Девлет-Мирза Шихалиев - Рассказ кумыка о кумыках

Отпустить холопа на волю, во мнении мусульман, есть благое и богоугодное дело; почему при болезнях или каких-нибудь потерях в семействе господ отпускают их на волю вследствие данного обета, а иногда увольняют их и за деньги; в том и другом случае холопы, поступив в сословие азатов (отпущенников), долго питают дружбу и привязанность к своим бывшим господам и, если возможно, селятся ближе к ним для того, чтобы в знак благодарности оказывать им свои услуги. Редко случается продажа куллов из одного дома в другой; если это делается, то по крайней необходимости, и продавец подвергается нареканию от своих собратий. Рожденные в доме от наследственных холопов предпочитаются вновь приобретаемым. Если господин пожелает продать дочь своего холопа, то старается на это получить согласие ее родителя, и покупатель, отдав деньги, берет ее в свой дом как невесту, для своего холопа высватанную, с которым тотчас ее соединяет. При этом соблюдаются обряды венчальные, и отданные за нее деньги называются кебинак (калым) [50], в сходность кебинака, между свободными существующего, а не выручкою за продажу невольницы. Кебинак, таким образом холопке назначаемый, простирается до 200 и более руб. серебром, по стоимости ее самой. Но как в семье бывает не без урода, то есть и такие между кумыками сластолюбцы, которые предоставляют себе первую расправу со своими рабынями, а потом уже выдают их за своих холопов, если не хотят или нельзя сбыть их в другие руки.

Происхождение ногайцев неизвестно [51], они свободны и все между собою равны; каждый ногаец имеет свою родовую тамгу (вроде наших гербов), и тот почетный между ними, кто богат.

Качалыки, ауховцы и салатавцы происходили все из нагорных обществ и принадлежали к чисто коренным кавказским племенам. У них было такое же равенство, как у ногайцев, но богатые и имевшие многочисленное родство предпочитались другим. Хотя качалыки и ауховцы принадлежали к одному Кистин-скому корню, а салатавцы к лезгинскому, но все они более или менее имели взаимные родственные связи, например, салатавский старшина Джамал причислял себя к фамилии Саясан, к которой многие дома качалыковские принадлежали.

Все эти исчисленные восемь сословий оказывают наружное почтение князьям, встретясь с ними, снимая шапки (кроме Хаджиев и тех, которые, подражая моде, носят чалмы), приветствуют с добрым утром или с добрым вечером (тан-якши-болсун и кечь-якши-болсун). Хаджи их же и все украшенные чалмами просто приветствуют, не снимая шапки, а только делая движение рукою, вроде нашего «под козырек», – не сделать этого приветствия, при первом свидании, значит оскорбить особу князя.

Никто не может самопроизвольно садиться в присутствии князя, хотя бы то был и сала, если князь не попросит сесть его. Если князь сделает кому-либо эту честь, то прошенный, когда он стар или близок к особе князя, или его аталык, садится без обиняков, показывая вид, что он на то имеет полное право, без повторения каждый раз одной и той же княжеской просьбы. А молодые князья, уздени или менее доступные к князю садятся как будто нехотя и с ужимками, что значит почитать князя. Вообще все приезжие гости, если они свободных состояний, все старики первых двух разрядов и некоторые из третьего, отличаемые особенною княжескою доверенностью и уважением, имеют неоспоримое притязание на право садиться. Князья должны их приглашать к тому, но если они сего не сделают, то можно тотчас догадаться, что они употребляют во зло свои обычаи. Такие князья обыкновенно подвергаются нареканию от тех, кто имеет право садиться, и даже от тех, кто сего права не имеет. Молодые князья, уздени и все свободные люди не садятся при князьях из приличия и по молодости, а чагары, терекеме и холопы из них отнюдь не оскорбляются.

Такую же церемонию соблюдают и уздени в домашнем быту; в доме и кунацкой сала и других узденей пред старшим братом младшие не должны садиться, особенно при посторонних.

Если князь кушает, то с ним, по приглашению его, могут садиться гости, старики, а за небытностью их в тот час и молодые первых двух разрядов и по крайности из третьего для того, чтобы не сидеть за столом князю одному. При этом строго соблюдается, чтоб два брата или два члена одного и того же рода не сидели вместе за княжеским столом. Младший должен уступать старшему. Когда князь кончил свою трапезу, стоявшие перед ним молодые князья, уздени и все свободные садятся в свою очередь за тот же стол, только ближе к дверям переставленный, и доедают остатки. При торжественных случаях бывает у того же стола и третья очередь для чагаров и других низших классов, в прислуге обращающихся. В неторжественные дни и особенно когда в кунацкой князя посетителей мало, садятся во вторую очередь в числе других и чагары, и терекеме.

О столе княжеском можно сделать следующее замечание: чем богаче и блистательнее князь, тем охотнее во вторую очередь садятся за стол предстоящие молодые князья и уздени; но если князь беден или нелюдим, то они под разными предлогами от приглашения отказываются.

За узденьским столом меньше бывает церемоний, там, если посторонних нет, садятся все вместе, в противном случае младшие дожидаются очереди и садятся с прислугою. Женщины с мужчинами даже и в низших классах никогда не садятся за стол, и это тем святее исполняется, когда есть посторонние.

Если князь садится на лошадь, то всякий, в ту минуту случавшийся, должен держать оную под уздцы, равномерно; когда приезжает князь, всякий должен принять у него лошадь, притом кто моложе или ниже, тот первый должен исполнить эту обязанность. Таким же образом честят и всякого порядочного гостя.

Если князь во время пиршества дает кому-нибудь из своих рук чарку, это значит, что он особенно его любит; удостаиваемый этой чести принимает чарку с почтением и, выпив за здоровье князя, благодарит его и желает ему многолетия; если же чарка подносится стоящему, тот принимает ее также с почтением и даже с открытою головою; если он из прислуги, то выпивает, оборотясь боком к стене, и также благодарит. Во время поездок, если князю случится иметь большую свиту, она окружает его, а если будет один только товарищ, то он должен всегда держаться левого плеча княжеского; пешком то же самое соблюдается с тем добавлением, что один из старших летами, первых двух разрядов, под именем тамада, должен предшествовать князю и первый должен взойти в тот дом, куда он идет.

Вообще молодые люди любят стоять пред князьями и стариками, особенно если последние ласково с ними обращаются, и с удовольствием слушают их рассказы, почитая за долг прислужиться им чем-нибудь, т. е. подать огня на трубку, скинуть чевяки во время умовения перед молитвой и проч., что не ставится им в унижение, а напротив, они дорожат, если старик скажет им спасибо.

Кумыки отличаются чистотою внутренних частей своих покоев и разборчивостью в пище; в этом отношении они превосходят кабардинцев, осетинцев и лезгин; зато кабардинцам уступают они в щегольстве наряда.

Женитьба стоит князю 720 руб. сереб. калыма, кроме мелочных расходов. Уздень платит калыму от 200 до 100 руб., средний класс и чагары от 100 до 50 руб. серебром.

Калым есть принадлежность жены [52], назначаемая ей в обеспечение на тот случай, если вздумается мужу со временем отказаться от нее. На этот калым родителям невесты, при обручении ее отдаваемый, они справляют для дочери своей всю домашнюю принадлежность, с чем она является к мужу, и в случае развода увозит все свои вещи назад, так что кумыку ничего в доме не остается, кроме оружия и боевых доспехов, оставляемых женою неприкосновенными. Если жена испытает преданность к себе мужа и уже приживет с ним детей, то прощает ему свой калым, и это, вместе с угождением всем прихотям своего мужа, есть верх добродетели набожных жен, после чего отпускать свою жену остается на совести мужа. Надобно сказать правду, что кумыки любят жить с одною женою и многоженство у них редко.

В случае смерти кумыка является новый этикет для всех его родных. Чем выше был степенью покойник, тем значительнее бывает плач по нем. Женщины и девушки, из ближайших родственников покойника, наполняют двор его и с открытыми головами и плечами, сидя кружком в виду всего народа, бьют себя по ланитам, приговаривая в рифмах доблести покойного и отчаянное положение всех родных его; каждая женщина обязана знать приличный панегирик в честь покойника и должна оный произносить во всеуслышание, между тем как пожилые родственники сидят или стоят в безмолвном молчании, а молодые плачут, и не так плачут, как обыкновенно, но особым странным голосом, при смешных позах, только при оплакивании умерших употребляемых[31].

Всякий, кто знал покойника, должен прийти и пожалеть об нем в присутствии этих родственников, и если покойник был князь или значительное лицо, то почти вся деревня сходится горевать об нем.

Усопшего предписывается религиозным законом как можно скорее погребать, почему все приготовления к тому тотчас оканчиваются, и тело покойника несут почти рысью. Князей и сала-узденей венчать и хоронить имеет право только один кадий, другие же классы обращаются в таковых случаях к аульным муллам.