Юрий Рюриков - Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра
Он хочет – это невероятно важно – все знать о любимом, хочет и ему раскрыть все о себе. Ему важны все мелочи быта, все подробности того, что с ней и с ним было – сегодня, вчера, давно. Ведь каждый миг их жизни – это миг культа, каждый вздох любимого – вздох мировой величины, и он бессознательно полон для них огромного смысла.
Ими правит тяга к полному слиянию душ, к максимальному – до тождества – сплаву двух существований. Поэтому они хотят как можно больше походить друг на друга – вплоть до стиля и цвета одежды, до малейших привычек, интересов, занятий.
Главная радость жизни для них – в любимом, поэтому они разлучаются редко, ненадолго. При разрыве они испытывают тяжелую, почти смертельную боль, и трагедия разрыва для них может быть страшнее смерти. Впрочем, люди, питающие эту любовь, обычно глубинные жизнелюбы, в их любви нет одержимости, и их жизнелюбие помогает им заживлять раны.
По своему облику любовь-эрос – это как бы пылкая юношеская любовь. Она, видимо, чаще бывает у юных, чем у зрелых, а среди зрелых – чаще у людей горячих и долгих чувствований, с сильной душевностью, пылкой эмоциональностью.
В одной из счастливых пар – в самой младшей – жена питает к мужу сплав эроса и сторгэ, с перевесом эроса, а он к ней – сплав сторгэ и эроса, с перевесом сторгэ. Возможно, сначала они любили друг друга совсем по-разному, она – эросом, он – сторгэ, а потом каждый заразился чувством другого, перенял от него частицу его любви. Так часто бывает, когда любовь живет на прочной почве хороших отношений: к чистому виду любви как бы прививаются веточки от других чувств, и любовь делается смешанной.
Следующий вид любви – мáнна, любовь-одержимость (от греческого «мáния» – болезненная страсть). Древние греки знали об этом чувстве, хотя оно и не входило в их классификацию. «Тейа маниа» – безумие от богов – так звали они эту любовь. Сафо и Платон увековечили ее симптомы – смятение и боль души, сердечный жар, потерю сна и аппетита.
Но любовь-манию открыли человечеству арабы с их горячими чувствами и фанатическим сгущением всех сил души в узкий пучок. «Я из племени Бен Азра, полюбив, мы умираем», – так отпечаталась в поэзии эта фанатическая любовь. Испытав ее, любящий становился маджнуном – безумцем, и почти буквально – а то и буквально – терял рассудок.
Тысячу лет назад, в конце I в. н. э., эта любовь вспыхнула как эпидемия, захлестнула всю арабскую поэзию, проникла в искусство Персии, Средней Азии, Грузии, потом трубадуров. Такую любовь питал позднее и гётевский Вертер, и купринский Желтков, и многие герои мрачной романтической поэзии.
Эта любовь гнет человека до земли, она – тяжкий гнет для него, и ее радости похожи на страдания. Вот как чувствовал ее Лопе де Вега, великий испанский драматург (даю ключевые строки его сонета):
Терять рассудок, делаться больным…Все позабыв, жить именем одним…Пить горький яд, приняв его за мед…Считать блаженством рая тяжкий гнет…Кто испытал любовь, меня поймет.
Два главных состояния терзают человека, который любит такой любовью.
Первое – «все позабыв, жить именем одним»: все ценности мира и все люди отступают на далекие задворки души, и всю душу заполняет одна сверхценность – мучительная тяга к одному человеку.
И этот плен несет с собой странное второе состояние: душа раскалывается на полюсы, и эти враждебные полюсы сливаются в немыслимый сплав. Как писал Петрарка:
Страшусь и жду; горю и леденею;От всех бегу – и все желанны мне…Томлюсь в тюрьме, – но нет желез в окне,Открыта дверь, – но я бежать не смею:Любви – не раб, и не чужой вполне,Я не в цепях и не отпущен ею.Гляжу без глаз; кричу без языка;На гибель рвусь, – и к помощи взываю;Себе я враг, – и дорог мне чужой…И жизнь и смерть равно я отклоняю.
И в жизни такая любовь берет человека в плен, подчиняет его себе. Это очень неровное чувство, оно все время мечется между вспышками возбуждения и подавленности. Любящие таким чувством часто ревнивы и поэтому не выносят разлуки; при раздорах они могут сгоряча предложить близкому человеку расстаться, но тут же до дрожи пугаются этого.
У таких людей обычно сниженная, в чем-то болезненная самооценка, ими часто правит ощущение неполноценности, скрытое или осознанное. Они повышенно тревожны, ранимы, и от этого у них бывают психологические срывы и сексуальные трудности.
Их неуверенное в себе чувство может быть и воинственным, собственническим, им может править болезненный я-центризм. Неврастеничность иногда рождает в них изломанную любовь-ненависть, болезненное тяготение-отталкивание – лихорадку несовместимых чувств.
Как говорил об этом великий скульптор Микеланджело Буонаротти:
Послушен вам – люблю и ненавижу,И зябну в зной, и в холоде согрет.
Наверно, тут есть преувеличение, красование своими чувствами, как часто бывает в поэзии. Но это именно преувеличение, доведение до крайности того, что в жизни бывает не таким кричащим, но, может быть, не менее мучительным.
Такое чувство, видимо, чаще встречается у неуравновешенных интровертов, людей нервического или холерического темперамента, которые обращены в себя и полны внутреннего разлада. Оно бывает у юных с их избыточной неуверенностью в себе. Наверно, сейчас, когда люди становятся более нервными, такое нервное чувство чаще вкрапливается в их личные отношения.
Маниа редко бывает счастливой; это пессимистическая, саморасшатывающая любовь, ее питают люди, у которых пригашена энергия светлых чувств. В выборке Дж. Ли почти все они, в отличие от эросиан, были недовольны жизнью, обделены жизнелюбием.
Но темные слои мании можно ослабить, привив к ней веточки светлых чувств. Для этого надо ослабить одну из ее главных основ – болезненное чувство неполноценности. Надо поднять, усилить подспудное самоуважение человека, уверить ранимые слои его подсознания, что его любят по-настоящему. И, если удастся создать в его душе чувство защищенности, уверенного спокойствия, он ответит на это самой горячей, самой преданной любовью – любовью спасенного от беды.
И еще один вид любви назван греческим словом – прáгма (дело, практика). Это спокойное, благоразумное чувство. Если в любви-мании самодержавно царят чувства, которые подчиняют себе разум, то в прагме царит разум, а чувства покорны ему.
Настоящий прагмик не может любить того, кто недостоин любви. Он до мелочей видит всю ценность или неценность человека. Любовь для него – столько же дело головы, сколько сердца, и он сознательно руководит своим чувством.
Он хорошо относится к близкому: помогает ему раскрыть себя, делает добро, облегчает жизнь, остается преданным ему в испытаниях.
Для прагмиков очень важен разумный расчет, причем не эгоистический, а трезво житейский. Они стараются все планировать и могут, скажем, отложить развод до того, как перейдут на другую работу, кончат учебу, вырастят ребенка…
С тех же позиций пользы они мирятся и с половыми сложностями своей жизни. Скажем, если муж хороший добытчик, но слабый любовник, жена может решить, что главное он делает хорошо, а остальное не так уж и важно. А если жена прохладнее мужа относится к телесным радостям, он тоже мирится с этим, потому что она хорошая мать.
Мне кажется, это не любовь, а более тихое чувство – привязанность, симпатия. Его испытывают или очень спокойные, или очень рационализованные люди, или те, у кого умеренная нервная энергия, небольшая пылкость чувств. У них сильное самоуправление чувствами как раз потому, что эти чувства ослаблены.
Но прагма – совсем не низшее, а нормальное, естественное для человека чувство. Это как бы флегматизированная любовь, и она может быть очень прочным и долгим чувством. Прагмики могут жить в добрых отношениях, быть внимательными спутниками, хотя не яркими, как бы без душевной молодости, без юности чувств. Они любят зрелым, устоявшимся чувством, они как бы начинают не с первых возрастных ступеней любви, но зато могут стоять на них до конца жизни. Это чувство может быть и блеклым, и по-настоящему добрым, надежным – этим оно похоже на сторгэ.
У привязанности-прагмы есть еще одно преимущество перед другими любовными чувствами: те со временем остывают, слабнут, а прагма, наоборот, может делаться теплее, душевнее – ею не меньше правит закон реки, чем реки наоборот.
Такое чувство встречается часто – и в старости, когда энергия чувств снижена, и в зрелые годы – в тех семьях, которые строятся на житейски-хозяйственных отношениях; и вообще у людей с рационализированной душой, а их сейчас становится все больше. В прагму могут превращаться и другие чувства, которые слабеют от времени, особенно сторгэ и агапэ.
В прошлом прагма была, пожалуй, самым частым супружеским чувством, и под ее знаком брак стоял десятки веков, особенно в патриархальной крестьянской семье, которой правили добрые нравы.
