Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки
К 1903 году мост благополучно построили, а церемония его торжественного открытия составила важнейшую часть торжеств, посвященных двухсотлетию со дня основания Санкт-Петербурга. Главные трибуны были возведены на северной оконечности Марсова поля в виде старинного парусного фрегата. Расположившись на его палубе, представители петербургского бомонда имели возможность во всех подробностях следить за проведением торжественной церемонии. В ходе нее, вдовствующая императрица Мария Федоровна в обществе императрицы Александры Федоровны, каждая взяв по серебряным ножницам, разрезали ленточки, окрашенные в цвета русского и французского флагов. Облик моста был решен в соответствии с канонами стиля модерн, незадолго пред тем принятого парижанами (как помнят историки архитектуры, отсчет официального признания стиля «ар нуво» во Франции принято вести от Парижской выставки 1900 года).
К сказанному нужно добавить, что в 1902 году, Гагаринская набережная была переименована во Французскую. Формально это было обусловлено тем, что на ней было расположено посольство Французской республики, из окон которого открывался прекрасный вид на Большую Неву и уже воздвигавшийся Троицкий мост. Вечером 16 мая 1903 года, после открытия моста, посол Франции дал в этом помещении блестящий бал для французской колонии Петербурга. С топонимической точки зрения, это название было противопоставлено Английской набережной, завершавшей на западе ансамбль парадных набережных «царского», южного берега Невы. Помимо того, многие в Петербурге помнили и о Немецкой улице, которая в старину соединяла Марсово поле с Зимним дворцом. Это новое, данное к 200-летию Петербурга название завершило процесс закрепления на карте города имен его важнейших культурно-исторических партнеров. Несколькими годами позже городские власти выделили французскому посольству участок для возведения собственного храма, который был расположен на одной из тихих улочек Литейной части. К 1909 году он был выстроен на Ковенском переулке и освящен во имя Святой Лурдской Девы Марии. Среди петербургских французов этот храм получил известность под коротким именем «Нотр-Дам де Франс». Таким образом, в северо-восточной части нашего города начал формироваться особый семиотический комплекс, посвященный новым, союзническим отношениям «петербургской империи» с Францией.
В свою очередь, французские власти возвели в самом центре своей столицы великолепный мост Александра III, составляющий ее украшение по сей день. Мост был заложен в 1896 году, во время визита во Францию царя Николая II. К выставке 1900 года он был построен в привычных французам формах – а именно, «в стиле Луи-Каторз» – прямо по оси, образованной Домом Инвалидов. По ширине Сена не может сравниться с Невой, но по богатству скульптурного убранства парижский мост далеко превосходил своих питерских собратьев. Точнее, его не с чем было сравнивать, поскольку мосты нашей «северной столицы» не принято украшать скульптурой. Как отмечают парижские краеведы, среди символических изображений, установленных на мосту Александра III, выделяется изображение «нимф реки Невы», выполненное одним из французских скульпторов по имени Ж.Ресипон. Таким образом, водное божество, черты которого не раз пытались угадать наши скульпторы – достаточно будет назвать аллегорию духа Невы, помещенную у подножия одной из Ростральных колонн на Стрелке Васильевского острова – нашло себе место и в центре французской столицы.
В октябре 1918 года, Французская набережная была переименована в набережную Жореса. Продолжающая ее за Литейным мостом Воскресенская набережная получила в 1923 году имя Робеспьера. В первом переименовании прослеживалась некоторая логика, поскольку вождь французских социалистов, товарищ Жан Жорес действительно очень тепло относился к нашей стране – притом, что франко-русского союза он не принимал, достаточно рано разглядев его наступательную природу – и наверняка с пониманием отнесся бы к эксцессам диктатуры пролетариата. Что же касалось Робеспьера, то он особого интереса к России не питал. На Марсовом поле был расположен мемориал участников Февральской и Октябрьской революции, ставший одним из первых сакральных сооружений победившего коммунизма. Соответственно, оно было переименовано в площадь Жертв Революции, Троицкий мост – в мост Равенства, а старая Троицкая площадь получила название площади Революции в 1923 году. Надо признать, что латентная отсылка к «французскому тексту» в них еще присутствовала – по той простой причине, что третья русская революция возводила свой род непосредственно к Великой Французской революции с ее лозунгами свободы и равенства. Кроме того, иностранные революционеры, упомянутые в надписи на граните мемориала, помещенного в центре площади, были все, как один, французы (напомним, что в тексте, наспех сочиненном А.В.Луначарским, упомянуты «толпы якобинцев», «борцы [революции 18]48 года» и «толпы коммунаров», то есть деятелей Парижской Коммуны 1871 года). В дальнейшем взяла верх тенденция к размыванию этого старого текста. Так, тяжелой зимой 1935 года мост Равенства получил имя С.М.Кирова. Набережная Кутузова, получившая свое имя в 1945 году, представляет собой спорный случай, поскольку остается не вполне ясным, в какой мере сознательным было ее переименование в честь победителя наполеоновской армии. Напомним, что в 1812 году, ожидая назначения в действующую армию, М.И.Кутузов останавливался на время в доме 30 по этой набережной, который в то время принадлежал его дочери.
Мы допустили бы некорректность, сказав, что события Октябрьской революции прервали творческие связи российского и французского зодчества. Как в то ни трудно поверить, проект здания городского мясокомбината, выработанный одним из лидеров ленинградского конструктивизма Ноем Троцким в начале тридцатых годов, привлек к себе интерес французских коллег и оказал некоторое влияние на их творчество. В 1935 году правительственная комиссия приняла жутковатое здание мясокомбината, по сей день возвышающееся на южной окраине города (Московское шоссе, дом 13). А еще через два года, этот проект получил золотую медаль на Международной выставке искусств и техники, организованной в Париже государственным министерством торговли и промышленности. Конечно, схождения такого рода определялись не столько прямыми связями наших зодчих, сколько тем фактом, что все они продолжали идти параллельным курсом в потоке европейского архитектурного процесса, не одобрявшего консервации национальных школ или вариантов «больших стилей».
При переходе к «сталинскому ампиру», связь еще более ослабла, поскольку советские архитекторы обратились в поисках вдохновения к зданиям и ансамблям эпохи «высокого классицизма». Наряду с этим, нельзя забывать, что «александровский ампир», в особенности в его петербургском варианте, был многим обязан как творческим находкам наполеоновских архитекторов, так и личному привлечению ряда французских зодчих – от Томона до Монферрана. Историю типового строительства у нас принято отсчитывать от Всесоюзного совещания строителей 1954 года и соответствующих постановлений Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР (1955). Впрочем, и эта стратегия, новая для мировой и отечественной архитектуры, была обязана вдохновением трудам ряда новаторов, среди которых были французы. Так, еще в нашумевшем трактате «Об архитектуре», выпущенном в свет в 1923 году, пророк нового архитектурного вкуса Ле Корбюзье призывал: «Крупная индустрия должна заняться домостроением и поставлять серийные элементы домов. Надо создать „дух серийности“ – стремление строить дома сериями, стремление жить в домах-сериях, стремление мыслить о домах как сериях»… Осмотрев архитектурные сооружения нового парижского района Дефанс, в особенности же чудовищную Великую арку («Тэт-Дефанс»), в пролете которой легко уместился бы собор Нотр-Дам со своими обеими башнями, турист из Санкт-Петербурга может лишь благодарить Провидение за то, что Его попечение, вкупе с экономическим кризисом брежневского времени, избавили наш город от новшеств этого рода. Впрочем, кто знает, что готовит нам будущее: автор проекта нового здания Мариинского театра Доминик Перро, равно как его многочисленные единомышленники, работает не покладая рук.
Заключение
«Не следует задаваться совершенно непосильной задачей – дать определение духа Петербурга. Нужно поставить себе более скромное задание: постараться наметить основные пути, на которых можно обрести „чувство Петербурга“, вступить в проникновенное общение с гением его местности». Этот совет дал исследователям Петербурга Н.П.Анциферов на первых страницах своей знаменитой книги о городе, выпущенной в свет в 1922 году, и сразу же предостерег: «Прежде всего, нужно помнить, что genius loci требует ясного взора, не отуманенного хотя бы подсознательными, произвольными образами». Последние два определения, взятые нами в курсив, содержат в себе скрытое противоречие. Не вызывает сомнения, что как поклонникам «духа города», так и его исследователям следует всемерно избегать произвольных наитий и построений. Наряду с этим, нельзя забывать и о том, что весь человеческий опыт структурируется архетипическими, в основе своей мифологическими конструктами, частично входящими в состав сознания общества, в значительной же степени – его подсознания. Вот почему мы считаем, что будет вполне обоснованным и конструктивным завершить нашу книгу очерком ключевых метафизических концептов, каждый из которых глубоко укоренен в инокультурной среде, и в то же время сохранил актуальность в качестве неотъемлемой части собственно «петербургского мифа».
