палестинско–сирийский традиции, то в Риме появляется Евангелие от Марка, а в палестинско–азиатской традиции — Евангелие от Иоанна. То есть наши четыре Евангелия — это Евангелия различных поместных Церквей.

Остановлюсь еще на одном моменте, о котором я много говорить не буду, но пару необходимых слов скажу: христианство и культура — не как конкретная, а как общая проблема.

В первый период, когда ждали конца света, проблема эта не стояла для верующих, потому что считалось, что все созидание, все творчество, все Божественное будет осуществляться в новом зоне, в Царстве Божием.

Когда стали понимать (а это стали понимать уже в апостольский период), что впереди еще неопределенно долгий срок, тогда возникла проблема: христианство и мир, христианство и культура, христианство и цивилизация. Решение этой проблемы, так же как в отношении нации, было двояким.

Одни, такие, как апологет Гермий или апологет Тациан (Татиан), авторы резких памфлетов против языческих философов, языческой литературы, языческой культуры и религии, считали, что все это от сатаны. Тертуллиан, сам насквозь проникнутый античной цивилизацией, адвокат, выученик стоиков и Цицерона, говорил, что у Христа ничего нет общего с Велиаром, что «у Афин и Иерусалима нет ничего общего» — это его формула. Формула, которая не была признана Церковью. Не надо забывать, что Тертуллиан все‑таки еретик, человек, который был отвергнут Церковью, и не таким спорным образом, как Ориген (с Оригеном много неясности), а Тертуллиан сам ушел из Церкви в секту монтанистов[46], и все.

Так вот, этот самый крайний радикализм, или, выражаясь современным языком, левохристианский экстремизм, был свойственен многим эпохам, но отцы Церкви этого не приняли. Более того, например, Иустин Мученик утверждал, что мы поклоняемся тому же Богу, Который вывел Израиль из Египта. Они также говорили о том, что греческие философы предчувствовали явление того же Логоса, Которому поклоняемся мы, и что Христос действовал среди язычников до нашей эры, действовал, так сказать, анонимно, тайно.

Святитель Климент  Александрийский

По словам Климента Александрийского, философия была для греков таким же педагогом, детоводителем ко Христу, как Закон был для иудеев. И эта точка зрения, тоже с некоторыми оттенками, была постепенно принята и укоренилась в патристике, у классических отцов Церкви. Ее подробно развивают самые разные авторы этого времени, и даже резкие полемисты, такие, как святитель Афанасий Великий; конечно, об этом много пишет Ориген. И Тертуллиан, который отрицал подобную точку зрения, невольно вынужден был ее признавать — хотя бы тем, что он всю свою деятельность строил на основе античной культуры.

Климент Александрийский создавал первые христианские гимны. Ефрем Сирин переделывал нехристианские гимны на христианские и создал потом целую поэзию. Возникла христианская философия, которую создали Ориген и Григорий Нисский. Очень рано возникло христианское искусство как своеобразное проявление церковного духа.

Святитель Григорий Нисский

То есть все те аспекты, из которых складывается культура: художественная литература (повести и романы античных времен и Средневековья), метафизика, поэзия, живопись, скульптура, — все было создано, то есть была признана возможность создания христианской культуры сначала на основе античности, а потом уже на основе других культур.

Тем не менее, в XX столетии вопрос этот поднимается вновь и вновь. Потому что нельзя сказать, что Церковь безоговорочно приняла всю языческую культуру. Она принимала с большим выбором, и известный трактат Василия Великого о том, как молодым юношам–христианам пользоваться языческой литературой, показывает, что здесь необходима была определенная избирательность, и отцы Церкви требовали подходить к этому избирательно. Вопрос об этой избирательности был всегда неясен и вызывал часто колебания. То наступал период влияния языческой культуры, то наступал период резкого отмежевания и попытка вообще освободиться от нее. Этот вопрос продолжает стоять и сейчас.

Среди многих новокрестившихся христиан, как болезнь неофитства (таких болезней очень много, и они все характерны), часто возникает мнение, что христианство отрицает искусство, отрицает вообще всю культуру, что христианин не должен одобрять ни живописи, ни философии, ничего этого не нужно.

Святитель Иоанн Златоуст

Понять этих людей я могу. Я понимаю, что когда человек познает высшие ценности, когда он встречается с самым важным и драгоценным в жизни, он видит, насколько малы в сравнении с этим многие человеческие достижения. Но с другой стороны, эти люди, неофиты, должны со смирением признать и принять, что отцы Церкви рассматривали вопрос совершенно иначе. Они одобряли и философию, и искусство, и сами, в отличие от некоторых неофитов, не чуждались не только университетов, но языческих университетов, заведомо языческих, в которых преподавали все профессора–язычники. И христиане, будущие столпы православия, такие, как Григорий Богослов, Василий Великий, Иоанн Златоуст, не колеблясь шли в эти школы, для того чтобы получить знания. Ну, я уж не буду приводить примеров средневековых отцов Церкви, вроде Иоанна Дамаскина, который был великим философом и логиком.

Но тогдашняя философия развивалась все-таки как богоискательство, а современная культура, идущая от Возрождения, развивается как богоборческая ветвь. Поэтому здесь, мне кажется, гораздо труднее допустить открытость.

Совершенно верно. Я именно поэтому и сказал, что эта проблема встает каждый раз, когда является новая цивилизация. То есть по отношению к античной цивилизации христианство в целом решило свою проблему. Решило, может быть, не всегда удовлетворительно, было много принято лишнего, что потом надо было как‑то вычищать, и наоборот, ускользнуло много ценного, что потом пришлось добирать, — это же процесс, в котором участвовали живые люди, которые и ошибались и искали! Не надо думать, что Господь Бог дал какую‑то четкую программу, и надо было просто сидеть и пассивно выполнять все указания по всем пунктам.

Эта проблема была и в ренессансный период. И надо сказать, что когда во весь рост встала тема человека, то христианские мыслители ее решили очень неплохо, не хуже, а лучше деятелей языческого Ренессанса. Начиная со времен Франциска Ассизского вплоть до времен Григория Паламы, преподобного Сергия, Мейстера Экхарта и у нас, и на Западе учение о величии человека — именно потому, что он есть образ и подобие Божие, — было развито великолепно!

Савонарола, которого считали мракобесом и сжигателем ценностей (это был замечательный поэт, поборник демократии, человек, который вполне может встать в один ряд с большими святыми, мученик за свои убеждения), этот Савонарола был одним из представителей христианского гуманизма. И молодой грек Михаил Триволис (впоследствии знаменитый преподобный Максим Грек), который его слушал, с этими идеями и поехал на Афон, и потом здесь, в Лавре пытался провести реформу Русской Церкви, но все это, как мы знаем, кончилось грустно. Но, так или иначе, запал Савонаролы был передан Максиму Греку.

Теперь, если говорить о культуре XIX века, то и в ней были ценности, которые христианство принимало бесспорно. Началось возрождение правовых идей, развивалась идея социальной справедливости, поэтому когда Лев XIII (скажем честно, с опозданием) заговорил о необходимости бороться за более справедливое распределение материальных благ, когда он стал говорить о недопустимости бесчеловечной эксплуатации, которая была в XIX веке, то многие христиане–католики возликовали, для них это был целый праздник — иерархия поняла призыв века, и это было очень хорошо.