Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Зачем же это написано? Не самого ли себя уговаривает Гоголь? Не графа Александра Петровича Толстого, богомольного генерала и бывшего губернатора, а именно себя. Того, кто любит, уговаривать не надо. И любовь к отечеству – вещь столь же иррациональная и столь же естественная, как любовь между мужчиной и женщиной. Она не нуждается в проповеднике любви.
Гоголь часто, особенно в сороковые годы, отождествлял себя с русским народом. Если адресатами его писем были не украинцы, не «однокорытники» по Нежинской гимназии, а русские люди, то он и сам будто превращался в русского. Но разве таким он был в жизни? В декабре 1840 года Гоголь писал С. Т. Аксакову: «Да, чувство любви к России, слышу, во мне сильно»[1752]. Сергей Тимофеевич, комментируя эти слова, заметил, что обычно Гоголь вел себя иначе. Не только до этого письма, но и годы спустя он «по большей части подшучивал над русским человеком»[1753].
Русские путешественники, не оценившие его любимой Италии, вызывали у Гоголя ярость. Русские виноваты в том, что сердятся на уличную грязь, виноваты и в том, что им не понравились итальянцы, а в Риме им не хватает развлечений[1754]. «Что за несносный народ!» – в негодовании пишет он своей ученице Марии Петровне Балабиной. «…А как несет от них казармами, – так просто мочи нет»[1755], – добавляет он, вероятно, забывшись. С чем, как ни с казармой ассоциируется Россия у всех ее врагов? Россия николаевская. Воинственная, затянутая в мундир. Да ведь не зря же и дом Собакевича напоминал те, что строятся для военных поселений и немецких колоний[1756].
Как бы ни превозносил Гоголь Россию и русский народ, читатель, преодолевший гоголевские чары, отзывался о «великорусских» сочинениях Гоголя с изумлением, с возмущением, а чаще – с грустью. Николай Иванович Надеждин, русский издатель, журналист и притом серьезный ученый, основоположник отечественной этнографии, говорил, что ему больно читать «Мертвые души»: «больно за Россию и русских»[1757].
Если верить свидетельству Гоголя, Пушкин услышал от самого автора несколько глав первой редакции «Мертвых душ». Поэт ожидал гоголевского веселья, «искреннего и непринужденного, без жеманства, без чопорности» и гоголевской поэзии. Но по мере того, как Николай Васильевич продолжал чтение, Пушкин понемногу «становился всё сумрачней, сумрачней, а наконец, сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнес голосом тоски: “Боже, как грустна наша Россия!”»[1758]
Этот рассказ перекликается с эссе Розанова «Гений формы», написанным к столетию Н. В. Гоголя.
«Под разразившейся грозою “Мертвых душ” вся Русь присела, съежилась, озябла… Вдруг стало ужасно холодно, как в гробу около мертвеца… Вот и черви ползают везде…
– Неужели так ужасна жизнь? – заплакала Русь.
Чудищами стояли перед нею гоголевские великаны-миниатюры…»[1759]
Птица-тройка, или Несбывшееся пророчество
Какая же сила влекла его к России? Только ли успех, слава, желание делать карьеру, что привели в Петербург тысячи соплеменников Гоголя? Такое предположение было бы не только оскорбительным для Гоголя, но и односторонним. Гоголь, очевидно, просто не верил в будущее Украины, как не верили в него Безбородко, Трощинский, Паскевич. Все они воспользовались возможностью поступить на службу великой империи, созданной русским народом. Они сделали верную ставку. Такой выбор принес им всё, о чем только можно было мечтать: карьеру, славу, успех. Гоголь хотел даже большего. Украинский литературовед Павел Михед полагает, будто Гоголь видел себя едва ли не апостолом обновленного христианства, «самозванным апостолом»[1760]. Пожалуй, Николай Васильевич, даже при чрезвычайно высоком мнении о себе, никогда бы не назвал себя «апостолом». Но он действительно верил в русский народ, в его мессианское предназначение. Возможно, и в самом деле полагал, что может подготовить Россию и русских к великой миссии, предназначенной для них волей Провидения. В блестящем будущем России он, очевидно, не сомневался.
«Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба?»[1761]
Если всё в мире происходит по желанию Творца, то и господство России над Украиной, и расширение империи, как виделось в те времена – бесконечное, и бесконечные победы над врагами России – всё это Божья воля.
Вся жизнь Гоголя пришлась на эпоху наивысшего могущества Российской империи. Николай Васильевич родился в год, когда Россия вела сразу четыре войны: со Швецией, с Англией, с Турцией и с Персией. Три войны Россия выиграла. Под власть императора Александра I перешли Финляндия, Аландские острова, Бессарабия, Абхазия, Мегрелия, Имеретия, Баку, Гянджа, Карабах. Утвердилась русская власть над Кахетией и Картли, то есть почти вся Грузия стала частью России. Война с Англией, заключавшаяся в редких морских столкновениях, затухла сама собой, а в 1812-м обе державы, объединенные необходимостью бороться против общего врага – Франции – подписали в шведском Эребру условия мира.
Никоша Гоголь-Яновский позднее будет изучать всемирную и отечественную историю и узнает, что после несчастного Прутского похода Петра Великого (1711) Россия почти не терпела поражений. Отдельные сражения, случалось, проигрывала, но при этом выигрывала войны. И только гений Наполеона Бонапарта позволил Франции одержать несколько побед и заключить с царем Александром I Тильзитский мир. Он не стоил России ни территориальных потерь, ни денежной контрибуции, но считался позорным, потому что был заключен после поражения. Российская империя, как некогда Римская республика самой славной своей эпохи, не привыкла проигрывать войны. И несколько лет спустя всё стало на свои места, Россия вновь победила. В 1814 году Париж увидит на своих улицах донских казаков и русских солдат.
Дальнейшие войны Гоголь встретил уже в сознательном возрасте. И все эти войны были победными. В 1826–1827-м Россия выиграла новую войну с Персией, в 1829-м снова победила Османскую империю, а в 1831-м успешно подавила польское восстание, которое стоило большой войны. Наконец, последней победой России, которую имел возможность наблюдать Николай Васильевич, стали походы корпуса генерала Лидерса в Трансильванию и фельдмаршала Паскевича в Венгрию в 1849 году.
Участником Венгерского похода был Яков Иванович Головня, в 1857-м, уже после Крымской войны, он женится на младшей сестре Гоголя, Ольге. Лиза Гоголь выйдет замуж за другого ветерана Венгерского похода, Владимира Ивановича Быкова. В галицийском Лемберге (Львове), занятом армией по пути на запад, русских встречали цветами. Быков привез из похода ветку львовской сирени. Лист этой сирени «с маленьким черенком» долго хранился в альбоме Елизаветы Васильевны[1762].
Флаг России еще развевался над Русской Америкой. В гоголевское время Россия располагалась на трех континентах, занимая пространство от Варшавы до Ново-Архангельска на Аляске. Русский народ, казалось, был избранным народом, само провидение благословило его победы. И как было не поверить в собственную избранность образованным русским людям? Чувство национальной неполноценности, столь распространенное среди русских в наше время, было еще малоизвестно.
Из письма П. Я. Чаадаева князю П. А. Вяземскому, середина марта 1847 – весна 1848 года: «Мы нынче так довольны всем своим родным, домашним, так радуемся своим прошедшим, так потешаемся своим настоящим, так величаемся своим будущим, что чувство всеобщего самодовольства невольно переносится и к собственным нашим лицам. Коли народ русский лучше всех народов в мире, то, само собой разумеется, что и каждый даровитый русский человек лучше всех даровитых людей прочих народов»[1763].
Гоголь хотя и не был создан для университетского преподавания, обладал несомненными педагогическими способностями. Некоторое время он был домашним учителем – у Балабиных, у Лонгиновых. Обучая детей основам истории и географии, он прибегал и к такому наглядному методу, известному, впрочем, и современному россиянину, – измерять территорию России европейскими государствами: «Положив одно государство на другое, например Францию на Россию, ученик мог легко узнать, сколько “Франций” поместилось бы в России»[1764].
Но вернемся к знакомой читателю Руси-тройке. Образ этот был столь важен для Гоголя, что он даже нарисовал ее на эскизе обложки, который предназначался для первого издания «Мертвых душ». Тройка эта не «общерусская», а именно великорусская, ведь «снарядил и собрал» ее «ярославский расторопный мужик». Какое же чувство она может вызвать у Гоголя?
Когда-то актер Александр Филиппенко и режиссер Марк Розовский придумали моноспектакль по «Мертвым душам». В спектакле был и знаменитый эпизод из одиннадцатой главы первого тома – бегство Чичикова из города NN. Дорога, Русь-тройка: «Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в клочки воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и косясь постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». При последних словах лицо артиста изображало ужас, руками он жестикулировал так, будто желал добавить: проезжайте, только нас не трогайте! Получалось, что народы и государства постораниваются, объятые ужасом.
