Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Затем, переглянувшись, мы один за другим выходим на улицу.
Я проехал верхом вдоль колонны. Поговорил с бойцами. Разрешил людям въехать во дворы и, не распрягая, кормить лошадей.
Через час, вернувшись в штаб, застал обыкновенную картину: Ковпак, Руднев и Базыма мирно ползают пальцами по карте, отыскивая новый вариант. И хотя он не самый лучший, но все понимают: так надо!
И, как бы сговорившись, люди обходят подводные камни самолюбия и щупают брод на стороне.
Вариантов вскоре было найдено несколько. Ковпак, скрипнув скамьей, кинул Базыме:
- Разработай любой. Я на все согласен! - и стал крутить огромную цигарку. Зайдя за угол печки, он долго ковыряет пальцами в золе, вытаскивая из нее уголек. Еще дольше раздувает его: березовый уголь, разгораясь, освещает лицо Ковпака: оно розовеет, губы краснеют, свет выхватывает хитроватые глазки и щеки, пылающие малиновым отсветом. Затягивается глубоко. Пускает дым в черный провал печи.
Я хорошо вижу, что он уже не в состоянии оторвать ноги от земли и вернуться к столу.
А неугомонный наблюдатель внутри меня отмечает: "Закурить можно было и от лампы, не вставая из-за стола".
Перевожу взгляд на Руднева. Комиссар сидит, облокотившись подбородком на кулаки обеих рук. Не замечает никого и думает свою какую-то думу. Лампа бросает глубокие тени. Черты его мужественного лица очерчены до крайности резко.
Базыма откинулся от листа бумаги, на котором он уже вывел: "Приказ Э ... отрядам продолжать движение: река Горынь, маршрут..." Встретившись со мной взглядом, он подмигивает из-под очков печально, как бы говоря: "Ничего, дружище, это пройдет..."
В хату входит дежурный по штабу. Не видя командира у печи, он обращается к комиссару:
- Товарищ генерал! Там Ганька добивается до вас.
Сильно задумался Семен Васильевич. Все так же не шевелясь, глядит словно куда-то вдаль. Базыма поднял руку с карандашом и погрозил дежурному. Подойдя к начальнику штаба, тот громогласным шепотом докладывает:
- До командования добивается. С того берега пришла. Говорит - дело срочное есть.
- Как с того берега?
Я выскакиваю на улицу. Уже брезжит рассвет. Ганька стоит у ворот, держа за повод коня. Ее обступили связные. Она что-то говорит им. Голос ее тонет в почтительном хохоте партизан.
- Вот черт, а не девка! - слышу я восклицание.
Увидев меня, она бросила повод в руки связного. Вначале хотела было отрапортовать, а затем, не выдержав, схватила меня за руку:
- Я с того берега. С переговоров. Письмо привезла! - и подает мне небольшую бумагу.
Химическим карандашом там нацарапаны слова: "Согласны начать переговоры. Пришлите ко мне кого-нибудь из командиров. Бо з вашим дипломатом у юбке не можу договориться. Гонта".
С этим посланием я вхожу в штаб. Показываю записку Базыме. Затем вместе подсовываем ее Рудневу. Из-за перегородки выходит Ковпак. Бросив на грязный пол бычок цигарки, он растирает его сапогом. Прочитал записку, глянул на комиссара и молча подал ему руку.
Уже на пороге генерал взглянул на стоявшую у стола Ганьку. Вернулся и положил ей на плечо руку. Ганька стоит навытяжку. Чуб выбился из-под козырька надетой набекрень фуражки и придает дивчине лихой вид. Ковпак долго смотрит на девушку.
- Спасибо за выручку, дипломат. Спасибо! - и, вдруг крепко поцеловав ее, молча выходит за дверь.
Сразу там завозились связные. Руднев и Базыма уже давали указания. Через пять минут группа разведчиков во главе с Шумейко переправилась через Горынь. Шумейко завершил переговоры с бандеровцами, испугавшимися "армии Ковпака". Оказалось - в селе орудовала вооруженная немцами кулацкая и петлюровская верхушка и терроризировала безоружное население. Но когда Ганька и Шумейко поговорили в открытую с народом, обманутым и запуганным разными провокациями немецких служак, то агрессивный Гонта сразу обмяк. Почувствовав себя между двух огней, он под видом "переговоров" со "штабом" сразу смылся из села подальше от Горыни.
Это нас вполне устраивало. Через два часа, нащупав лучшие броды, колонна начала переправу.
С этого дня дивчину никто не стал звать больше Ганькой-самогонщицей. К ней крепко пристало почетное прозвище: "Ганька-дипломат".
9
Вброд форсировав Горынь, колонна ковпаковцев не сразу втянулась в село. Еще раньше, осторожно, как бы на цыпочках, прошла вдоль улицы разведка. И сразу веером раскинулись по сторонам заслоны.
Враг мог пойти на хитрость: пропустить наши боевые силы, а затем ударить со всех сторон по обозу, санчасти, штабу. Каждая пуля при засаде находит свою цель. Всего несколько секунд шквального огня могут вывести десятки людей из строя. Местность благоприятствует засаде. Холмистые поля, изрезанные глубокими оврагами, окружают село. Здесь очень легко может скрыться враг. Вот почему мы занимаем село веером. Вперед по маршруту я пустил сильную разведку. По бокам же, на поперечную улицу села - вправо и влево - Базыма выдвигает сильные заслоны.
Наметив маршрут разведке на ближайшие два-три часа, я остановился в центре села. Только теперь по дороге спокойным, размеренным ходом, шурша колесами и сотнями ног бойцов, пошла колонна.
Лошади весело пофыркивали, освежившись в реке. Почуяв ритм спокойного марша, кони-солдаты занимают свое место в строю.
Теперь можно приступить к изучению села.
Несколько баб выглянули через перелазы. Вслед за ними осторожно вышли три-четыре мужичка: один постарше, остальные - парни. Я наблюдаю за ними. Вскоре у перекрестка образовалась небольшая толпа. Молча, с жадным любопытством глядят на движение колонны. Бабы вздыхают и о чем-то шепчутся. Мужики молчат, никакими словами не выражая ни своих чувств, ни своих мыслей.
Лишь когда проходит наша артиллерия, стоявший в центре мужской группы старик не выдержал и с восхищением причмокнул языком. Мы уже привыкли к такому отношению мирного населения сел и хуторов, расположенных вдали от шоссейных дорог и магистралей войны. На эти глухие места война отбросила лишь свою серо-зеленую тень - небольшие гарнизоны да жандармские посты. Здесь никогда не проходили крупные силы.
Молодежь окружила старика. Мне показалось - они ждут от него решительного слова. Меня заинтересовала эта группа. Я подхожу ближе. Старик все причмокивал, глядя на нашу колонну, и непонятно удивление, поощрение или страх выражал он этим звуком. Затем, кинув быстрый взгляд на меня, он усмехнулся.
- У москаля правда сама найострейша... - сказал он громко, явно затевая разговор.
Я подошел поближе.
- Это почему же?
Подмигнув своим хлопцам, он растолмачил:
- Бо вона - на конце штыка.
Окружающие одобрительно закивали головами.
"Ах, вон оно что! - подумал я. - Ты хохол и я - хохол. Давай меряться, кто хитрее".
Батарея прошла. За ней, в пешем строю, двигалась прикрывающая ее рота.
Уже движется мимо обоз батареи. Десятка два больших пароконных возов, запряженных хорошими конями. Возы со снарядами на железном ходу. Ездовые батареи - все хозяйственные пожилые украинцы. Многие с пышными усами. Когда воз поднимается на гору, они ловко спрыгивают с телеги. Посвистывая в воздухе батогами, бегут у повозок, помогая коням с ходу взять бугор.
- Гаття, вье! Соб-соб, со-о-о-б, буланый! Вье, Чалый!
По этим окрикам их, по отдельным украинским словечкам - остроумным и соленым, роем вьющимся над колонной, можно сразу определить их национальность. На кого угодно, но на оккупантов они не похожи. Я, смеясь, крикнул ездовым:
- На ярмарку поспешаете, дядьки?
Они ответили дружным смехом.
Дедок заскучал и отвернулся. Приставив ладонь козырьком к глазам, он подчеркнуто внимательно смотрит в хвост колонны. Обоз батареи быстро прошел в гору.
Дальше двигается девятая рота во главе с Давидом Бакрадзе. Командир впереди. Он подошел ко мне, пропуская роту. Я показал ему глазами на стоящую группу. Давид шагнул в мою сторону и понимающе наклонил голову:
- Они?
- Ага. Они самые. Давай веселую, Давид.
- Песню! - скомандовал Давид. - Мою любимую!
Бойцы девятой поправили ремни и скатки. Политрук, уже прошедший мимо нас, хлестнул высоким тенором:
Ихали козакы
Из Дону до дому.
Пидманулы Галю,
Забрали с собою...
Давид Бакрадзе лихо, по-горски, свистнул, а рота басами подхватила:
Ой ты, Галю,
Галю, молода-ая...
Второй куплет запел Давид. Сильный его голос звенел:
Идьмо, Галю, з намы,
З намы, козакамы...
Мимо уже проходят новые роты. Движется обоз. На повозках лежат раненые и тихо подпевают:
Краще тоби буде,
Як в ридной мамы!..
А раненые потяжелее лежат, откинув головы на подушки, и смотрят в небо.
Я спросил старика:
- Ну, як? Востра у москаля правда!
Он что-то невыразительно промычал мне в ответ.
- Только ли на острие штыка? - добивался я от него ответа.
Немного струсив, он увильнул.
- Та це я так... Пословыця есть така...
