Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. Сейчас настало время перейти к четвертой, сегодняшней твоей жизни. Она началась 17 января этого года, когда вдруг, за одну минуту, эта жизнь поделилась на “до” и “после”. Было ли у тебя какое-то предчувствие беды, надвигающейся опасности?
С. Ф. Было предчувствие беды, и я ощущал, что вот-вот должно произойти что-то страшное, вероятно, потому, что сама по себе ситуация вокруг балета Большого театра на тот момент достигла некоей критической точки. И чтобы этот кризис так или иначе разрешить, хотя бы приостановить, что-то должно было случиться, во что-то он должен был вылиться… Сейчас я готов признать, что был не прав, когда не обращал внимания на предостережения близких друзей и на их просьбы быть более внимательным, осмотрительным…
С. С. Ездить с охраной…
С. Ф. Может быть, действительно нужно было пользоваться служебным автомобилем и охраной. Но я считаю, что в нашей профессии, в том деле, которое мы называем высоким искусством, все это неприемлемо. Трудно представить себе, что я – художественный руководитель балета Большого театра, человек, не имеющий нефтяной скважины и каких-то, я не знаю, золотых сундуков, буду окружать себя охранниками! Мне было известно, что ходят разговоры, будто в Большом театре чудовищная коррупция и прочее, но я же не ворую! Я никогда не обижал своих артистов. Никогда никого не обирал.
С. С. Часто вспоминаю наш с тобой первый телефонный разговор после случившегося. Ты мне сказал: “Вот я себя не уберег”. Но я сейчас скажу парадоксальную вещь: когда происходит такого масштаба драма, как-то всё расставляется по своим местам. Ты понимаешь, что и кто чего стоит. И может быть, за эти долгие месяцы, борясь за восстановление зрения, ты внутренне прозрел.
С. Ф. Это правда, я во многом прозрел. У меня раньше, Сати, никогда не было времени для того, чтобы остановить бег, чтобы просто посмотреть на свою жизнь со стороны. Некогда было о многом подумать. Даже если я задавал себе вопросы, то мне некогда было на них ответить. Оказывается, все гораздо проще, и на самом деле человеку гораздо меньше нужно, а может быть, и вообще не нужно то, за чем мы все бежим. И только оставшись вот так – один на один с самим собой, даже не видя того, что тебя окружает, ты понимаешь, как мало тебе нужно, чтобы любить, дружить, чего-то желать и самое главное – просто жить. На протяжении этих месяцев я понял, что действительно есть только миг между прошлым и будущим и именно он называется – жизнь.
И каждый день, когда я просыпался, рядом со мной были родные и близкие, обойтись без которых я не мог: моя жена Мария или сестра Елена. Этим женщинам я прямо при жизни обязан поставить памятник – за их мужество, волю и силу. То, что они пережили, то, что они наблюдали – они, а не я, потому что я-то этого не мог увидеть со стороны, – невозможно описать словами. Без их помощи я не сумел бы дойти от кровати до умывальника, от умывальника до туалета. И это длилось не день и не два. И в самый тяжелый период, в конце марта и в апреле, когда я совсем потерял зрение и ни один врач не давал никаких положительных прогнозов, именно тогда, как я теперь знаю, люди оживленно обсуждали, что Сергей Филин прекрасно себя чувствует, у него все хорошо и, вообще, он сам все это придумал специально для того, чтобы кого-то подставить или, может быть, получить такой замечательный пиар… Так вот именно в тот момент ко мне прилетели мои дети. Они не знали, что папа ничего не видит, не видит собственных сыновей – ни одного, ни другого, ни третьего. Но как только они это поняли, они стали водить меня за руку. В буквальном смысле: брали за руки и говорили: “Папа, вот сейчас будут ступеньки, а сейчас нам надо повернуть направо. А сейчас ты должен остановиться, потому что тут дорога и по ней едут машины”. Тогда я с ужасом понял, что дети, родные – это, быть может, единственное, что у меня на самом деле есть, с ними я должен быть рядом! А ведь я не всегда мог уделить им внимание. У меня не хватало времени, когда они были малышами и я был нужен им как отец, когда должен был помочь в их воспитании, многому научить, поддержать и подставить свое плечо. Теперь мы поменялись ролями, и это они подставляют мне свое плечо. Они понимают, что нужны мне больше, чем я им. Поверь, когда ты проходишь через такие испытания, начинаешь понимать главное и о людях, и о собственной жизни, которой предстоит стать какой-то другой…
Пока я не знаю, будет ли видеть правый глаз, не знаю, буду ли вообще видеть, я не думаю об этом. Каждый делает свою работу: я делаю свою, доктора – свою. Но самое главное, что это жизнь и она продолжается.
С. С. Сережа, я не хочу называть никаких имен, связанных с трагедией, но задам тебе общий вопрос этического свойства. Вот Пушкин говорил, что “гений и злодейство – две вещи несовместные”. А как по-твоему, обязательно ли хороший артист должен быть хорошим человеком?
С. Ф. На мой взгляд, в идеале хороший артист должен быть хорошим человеком. Но это, скорее, своего рода мечта. А если исходить из жизненного опыта, то я скажу – нет. Хороший актер необязательно должен быть хорошим человеком. Приведу интересный пример из моей жизни. Когда-то Юрий Николаевич Григорович пригласил меня к себе в кабинет и сказал: “Сергей, через месяц у вас «Спартак». Идите в зал и работайте”. Я удивился: “А кого я должен танцевать?” – “Как кого, Спартака!” – “Юрий Николаевич, я не могу быть Спартаком, я к этому не готов”. Григорович говорит: “Я не понял, вы что, за меня хотите решить, Спартак вы или нет? Решать буду я, а вы идите и работайте”. Тогда я начал его убеждать: “Юрий Николаевич, я правда не могу быть Спартаком, но я бы
