Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Борис Суханов-Подколзин, русский барин и русский офицер, в детстве брал у Шевченко уроки рисования. Шевченко в то время (1858–1860) был уже «лысый, усталый человек». Особенными педагогическими способностями он не обладал. Однако Шевченко всем чрезвычайно нравился, даже гувернанткам-англичанкам, а малороссийская прислуга в нем души не чаяла. Крепостные малороссияне, увидев в барском доме живого автора «Кобзаря», ухаживали за ним, «старались во всем угодить»[1442]. «Кобзаря» они читали. Дворецкий Пивоваренко был счастливым обладателем этой книги. Судя по описанию, это было издание 1840 года: «…маленькая, засаленная книжонка переходила из рук в руки, безжалостно трепалась, путешествуя из кухни в переднюю; стихи выучивались наизусть, своими родными, теплыми мотивами помогали этим простым людям переноситься мысленно на далекую родину»[1443]. Но знали Шевченко не только на родине.
Был у Шевченко давний друг, с которым он переписывался почти двадцать лет, – Яков Герасимович Кухаренко. Черноморский козак, но не простой. Генерал-майор, наказной атаман созданного волей императора Азовского казачьего войска, начальник штаба Черноморского казачьего войска, первый историограф черноморского казачества. К тому же украинский писатель и драматург. В драматургии он подражал Котляревскому. Вот к этому Кухаренко, козаку, историку и писателю, «на Сичь», то есть на Кубань, собирался приехать Шевченко, как только получит свободу. Правда, так и не приехал, отправился в Петербург. А через полгода после смерти Шевченко атаман Кухаренко попал в засаду, устроенную абадзехами на переправе через Кубань, и был смертельно ранен. Это будет в сентябре 1861-го. А в январе 1859-го Шевченко получил от Кухаренко письмо с попреками: как же так, ты не сказал мне, что на Кубани служит твой брат Петро, служит в войске Черноморском? Петро, указывая на портрет Шевченко (уже и портреты его появились на далекой Кубани!), заявил что-то вроде: «Это мой брат, Тарас». Кухаренко подарил «родственнику» поэта десять рублей.
Случай этот внешне напоминает сюжет о «детях лейтенанта Шмидта», но этот козак руководствовался, вероятно, не меркантильными соображениями, как будущие герои Ильфа и Петрова. Уж скорее его можно сравнить с героем Шукшина, который просто хотел быть причастным к великому делу («Миль пардон, мадам!») или, в данном случае, к великому человеку. Автор «Кобзаря» удивился появлению такого «родственника», но не обиделся и не рассердился[1444]. Даже простые, малограмотные люди на самых окраинах «украинского мира» знали о Шевченко.
После смерти Шевченко Кулиш послал пять рублей знаменитым бандуристам – Андрею Шуту и Остапу Вересаю. Пусть помянут великого кобзаря. Но Шута уже не было на свете, а Вересай, оказывается, хорошо знал, кто такой Шевченко: «Этот Тарас был голова <…> У нас такого, может, и не будет больше, кому-нибудь другому Бог пошлет, а нам – нет»[1445].
У русских Шевченко не пользовался таким успехом. Его, разумеется, знали в литературном мире, но до 1860 года «у широкой публики» его имя было почти неизвестно. И только после публикации в журнале «Народное чтение» его автобиографии, написанной в форме письма к издателю и перепечатанной потом многими газетами и журналами, имя Шевченко стало известно и по всей России[1446]. Но и здесь читающая публика узнала не о поэте, а о страдальце, о человеке удивительной судьбы и, наконец, о том, что родные такого замечательного человека всё еще остаются крепостными. На их выкуп у Шевченко денег не было.
И в наши дни русские знают Шевченко по слабым и политкорректным переводам. А в распоряжении русского читателя позапрошлого века не было и этих переводов. Чтобы понять украинские стихи, русскому человеку надо все-таки вслушаться, сосредоточиться. Иван Сергеевич Тургенев назвал «прекрасным» стихотворение «Садок вишневий коло хаты»[1447]. Петр Александрович Плетнев первым сравнил Шевченко с Пушкиным. Сравнил на страницах основанного Пушкиным «Современника» и точно определил место, которое Шевченко занял в украинской литературе: «Его стихи знает вся Украйна и наслаждается их чтением так же, как Великороссия стихами Пушкина»[1448].
Такой успех Шевченко не объяснить всего лишь любовью к литературе. Украинская поэзия Шевченко гениальна, но даже поэтический гений не мог бы занять столь значительного места в жизни целой нации. Между тем история не только украинской литературы, но и украинского народа делится на время до Шевченко и после Шевченко. Шевченко показал, что на «мужичьем» украинском языке можно писать гениальные стихи, можно создавать высокую литературу.
Гоголь сделал выбор в пользу русского языка, лишь украсив «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» многочисленными украинизмами. Почти за полвека до «Кобзаря» вышла «Энеида» Котляревского, печатались сочинения Гребенки и повести Квитки-Основьяненко, но «всё это читалось как-то вяло высшим кругом»[1449], а веселая, смешная, остроумная «Энеида» представлялась чтением не совсем серьезным и не совсем приличным. Да многим образованным украинцам и не нравилось распространившееся благодаря Котляревскому, Квитке-Основьяненко и раннему Гоголю мнение обо всем украинском («малороссийском») как о смешном, забавном, комичном. Сам Шевченко скажет: «“Енеїда” добра, а все-таки сміховина на московський шталт». Барочный бурлеск уже не соответствовал духу эпохи и, очевидно, не подходил самоощущению украинцев, болезненно воспринимавших забвение традиций гетманщины (дворянство) или просто не любивших москалей (народ). И здесь появился «сумрачный гений» Шевченко, у которого мало веселья, зато есть и эпос, и лирика, и дума, и песня.
Украинцы еще при жизни поэта оценили его очень высоко, сравнивали с Мицкевичем и Бёрнсом, но всех превзошел Кулиш, в альманахе «Хата» поставивший Шевченко в ряд с Вальтером Скоттом, Шиллером, Мицкевичем и даже Шекспиром. А вот Костомарову не очень понравился «Кобзарь»: «…сочинитель обладает талантом, вкусом, языком; беден одним – стихом»[1450], – писал он Срезневскому весной 1840 года. Но позднее Костомаров то ли переменил свое мнение, то ли просто подчинил его мнению большинства читающих украинцев. Уже во времена Кирилло-Мефодиевского общества Шевченко был первым поэтом Украины, а в 1861 году Костомаров даже напишет слова, которые лучше всего объяснят феномен Тараса Шевченко: «Шевченко как поэт – это был сам народ, продолжавший свое поэтическое творчество. Песня Шевченко была сама по себе народная песня, только новая, такая песня, какую мог бы запеть теперь целый народ <…> Шевченко был избранник народа в прямом значении этого слова…»[1451]
С «Кобзарем» Шевченко к украинцам вернулась их история, их жизнь, их негодование, их воспоминания, их надежда. Украина как будто увидела в Шевченко свое отражение.
В последние годы жизни Тарас Григорьевич даже приобрел внешность типичного украинского крестьянина. Шевченко времен первого «Кобзаря» – петербургский франт, хорошо одетый, в енотовой шубе, с швейцарскими часами. Шевченко времен третьего, последнего прижизненного издания «Кобзаря» – почти лысый человек, выглядевший в свои сорок семь «дидом», стариком лет семидесяти. Зато именно в это время поэт, по словам Ивана Тургенева, «глядел истым малороссом, хохлом; оставшиеся после него портреты дают вообще верное о нем понятие»[1452].
Взрыв русской ярости
В декабре 1847 года, когда Тарас Шевченко уже отрабатывал ружейные приемы в Орской крепости, самый знаменитый русский критик Николаевской России Виссарион Белинский писал своему коллеге Павлу Васильевичу Анненкову: «…здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. <…> Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше»[1453].
Слова из письма Анненкову, многократно повторенные биографами, комментаторами, литературоведами, и теперь не оставляют читателя равнодушным.
Белинский был возмущен «пасквилем», который Шевченко написал на императрицу Александру Федоровну. При этом Виссарион Григорьевич честно признавался, что не читал и вообще в глаза не видел этого «пасквиля». Кажется, он так до конца жизни и не увидит, и не услышит поэмы «Сон». И не одного лишь Шевченко ругал Белинский. Кулиш для него «скотина из хохлацких либералов», а украинцы («хохлы») в целом – «бараны», которые «либеральничают во имя галушек и вареников со свиным салом».
В истории России еще настанет время, когда иной литературный критик сможет рецензией отправить писателя в тюрьму или лишить его средств к существованию. Вспомним хотя бы внутреннюю рецензию Корнелия Зелинского на сборник Марины Цветаевой. Но в сталинские времена такая ярость, причем ярость непритворная, искренняя и совершенно бескорыстная, встречалась нечасто. Ярость, не подкрепленная ни страхом, ни деньгами. Белинский в декабре 1847-го ничем не мог навредить Шевченко, да и писал он не рецензию, а всего лишь обычное частное письмо, так что искренность критика несомненна. Нет, эта «ярость таит в себе другое что-то», как писал Лопе де Вега. Как будто украинская литература и украинский язык самим фактом своего существования оскорбляли национальное чувство русского критика.
