Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Русским славянофилам было жаль самобытной украинской культуры, поэтому они помогали собирать украинский фольклор и даже печатали сочинения по малороссийской истории, филологии, этнографии в своих изданиях. Западники относились к историко-культурному наследству Гетманщины и Запорожья без пиетета, а в современном мире не видели места ни для украинского языка, ни для украинского народа. Сенковский в своей рецензии на «Кобзаря», даже признавая бесспорный талант автора, назвал язык Шевченко помесью «слов хохлатых и бородатых, бритых и небритых, южных и северных»[1467]. Но Осип Иванович оставался спокоен, почти равнодушен, а Белинский пришел в ярость. Одним из первых он увидел неожиданное, не предусмотренное гегелевской философией возрождение украинской национальной культуры. Появление литературы на украинском языке совершено не вписывалось в привычную картину мира. Непослушные хохлы стояли на пути самого Мирового Духа. Абсолютная Идея как будто запнулась о них. Они были непонятным и ненужным исключением из мирового закона, который казался верным, доказанным, непогрешимым.
Казался непогрешимым не одному Белинскому. Николай Полевой знал, что малороссияне – самобытный народ, однако и он был убежден, что история их подходит к концу. Он высоко ценил Котляревского, но все-таки считал, что нет смысла писать на малороссийском наречии. Просвещенные малороссияне уже почти не отличаются от русских, так зачем же им создавать какую-то свою, отдельную литературу, когда уже есть литература русская. Поэтому современная малороссийская словесность – это такая литературная забава, не более[1468].
21 июня 1863 года в газете «Московские ведомости» появляется статья Михаила Никифоровича Каткова «Совпадение интересов украинофилов с польскими интересами». Начинается она такими словами: «Интрига, везде интрига, коварная иезуитская интрига, иезуитская и по своему происхождению, и по своему характеру»[1469].
«Малороссийского никогда не было» и «до сих пор не существует», – пишет Катков. По его словам, попытки сочинить (современный ученый употребил бы любимое теперь в гуманитарных исследованиях слово – «сконструировать») особый язык из «говоров Юго-Западного края» так же бессмысленны и вредны, как если бы новый язык попытались создать из рязанского или костромского говора. Разумеется, Катков был не оригинален. И здесь его на двадцать лет предвосхитил Белинский.
Как всё переменилось. Может быть, смена интеллектуальной моды сыграла свою роль в этом переходе от украинофильства к украинофобии? Ушла эпоха романтизма. Прежние поиски национального своеобразия больше не занимали мыслящую и читающую публику. Любовь к другим ветвям славянского племени сменилась чуть ли не национализмом, национальным эгоизмом.
Тем не менее в сороковые – пятидесятые годы интерес к славянским делам ничуть не исчезнет. В путешествие по славянским землям отправятся Иван Аксаков, Александр Гильфердинг, Осип Бодянский. Благодаря усилиям Бодянского, Пыпина, Ламанского возникнет и академическое славяноведение. А деятельность Ивана Аксакова сделает славянский вопрос популярным в России. В 1876 году тысячи русских добровольцев во главе с генералом Черняевым отправятся в Сербию воевать против турок, а в 1876–1877 годах славянские комитеты будут просто подталкивать Россию к войне против Османской империи – войне за освобождение братских славянских народов. Пожалуй, в двадцатых – тридцатых годах не было такого увлечения славянщиной. Дело все-таки не в интеллектуальной моде.
Наступала новая эпоха, совершенно переменившая отношение русских к Малороссии и малороссиянам. Обстановка благоприятствовала украинскому национальному подъему. Смерть Николая I, окончание Крымской войны, возвращение ссыльных декабристов, ожидание реформ… В Петербурге Пантелеймон Кулиш открывает малороссийскую типографию, где выходят книги, напечатанные «кулишовкой» – новым украинским фонетическим письмом. Из Оренбургского края возвращается Тарас Шевченко. В столице одновременно продаются шесть украинских («южнорусских») букварей, в том числе и шевченковский. Вслед за новым украинским альманахом «Хата» начинает выходить и первый украинский научный журнал «Основа». Николай Костомаров пишет о двух русских народностях, «северной» и «южной», которые сильно отличаются друг от друга.
Русские либералы-славянофилы смотрели дружелюбно на украинское национальное возрождение. Консерваторы обратили на него внимание несколько позднее. И тому была особая причина – январское восстание в Польше, Северо-Западном и Юго-Западном крае.
Катков правильно уловил угрозу. Из его статьи, опубликованной в газете «Московские ведомости» 21 июня 1863 года: «Если Русская земля должна быть одна и русский народ должен быть один, то не может быть двух русских народностей, двух русских языков – это очевиднее, чем дважды два четыре. А если Украина не может иметь особого политического существования, то какой же смысл имеют все эти усилия, эти стремления дать ей особый язык, особую литературу <…> Какой же смысл искусственно создавать преграду между двумя частями одного и того же народа…»[1470]
Русские и украинцы не были единым народом, это было очевидно всякому не ангажированному и не политизированному наблюдателю. Но Катков был как раз ангажирован и политизирован, он увидел «тень Мазепы». Мазепинство, то есть стремление к созданию независимого украинского государства, было угрозой и для Российской империи, и для русского народа.
В начале 1860-х Аксаков защищал малороссиян от русских консерваторов, признавал их отличия от великороссов, однако и в его украинофильстве была граница, перейти которую он не мог и не должен был переходить, если только хотел оставаться самим собой: Украина не должна была и мечтать о независимой, самостоятельной жизни. Ее судьба – навеки быть с Россией: «Когда Хмельницкий окончательно расторгнул союз с Польшей и принялся за устроение Малороссии, он должен был ясно увидеть, что двухсотлетние войны не выработали в Малороссии никаких задатков для дальнейшего гражданского развития, для политического самостоятельного бытия. Опасность миновала, с нею окончилось и призвание к самобытной исторической деятельности, и славное казачество теряло всякий живой практический смысл, всякое законное право на историческое существование. – Малороссия присоединилась к России, разрозненные ручьи слились в один общий поток»[1471].
Но разве одинок был Иван Сергеевич в своих взглядах? Сходным образом думал и Юрий Федорович Самарин, который несколько лет служил в канцелярии генерал-губернатора Юго-Западного края Бибикова и должен был хорошо познакомиться с бытом и нравами украинцев трех правобережных губерний. Самарин не сомневался в духовной самобытности украинского народа и оригинальности украинского языка (именно языка, а не наречия!). Более того, он признавал, что «Украина много настрадалась от Москвы»: переход от вольной казачьей жизни к российскому самодержавию сам по себе «был крут и тяжел», а российские чиновники недаром «возбуждали к себе неприязнь». И все-таки, прочитав «Повесть об украинском народе» Пантелеймона Кулиша[1472], Самарин написал: пусть украинский народ помнит, «что историческая роль его – в пределах России, а не вне ее, в общем составе государства Московского, для создания и возвеличивания которого так долго и упорно трудилось великорусское племя, для которого принесено им так много кровавых жертв и понесено страданий, не ведомых украинцам»[1473].
В «Кобзаре», «Ластiвке» и «Гайдамаках» как будто снова появилась тень Мазепы. В самом деле, Российская империя немыслима без Украины, по крайней мере без Левобережья, без Харькова, Чернигова, Полтавы. И, конечно, без правобережного Киева. Украина, отделившись, неизбежно забирала с собой и большую часть древнерусского наследия. Киев, Чернигов, Переяславль – три главных центра древней Русской земли. Еще Ярослав Мудрый определил приоритет этих трех городов, оставив золотой стол киевский старшему сыну Изяславу, среднему Святославу – Чернигов, а младшему Всеволоду, отцу Владимира Всеволодовича Мономаха, – Переяславль. В XIX веке от былой славы Древней Руси остались воспоминания. Чернигов был хоть и губернским, но маленьким и бедным городом. Славный Киев только-только начинал заново строиться и расти, возвращая себе часть былой славы. Что говорить о Переяславле? «Городок ничего не значащий <…> Жалко смотреть на бедные развалины такого города, который, после Киева, был некогда из лучших»[1474], – запишет князь Долгорукий.
Тарас Шевченко, посетив этот город во время своей последней поездки на родину, написал грустное и злое стихотворение про Богдана Хмельницкого. «Препрославленный козачий розумный батько» с горя напился бы, увидев, что стало с городом.
