Джордж Сорос - Первая волна мирового финансового кризиса
Люди, симпатизирующие моим взглядам, объясняют мне, что теория рефлексивности не получает достаточного внимания, поскольку не поддается формализации и на ее основе нельзя выстроить модели. Но именно это я и пытаюсь сказать: рефлексивность порождает неопределенность, не поддающуюся количественной оценке, и вероятность наступления событий, которые невозможно просчитать. Об этом полвека назад говорил Фрэнк Найт в своей работе «Риск, неопределенность и прибыль». Это же признавал и Джон Кейнс. Тем не менее участники рынка, рейтинговые агентства и регулирующие органы стали все чаще строить свою работу в соответствии с количественными моделями расчета рисков.
Вопрос, на который я ищу ответ, заключается в следующем: возможно ли моделировать рефлексивность или стоит продолжать использовать количественные модели, принимая во внимание рефлексивность и добавляя некий запас, позволяющий корректировать ошибки, связанные с невозможностью расчета неопределенности? Я подозреваю, что мы должны сделать и то и другое. Рефлексивность не может быть смоделирована в абстрактном смысле, но мы способны моделировать конкретные ситуации, например ее влияние на готовность выдавать ссуду под недвижимость, устанавливая на залог определенную цену. В то же время количественные модели могут оказаться полезными для расчета рисков в условиях, близких к равновесным. При этом мы должны помнить, в частности с целью регулирования, что условия могут время от времени довольно сильно отклоняться от равновесия. Все эти вопросы необходимо изучить.
Пока мы просто наблюдаем за зарождением новой парадигмы, объясняющей принципы работы рынков и основанной на поведенческой экономике и теории эволюции систем. С большим интересом следя за развитием этих дисциплин и считая их крайне важными, я тем не менее опасаюсь, что они упускают из виду несколько важных моментов. По моему мнению, если правила, сформулированные этими научными дисциплинами, станут общепринятыми, это отрицательно скажется на правильном понимании деятельности финансовых рынков. Позвольте объяснить почему.
Поведенческая экономика исследует причуды человеческого поведения и их влияние на поведение рынка. В результате ряда экспериментов выяснилось, что люди склонны отступать от рационального поведения. Это отступление выражается в форме конкретных поведенческих предубеждений, присущих процессам принятия решений в условиях неопределенности и наносящих ущерб собственным экономическим интересам человека. Это ставит под сомнение предположение о рациональности человеческого поведения и гипотезу об эффективных рынках. Сторонники этой гипотезы ответили следующим образом: они признали существование недостатков, но посчитали, что недостатки могут быть устранены путем арбитража.
Это утверждение послужило основой для формирования так называемых нейтральных к рынку хеджевых фондов, заявлявших о своей способности получать высокие доходы за счет использования арбитражных возможностей на основе заемных средств. Наиболее известным примером подобного рода фондов служит Long Term Capital Management (LTCM), потерпевший крах в 1998 году, что чуть не привело к кризису на финансовых рынках. Поведенческая экономика не имеет каких-либо объяснений, почему это произошло именно с LTCM. Можно предположить, LTCM не смог противостоять поведенческой предвзятости. Но это объяснение выглядит гораздо менее приемлемым, чем выдвинутая мной концепция самоутверждающегося предубеждения (или концепция пузырей).
По сути, обвинения, выдвинутые против рефлексивности (якобы она лишь констатирует очевидный факт того, что человеческая психология влияет на рыночные цены), могут с не меньшим основанием быть предъявлены поведенческой экономике. В случае если поведенческая экономика превратится в новую парадигму, мы упустим из виду одно важное заключение. Некорректная оценка рынком активов способна повлиять на фундаментальные основы, а финансовые рынки не просто служат пассивным отражением происходящего, а представляют собой активную силу, способную изменить ход истории.
Рынки часто вынуждают руководство компаний или даже правительства стран действовать определенным образом для решения имеющихся проблем. Что касается человеческой психологии, то поведенческая экономика выглядит более отсталой, чем моя теория: она рассматривает только поведенческие предубеждения, а не крупные заблуждения, такие как рыночный фундаментализм. Более того, она отстает и от гипотезы эффективных рынков, так как не выдвигает новых всеобъемлющих идей.
С другой стороны, в рамках теории эволюции систем возможно сформулировать такую всеобъемлющую гипотезу. Например, Эндрю Лоу из Массачусетского технологического института выдвинул формализованный подход, названный гипотезой адаптивных рынков (Adaptive Markets Hypothesis, AMH), и он не одинок в своих исследованиях. В том же направлении работает Институт Санта-Фе. В последнее время стало очень модным в отношении огромного количества вопросов применять теорию Чарльза Дарвина о выживании наиболее приспособленных особей.
АМН рассматривает финансовые рынки как своего рода экосистему, участники которой используют различные стратегии конкуренции друг с другом, направленные на максимизацию запасов своего генетического материала, то есть прибыли. Эта теория позволяет избегать ограничений, присущих гипотезе эффективного рынка, признавая допустимость любой стратегии до тех пор, пока она способствует выживанию.
Огромное преимущество АМН заключается в возможности выстраивать на ее основе модели, а сами модели могут быть динамическими: в ходе итерации сами стратегии и степень их распространенности определенным образом эволюционируют. Гипотеза равновесия может быть замещена двусторонним взаимодействием, происходящим с учетом рефлексивности. Подобная методика моделирования уже была разработана для изучения двусторонних отношений между популяциями хищника и жертвы, и результаты ее внедрения оказались очень хорошими. С тех пор подобные «адаптивные» модели стали применяться для изучения не только финансовых рынков, но и множества других вопросов, например религии.
Очевидно, что АМН обладает большим сходством с рефлексивностью. Этот факт очень радует меня, и я надеюсь, что подобный подход будет использован для моделирования рефлексивности — невозможность такого моделирования в настоящее время представляется мне основным препятствием для серьезного восприятия моей концепции. В то же время я боюсь, что мое понимание рефлексивности может быть искажено в процессе адаптации, необходимой для выстраивания модели. Позвольте мне сформулировать мои опасения.
Центральное место в моем мировоззрении занимает идея о том, что человеческие деяния — мероприятия с участием мыслящих субъектов — имеют структуру, принципиально отличную от структуры природных явлений. Последние происходят без какого-либо вовлечения человеческого разума; один факт проистекает из другого в соответствии с причинно-следственной связью. В человеческих делах причинно-следственная цепь не ведет от одного факта к другому — выстраивается двусторонняя связь между ситуацией и мышлением участника, создавая своего рода рефлексивный замкнутый цикл.
Поскольку между мнениями и фактическим состоянием дел всегда существует расхождение, рефлексивность вносит в ход событий элемент неопределенности, отсутствующий в случае природных явлений. Боюсь, эта идея может потеряться при работе в рамках АМН, потому что эволюционная теория систем не делает различий между природными явлениями и человеческими делами. Она рассматривает эволюцию любых популяций — от микробов до участников рынка.
Позвольте сказать еще конкретнее: я провожу четкое различие между машинами (например, автомобили и электростанции) с одной стороны и социальными учреждениями (например, государства, рынки или семьи) — с другой. Я утверждаю, что машины должны быть хорошо сконструированы, чтобы иметь право на существование, то есть они должны выполнять работу, для которой предназначены. Социальные учреждения устроены по-другому. Они могут существовать вне зависимости от того, насколько хорошо служат своей цели. Иными словами, рынки могут быть неприспособленными. В этом заключается различие, не признаваемое АМН.
Я испытываю дискомфорт, когда мы говорим о рынках, государствах или религии в понятиях, принятых в концепции адаптивных систем. Кажется, что она оправдывает существование любой доминирующей силы лишь потому, что та доминирует. А в связи с этим мы упускаем из виду самый важный урок, который можно извлечь из краха 2008 года. Впечатляющая и величественная международная финансовая система рухнула не потому, что испытала воздействие извне, а потому, что была недостаточно хорошо продумана. Как такое могло произойти?
