Дмитрий Калюжный - Другая история литературы
Возьмите любую из средневековых повестушек, перенесите место действия их из Севильи в Багдад, переведите имена героев и героинь по их значению на язык Корана; вместо слова бог напишите Аллах, а слово вуаль, под которым героиня идет по улице Мадрида на свидание с возлюбленным, замените равнозначным с ним восточным словом чадра, и вы получите зеркальное отражение восточных рассказов, которым приписывают азиатское происхождение».
Как же показать, что подобные «восточные рассказы» сделаны не в Париже? Прежде всего, это было бы возможным, найди мы в них подробные и точные описания местностей, сходные с описаниями, сделанными европейскими путешественниками и географами. Но именно таких деталей мы и нет в восточной беллетристике! Все местности восточных поэм и повестей чисто фантастические, все их знаменитые города — Дели, Лахор, Багдад, Басра — не имеют ни одной улицы, ни одного дворца, ни одной площади, похожей на те, какие имелись там в реальности, — ни в описаниях, ни по названию. А ведь это прямо свидетельствует об их возникновении где-то далеко от сцены рассказываемых событий!
За местное происхождение могла бы, кроме географических деталей, свидетельствовать многочисленность рукописей, найденных в данной стране. Это было бы даже совершенно неизбежно, если б таким произведением там интересовались, но и в этом отношении сказать особо нечего: обычно европейским ученым-искателям и спешащим вслед за ними охотникам-авантюристам удавалось «с великими трудами» отыскать какой-нибудь один, в самых сенсационных случаях — несколько экземпляров. Нечего говорить, что их отличить нельзя от обратных переводов с уже прогремевших в Европе «переводов с неведомых рукописей». И так было на протяжении всего XIX века.
Но ведь отсутствие многих сотен копий есть явное доказательство, что данным произведением совсем не интересуются у себя на родине! Пусть нам ответят, что зато им интересовались там в «глубокой древности» и оно тогда, конечно, ходило в тысячах списков, которые потом истребили ненавистники всякой роскоши и учености мыши и моль, от трапезы которых остались только кучи пыли.
Но и это лишь отговорка, потому что во всех находимых таким образом «униках» обнаруживаются анахронизмы, показывающие, что рукописи обрабатывались незадолго до времени их нахождения.
Вот что говорится, например, в предисловии к русскому переводу Рамаяны, сделанному Ю. А. Роменским:[102]
«Рамаяна» или «Песнь о Раме» — великая индийская эпопея. Ее содержание, по мнению историков, относится к XIII–XIV столетию до Р.Х., героическому периоду распространения арийских владений на южный полуостров Декан. Создание ее предание приписывает поэту Вальмики. В своем полном объеме «Рамаяна» состоит из семи книг и заключает в себе множество позднейших вставок и искажений первоначального текста. Георг Вебер по этому поводу говорит:
«Древнейшие части Махабхараты и Рамаяны принадлежат, хотя и не в нынешнем своем виде, очень древнему времени, но свою нынешнюю форму эти поэмы получили не ранее последних двух, трех столетий до нашей эры. В них собран весь материал индийского эпоса. Они обе основаны без сомнения (sic!) на древних песнях времен переселения и завоеваний, на преданиях о последних нашествиях и войнах арийских племен в святой области Сарасвати и Ямуни и о первом их расширении на юг. Но каждое новое поколение делало новые прибавки, перерабатывало полученные от предков поэтические рассказы дополнениями и изменениями в духе своего времени, своего культурного развития, своих религиозных понятий. Таким образом индийские эпопеи разрослись до громадных размеров. Вставками множества эпизодов и прибавок, деланными в течение веков, они превратились в огромные компиляции, лишенные художественного единства. Все переделано в древних частях их состава, и язык, и форма рассказа, и характерного, так что прежний смысл совершенно искажен переработкою в духе религиозных понятий позднейших времен… Распознать в этой переделке первоначальные контуры индийского эпоса очень трудно».
После такой отчаянной характеристики как будто не оставалось ничего другого делать, как признать весь этот «индийский эпос» лишенным всякого исторического значения. Нужно было бы даже признать его за современный, хотя и постепенно выработавшийся фольклор, но… в таком случае, что осталось бы от древней истории Индии? У историков возникла жгучая потребность предложить публике хоть что-нибудь и за «полторы тысячи лет» до пресловутого Рождества Христова. Переводчик этого «эпоса» на русский язык Ю. А. Роменский сообщает:
«И вот, на долю европейских санскритологов и поэтов-переводчиков выпал поистине непреодолимый труд разработки санскритского текста с тем, чтобы „выделить из него позднейшие браманские вставки, исправить искажения и таким образом по возможности восстановить эпопею в ее первоначальном виде“. И дело началось. В 1829 году профессор санскрита в Бонне Артур Шлегель издал обработанный им санскритский текст двух первых книг Рамаяны и это издание послужило Адольфу Гольцману оригиналом для его перевода Рамаяны на немецкий язык. Но в своем предисловии к 3-му изданию немецкого перевода Рамаяны и Магабгараты, вышедшему в свет в 1854 году он сам между прочим говорит:
„Вся первая книга санскритского текста Шлегеля поддельная. Я даю только содержание второй книги, хотя явились и остальные пять книг этой поэмы в издании Горрезио, но Горрезио избрал такую редакцию текста, которая для меня не годится“».
Итак, первая книга Рамаяны — апокриф новейшего времени… Но почему же не могут оказаться апокрифами и следующие книги, тоже никому не известные в Индии до их открытия европейцами в одном экземпляре? Но, впрочем, не в одном… потом нашлись и другие, пополненные списки, что было даже неизбежно при таком большом спросе на них после напечатания первого «открытия».
После Шлегелевского издания «поддельной Рамаяны» эту поэму нужно было во что бы то ни стало найти еще раз в Индии, и она была, как и следовало ожидать, найдена в расширенных рукописях, сначала в Восточной Индии и издана в 1859 году в Калькутте, а потом и в Западной Индии и издана Горрезио в Бомбее и в Париже в 1870 году с итальянским переводом. Это и было то самое издание, которое так не понравилось Адольфу Гольцману, что он даже и рассматривать его не захотел. В 1860 году вышел французский перевод, в 1874 — английский в 5 томах. Наконец, и индусские интеллигенты ознакомились со своим национальным эпосом по изданиям европейцев.
Каковы же признаки ее глубоко древнего происхождения? Оказывается, никаких.
«Отличительной чертой Рамаяны (от действительных индийских работ) служит естественность положений и событий, — пишет Ю. А. Роменский в своем предисловии. — В ней нет тех преувеличений и того сплетения мифологических черт и образов, которые свойственны индийскому эпосу и которые для читателей, не знакомых с вероучением индусов, были бы непонятны. Рассказ Рамаяны прост, натурален, исполнен глубокого драматизма и понятен каждому от начал до конца. „Индийский эпос, — говорит Вебер, — не уступает греческому ни по высокой нравственности и глубине мыслей, ни по художественному совершенству и нежности чувства“».
А русский переводчик, сам не понимая убийственного значения своих собственных слов, продолжает:
«Сопоставление индийской морали, существовавшей три тысячи (!!) лет тому назад, с современной европейской моралью, прошедшей через горнило христианства и через обширную лабораторию новейших гуманных и философских наук, может навести на многие назидательные размышления».
И это совершенная правда. Сопоставление индийской литературы и философии с европейской прямо наводит на мысль, что индийская литература и философия представляют собою только переделку европейских, и притом очень недавнего времени.
Современные литературоведы, сравнивая «Рамаяну» с другим знаменитым индийским произведением, «Махабхаратой», вставали в тупик. «Особенности содержания и стиля „Рамаяны“, казалось бы, предполагают сравнительно позднюю дату ее возникновения», говорится во «Всемирной истории литературы». Ученые видят также, что и язык, и композиция, и сам дух первого индийского эпоса, «Махабхараты», более архаичен. Однако в то время, как «Рамаяна» ни разу не упоминает о «Махабхарате», эта последняя, напротив, несколько раз цитирует «Рамаяну». Отсюда делается вывод:
«Первоначальные версии „Рамаяны“ возникли, видимо, позже ранних редакций „Махабхараты“ — предположительно в III–II вв. до н. э. (линии № 7–8), и поэтому в памятниках конца I тыс. до н. э. на нее… нет никаких ссылок. Но, с другой стороны, окончательная редакция „Рамаяны“ сложилась на один-два века раньше окончательной редакции „Махабхараты“, вероятнее всего в II в. н. э., и отсюда — знакомство последней с эпосом…»
