Франсуа Шаму - Цивилизация Древней Греции
Все эти многочисленные заботы, несомненно, сказались на его здоровье, уже подорванном полученными в боях ранами и тяготами походов. В начале июня 323 года до н. э., когда вот-вот должна была начаться экспедиция в Аравию, Александра сразила лихорадка, которая за несколько дней истощила его. Тринадцатого июня 323 года до н. э. он умер в своем вавилонском дворце, не успев назначить себе преемника. Ему не было даже 33 лет.
* * *Если слава Александра пережила века, поставив его в первый ряд среди завоевателей в памяти людей, это не значит, что оценки его деяний и его личности совпадают. Ненависть к нему противников македонской монархии никогда не утихала, даже перед великодушными извинениями и благодеяниями молодого царя. После смерти Каллисфена к ним присоединились некоторые философы, принадлежавшие к школе перипатетиков, которые не простили смертного приговора, вынесенного племяннику их основателя. Извечное недоверие интеллектуалов к военным, даже воспитанным в духе высокой культуры, усилит со временем эту традицию осуждения: как лучше всего выразить свое презрение к сильным людям, поразившим весь мир, если не предать суровому осуждению наиболее выдающихся из них? В этом смысл известного анекдота о Диогенекинике, который на вопрос Александра, не может ли он что-нибудь сделать для Диогена, ответил: «Не заслоняй мне солнце!» Слава великих всегда ослепляет большинство, которое компенсирует свою собственную ничтожность, умаляя значение слишком блестящих достижений. Поль-Луи Курье [6] в письме эллинисту Жильему де Сент-Круа, интересовавшемуся Александром, демонстрирует это чувство: «Не расхваливайте мне вашего героя; своей славой он обязан своему веку. Без этого был бы он чем-то большим, чем все эти Чингисханы, Тамерланы? Хороший солдат, хороший полководец, но это общераспространенные достоинства. В любой армии всегда найдется сотня офицеров, способных отлично ею командовать <…>. Что до него, он не сделал ничего такого, что не было бы сделано и без него. Еще до его рождения было решено, что Греция завоюет Азию <…>. Удача подарила ему мир, и что он с ним сделал? Не говорите мне: “Если бы он прожил…” Ибо он становился день ото дня все более жесток и все больше спивался». Блестящий памфлетист обнаруживает здесь обозленность артиллерийского офицера, которому обстоятельства — и, несомненно, также собственное нерадение и гордыня — не позволили сделать карьеру, на которую он рассчитывал. Он переносит на Александра категорическое осуждение, которое он так часто выдвигает в других местах против Наполеона и его маршалов. Однако историку следует оказываться от обобщенных предубеждений, а полагаться прежде всего на факты: в случае Александра они говорят сами за себя.
Да, действительно, в IV веке до н. э. многие греки вместе с Исократом настраивались на войну с ахеменидской монархией, что позволило бы восстановить между греческими полисами духовное единство, которое они изведали во время персидских войн, но их планы ограничивались лишь освобождением Эгейского побережья. Да, Филипп успел начать этот поход, но здесь уместно признать, что его реализм ограничивал его амбиции и он, как и Парменион, принял бы предложение Дария, в отличие от Александра, который в течение своих немыслимых походов никогда не переставал осознавать себя его инициатором и чувствовать свое одиночество перед лицом сопротивления и опасений своего окружения. Он желал не только подчинить своей власти древние владения Великого царя, но и достичь на Востоке крайних пределов известного в то время мира, до океана, прежде исследовав их к югу и северу, о чем свидетельствуют его приготовления в 323 году до н. э. Очевидно, что его стремлением было объединить под своим господством всю обитаемую землю, ойкумену, как говорили греки, — мечта, заимствованная у великих ахеменидских владык Дария и Ксеркса, но питаемая новыми идеями о сложности мира и об отношениях между народами. По мере того как совершался его поход, постепенно вырисовывался план, который он хотел реализовать. Как далеки друг от друга пожар Персеполя в искупление прошлых разрушений и сузские свадьбы, которые должны были заложить основу поистине нового будущего: вселенская монархия, объединяющая под единым именем македонцев, греков и варваров, воодушевленных общей преданностью к правителю и испытывающих друг к другу чувство взаимного уважения, как на пиру в Описе. Гибкие нововведения, смешивающие греческие и варварские обычаи, должны были способствовать такому сосуществованию, если не полному слиянию. Эта мечта могла бы оказаться вовсе не такой утопичной, если бы у Александра было необходимое время: авторитет повелителя, который он имел для всех, а умение заставить себя уважать, как доказывают многие примеры, — было единственным основанием, способным удерживать столько различных народов, объединенных в столь огромную империю. Александр понимал это, и он один был в состоянии завершить дело, которое он четко спланировал и успешно начал. То, что за его смертью последовал быстрый развал системы, доказывает не то, что она была нежизнеспособна, а то, что только Александр мог ее создать и обеспечивать ее существование. Его последователи, сознавая, что им это не под силу, быстро умерили свои аппетиты, соизмерив их со своими возможностями. Но образ вселенской монархии не пропал. Позже он будет воспринят Августом в адаптированной к новому времени форме, и Римская империя в значительной степени станет воплощением мечты Александра. И это прекрасно чувствовал создатель «Большой камеи Франции» («Камеи Тиберия»), хранящейся в Кабинете медалей (Парижская национальная библиотеке): над царственной четой — Тиберием и Ливией — обожествленный Александр в персидском одеянии парит в эмпиреях рядом с Августом, изображенным в сиянии славы, передавая правление миром своему далекому преемнику.
Глава 2
ДИАДОХИ И СТРЕМЛЕНИЕ К ЕДИНСТВУ
Болезнь, унесшая Александра в расцвете молодости, была так жестока и так скоротечна, что он не успел назначить своего преемника. В течение последних четырех дней, когда фатальный исход уже был очевиден, он не мог говорить. Македоняне, окружавшие его, естественно, были приверженцами династической традиции, но эта последняя соединяла в себе царское происхождение с одобрением македонского народного собрания, которое в данном случае, на чужой земле, было представлено армией. Александр еще не имел прямого наследника: одна из его жен, Роксана, царевна Согдианы, была беременна, и только в августе ей предстояло родить сына, будущего Александра IV. Но пока он не родился, единственный, в ком текла царская кровь Аргеадов, был внебрачный сын Филиппа II, Арридей, больной эпилепсией и слабоумный. Приближенные и воины Александра, затрудняясь выбрать между этим жалким человеком и еще не появившимся на свет наследником, пришли к временному компромиссу, сохранив права обоих в виде парной монархии, владения которой в непосредственном будущем должны управляться ближайшими друзьями покойного царя.
В то время как хилиарх Пердикка, сменивший в этой высокой должности Гефестиона, осуществлял под этим титулом своего рода регентство, Кратеру, не раз при Александре бравшему на себя высшее командование войсками, было доверено лично представлять одного или обоих царей. Что касается старого Антипатра, то, как стратег, он продолжал крепко держать в своих руках европейскую часть монархии, как он делал это уже в течение одиннадцати лет. Однако Фракия в силу своего непростого положения и важности своей роли как охранницы Черноморских проливов была отдана в управление Лисимаху. В Азии шло распределение провинций между военачальниками: Птолемей выбрал себе Египет, где он немедля приказал убить грека Клеомена из Навкратиса, которого Александр назначил главой местной администрации; Антигон Одноглазый сохранил контроль над Фригией и западной Анатолией, порядок в которых он поддерживал с начала завоевательных походов; грек Эвмен из Кардии, секретарь царских архивов, бывший одним из наиболее близких соратников Александра, взял на себя управление Каппадокией и Пафлагонией в Центральной и Северной Анатолии; Селевк вместо территорий получил командование над конницей — элитным корпусом. Эти македонские вожди, среди которых единственным греком был Эвмен, стали настоящими наследниками Александра, преемниками, или диадохами, как их называет история. С участием диадохов или их сыновей, эпигонов (слово, которым в древней поэме назывались сыновья семерых полководцев, выступивших против Фив), в скором времени разыграется 40-летняя кровавая драма, в которой столкнутся из противоположных интересов и стремления каждого из них восстановить единство огромной империи, пока череда их неудач не приведет к новому мировому равновесию в форме эллинистических государств.
