Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз
И теперь, в Екатеринбурге, она, видимо, все еще верит, что все изменится, что удача все же придет. Иначе зачем ей было заботиться о том, чтобы в Екатеринбург доставили драгоценности, вывезенные из Александровского дворца и оставленные, ввиду спешного отъезда, в Тобольске.
"24 апреля, - записывает в те дни Жильяр, оставшийся в Тобольске при больном Алексее, - пришло от государыни из Екатеринбурга первое письмо, в котором она извещает нас, что их поселили в комнатах дома Ипатьева, что им тесновато, что они гуляют в садике, что город пыльный... В очень осторожных выражениях она давала нам понять, что надо взять с собой при отъезде из Тобольска все бриллианты, но с большими предосторожностями. Она условно называла ценности лекарствами" (8).
Затем в Тобольск приходит второе письмо, на этот раз от Анны ("Нюры", "Нюты") Демидовой, оно адресовано няне Теглевой; в нем даются уже практические указания, "как поступить с драгоценностями", то есть как понадежнее скрыть и доставить их в Екатеринбург, причем теперь они для конспирации называются "вещами Седнева"... "Мы взяли несколько лифчиков из толстого полотна, положили драгоценности в вату и эту вату покрыли двумя лифчиками, а затем сшили вместе, так что драгоценности, покрытые с обеих сторон ватой, оказались зашитыми между двумя лифчиками" (9).
Таким способом в две пары лифчиков вместилось "по 4 с половиной фунта драгоценностей... Один такой надела Татьяна, другой Анастасия... Драгоценности княжон были таким же образом зашиты в двойной лифчик, и его надела Ольга" (10). Изумруды, аметисты, жемчуга зашивали "в шляпы княжон, между подкладкой и бархатом... Из драгоценностей этого рода помню большую нитку жемчуга и брошь с сапфиром и бриллиантами... Отпарывали пуговицы с костюмов, вместо пуговиц вшивали бриллианты, обернув их сначала ватой, а потом черным шелком... Кроме того, под блузки на тело они надели много жемчугов" (11). С каковым многофунтовым грузом, то есть с камнями в лифчиках и с жемчугами на голом теле, и вышли три принцессы из тобольского губернаторского дома, чтобы отправиться к папе и маме за Иртыш.
Драгоценности, накопленные династией Романовых за 300 лет, остались в дворцовых хранилищах в Петрограде и Москве. После Октября 1917 года они были взяты в собственность и под охрану государства. Ныне составляют особые государственные фонды - алмазный и золотой. Часть драгоценностей Романовы при выезде из Царского Села захватили с собой. Относительное их значение было как будто невелико, но абсолютная совокупная стоимость составляла миллионы золотых рублей. Конечная судьба этой доли состояния царя осталась не выясненной до конца. Частично вещи были разворованы в Тобольске приближенными Романовых.
В это время в Тобольске спешно готовилась эвакуация оставшихся там членов семьи Романовых.
С 26 апреля контроль над губернаторским домом переходит в руки Хохрякова. Он ставит во главе охраны (теперь красноармейской) рабочего Родионова, вместе с ним приступает к подготовке выезда оставшихся Романовых (Алексея и его трех сестер). 2 мая уволен Кобылинский. К середине мая Алексей поправило; г. Открылась весенняя навигация. В погожий майский день Хохряков и Родионов перевозят четверых Романовых на пароходе "Русь" (на нем они приехали сюда осенью прошлого года). Разместились на палубе 26 "свитских" и слуг.
20 мая в 3 часа дня "Русь", охраняемая воинским отрядом, отходит от тобольской пристани; 22 мая в 8 часов утра пришвартовывается в тюменском речном порту. Отсюда пассажиры доставлены с пристани на вокзал и без задержек выезжают далее: Романовы - в классном вагоне, с ними 6 приближенных (включая "дядьку" Нагорного), остальные едут в вагонах товарных. Добился разрешения сопровождать вторую группу и едет в товарном вагоне также Кобылинский, хотя формально он отрешен от дел. Под утро 23 мая поезд (как уже было 30 апреля) останавливается на станции Екатеринбург-111, не доезжая до городского вокзала. Четырех пассажиров на той же пристанционной площадке ждут дрожки. И той же дорогой, спящими улочками и переулками, они доставлены в ипатьевский дом. Позднее прибыл с вокзала багаж (12).
Через две недели после эвакуации из Тобольска бывшего престолонаследника и его сестер городом овладели белые.
Теперь свита Романовых мало чем напоминает тот ее состав, в каком она выезжала десять месяцев тому назад из Александровского дворца. Одни отсеялись (по "сокращению штатов") еще в Тобольске. Других отделили от семьи в Екатеринбурге, в Дом особого назначения не пустили. Третьих за провокационные выходки отправили прямо в тюрьму. "Дядьку" Нагорного взяли было в ипатьевский дом, но через неделю он был арестован и очутился в тюрьме. Всем отчисленным от службы при семье приказано было незамедлительно покинуть пределы Урала. Исключительную льготу дали врачу Деревенько (лечившему Алексея): ему Уральский Совет разрешил остаться в городе, проживать на частной квартире, в любое время суток входить в ипатьевский дом. Жильяру и Гиббсу приказано было уехать из Екатеринбурга в тот же день, когда они сюда прибыли. Им Родионов в 5 часов пополудни принес на вокзал проездные документы. Объяснив, что в их услугах в России больше не нуждаются, он рекомендовал им, как иностранным подданным, продвигаться подальше на запад, "на свою сторонку". Этого здравого совета они не послушались, от выезда из Екатеринбурга уклонились, остались жить в товарном вагоне на пристанционных путях. Ухитрились пробыть здесь до 3 июня, когда екатеринбургские железнодорожники нашли способ избавиться от них: прицепили вагон к так называемому беженскому поезду, направлявшемуся на восток, и в результате оба 15 июня очутились в Тюмени. Они явились в Тюменский городской Совет с требованием денег и документов на право дальнейшего проезда по России "по свободному выбору", но были арестованы. Пока местные органы советской власти разбирались, как поступить с англичанином и швейцарцем, белые 20 июля захватили Тюмень и извлекли обоих из милицейского карцера. После 25 июля, когда пал и Екатеринбург, Жильяр и Гиббс снова появляются в этом городе, теперь уже как участники белогвардейского следствия по "екатеринбургскому делу". Вместе с ними "неоценимые услуги следствию" оказали всплывшие снова на поверхность Эрсберг, Тутельберг и пресловутая графиня Софья Карловна Буксгевден...
В конечном итоге от всей экспедиционной группы, отправленной из Царского Села Керенским летом семнадцатого года, остались к концу мая 1918 года в ипатьевском особняке: семеро членов семьи Романовых и пятеро обслуживающих (доктор Боткин, лакей Трупп, комнатная девушка Демидова, повар Харитонов, поваренок Леонид Седнев).
Вопреки измышлениям господ Масси, Фрэнклэнда, Хойера и их американских и западногерманских коллег, обращение с Романовыми в ипатьевском доме оставалось неизменно корректным и человечным. Охрана была очень далека от намерения "мучить" и "унижать" их. Романовых в доме Ипатьева не "лишали воды и света"; не "ограничивали 30 минутами прогулки в день"; не "терзали недоеданием"; не "унижали и оскорбляли режимом карцера". Напротив. В комнатах второго этажа поддерживался (насколько это возможно было в тогдашних условиях) элементарный комфорт; расписание дня, чередование занятий было в основном оставлено на усмотрение заключенных; часы для прогулок в саду они выбирали сами; во внутренний распорядок их жизни комендатура, как правило, не вмешивалась. Был у них достаточный врачебный уход: взрослых обслуживал Боткин, Алексея - Деревенько; были нужные лекарства. Красноармейцы, по приказу коменданта, не раз ходили по городу в поисках священника (приводили в дом, например, священника Сторожева, который и устраивал богослужения для заключенных).
"Дом был отвратительно грязен", - пишет Вильтон. Николай в дневнике в первый же день записывает: "Дом хороший, чистый". "Царевны спали на матрацах на полу" (Вильтон). "Прогулки во дворе были ограничены пятью минутами в день... Питьевая вода была рационирована" (Альмединген). "За стол, покрытый грязной клеенкой, их (Романовых. - М. К.) сажали вместе с прислугой и солдатами... Не хватало тарелок, ложек, вилок. Поэтому они пользовались ложками и вилками по очереди. Ели из общей миски деревянными ложками. Караульные подсаживались к столу; грязными пальцами брали из блюда еду, опираясь локтями о стол, толкали царя и царицу... иные стояли за государыней, навалившись на спинку ее стула и задевая ее" (Вильтон). Караульные за столом "курили... плевались, разбрасывали объедки, нарочито говорили при княжнах непристойности, выкрикивали похабные слова, орали революционные песни". "Пища была отвратительной... В этом отношении делалось все, чтобы довести заключенных до отчаяния. Утром - плохой чай без сахара, с черным хлебом, оставшимся со вчерашнего дня. К обеду - очень жидкий суп и котлета, имевшая весьма мало общего с мясом"... И ко всему этому отсутствие столового и постельного белья.
