Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Это противопоставление объясняет конфликт, возникший в научной и академической среде. Те, кто соблюдал моральные и профессиональные правила поведения, часто делали это в жесткой и бескомпромиссной манере, что приводило к постоянным трениям с окружающими и создавало им репутацию людей “ненадежных”.
Некоторые области науки, прежде всего гуманитарные и общественные, были особенно уязвимы для прямого политического вмешательства прежде всего из-за специфики своего предмета. Но то же могло происходить и с некоторыми естественнонаучными дисциплинами — прежде всего с биологией. Поскольку Хрущев оказывал предпочтение “деревенским ученым”, последователи Лысенко в известной мере были под его защитой и смогли вернуться на свои позиции, что привело к возобновлению старых сражений. Именно по этой причине генетик Жорес Медведев стал диссидентом.
Те ученые, что смогли подняться над узкими рамками своих дисциплин и охватить взглядом взаимоотношения науки и общества в целом, были чрезвычайно обеспокоены тенденциями, проявившимися в конце шестидесятых годов. Только десятью годами ранее Советский Союз запустил первый искусственный спутник, и казалось, что в области техники он опережает весь мир. А теперь страна не только не превзошла США, как обещал Хрущев, но на самом деле отстала во всех передовых областях техники, особенно в автоматизации и кибернетике.
В марте 1970 г. Сахаров, физик Валентин Турчин и историк Рой Медведев (брат Жореса) направили открытое письмо Брежневу, Косыгину и Подгорному, где объясняли глубинные причины отставания. Они критиковали не социалистический строй как таковой, а специфические особенности и условия жизни в СССР, которые противоречили социализму, а также антидемократические традиции и нормы общественной жизни, установленные в сталинскую эпоху и до сих пор решительно не искорененные. Имелось в виду прежде всего отрицание свободы информации и основных прав человека, которые необходимы интеллигенции, ученым и специалистам для продолжения их деятельности. В письме говорилось, что свобода информации и творчества необходимы интеллигенции из-за самой природы ее деятельности и социальных функций. Потому стремление интеллигенции добиться этих свобод законно и естественно. Однако государство подавляет эти попытки административными притеснениями, увольнениями с работы и даже судебными процессами.
В письме предлагалась широкая, но весьма осторожная программа демократизации, что предполагало “информационный об» мен” и “участие” в управлении. Проводить демократизацию должны были партия и правительство. Среди прочих мер указывались отмена предварительной цензуры, амнистия политических заключенных, отмена прописки, широкая публикация социологических данных. Предлагалось также улучшить подготовку руководящих кадров, усилить независимость судопроизводства и избирать представителей в партийные и советские органы из многих кандидатур.
Другим основным источником диссидентского движения была литература. Как и ученые, писатели имели возможность — и моральную, и социальную — сделать свое мнение достаточно ощутимым даже в очень репрессивной социальной системе. Традиция быть как бы “альтернативным правительством” возникла среди писателей еще в царской России. Советское правительство попыталось предотвратить всякую возможность появления подобной “альтернативы”, создав при помощи Союза писателей собственную монополию на литературу. Как однажды Осип Мандельштам сказал своей многострадальной жене: “Что ты жалуешься? Поэзию уважают только в этой стране — тут за нее убивают людей”.
Кроме того, литература была единственной силой, способной противостоять наиболее опасному оружию советского государства — его способности парализовать творческое мышление человека при помощи смеси террора, апатии, страха и “двоемыслия”. Чтобы преодолеть этот гнет, следовало прежде всего вернуть словам их истинное отношение к реальности — то есть их действительное, а не принудительно навязанное значение. Идеи, если они не могут конкурировать друг с другом, существуют лишь в зачаточной форме. Для их развития и кристаллизации необходим обмен с коллегами информацией, впечатлениями и другими идеями. В этом и состояло действительно подавляющее воздействие партийной монополии в средствах массовой информации, где, как заметила Раиса Орлова, “единственной альтернативой партии, кажется, была изоляция”.
Объясняя, почему в течение стольких лет он издавал и, следовательно, писал подпольный политический журнал, Рой Медведев однажды сказал, что это помогало ему определить собственные взгляды на различные события, выражать собственные мысли и точки зрения, не оглядываясь на “внутреннего” цензора или редактора.
В пятидесятых и начале шестидесятых годов некоторые писатели — каждый по-своему — стали находить выход из порочного круга пропаганды, страха и “двоемыслия”. Тот период, который начался после смерти Сталина и особенно после XX съезда, был временем неопределенности, когда партийные начальники от идеологии и культуры сами толком не знали, какую линию они должны проводить и что именно надо давать любой ценой. В такой ситуации некоторые журналы смогли снова (впервые после начала тридцатых годов) начать атаку на “лакировку действительности” — т.е., например, на изображение колхозной жизни как гармоничной и изобильной. Они призывали к откровенности и искренности. В 1956 г. романист В. Дудинцев опубликовал роман “Не хлебом единым”, который во многих отношениях был ортодоксальным произведением социалистического реализма, но со значительными отличиями, главное из которых состояло в том, что его герой — сражающийся за лучшее будущее одинокий ученый, в то время как его противники — признанные ученые, директора заводов и партийные работники — изображены не как исключения, но как типичные представители своей среды. Таким образом, социалистический реализм можно было обратить против партийно-государственной иерархии.
Немаловажную роль играли и журналы. Их редакции становились дискуссионными центрами, где люди встречались и обсуждали не только последние литературные новости, но также обменивались идеями и мнениями относительно текущих событий. Все толстые журналы публиковали статьи по проблемам политики, экономики, науки, философии и т.д., а равно и произведения художественной литературы, так что подобные контакты очень заметно расширяли кругозор их участников. Особенно отличался этим журнал “Новый мир” при главных редакторах Константине Симонове и особенно Александре Твардовском. Один израильский ученый, который провел специальное исследование деятельности этого журнала, заметил: “Редакцию “Нового мира”, по крайней мере при Твардовском, следует считать не просто конторой, где располагался главный редактор со своим штатом, но также местом встреч сонмища активных, заинтересованных писателей и интеллектуалов, которые собирались, чтобы поговорить, обсудить представляющие взаимный интерес вопросы, принести рукописи, которые, как им казалось, имели всемирное значение, или просто встретиться с приятелями”. Поскольку служба безопасности была сокращена, люди могли в большей степени, чем раньше, рассчитывать на то, что их слова, безотносительно к их недопустимости с точки зрения властей, не будут переданы куда следует и не попадут в досье, дожидающееся своего часа. Таким образом, люди начали больше верить друг другу.
Цензура больше не контролировала разговоры, однако все то, что предполагалось опубликовать, она держала под жестким контролем, даже в период наибольшей неопределенности. Для того, чтобы обрести настоящую интеллектуальную свободу, писателям следовало преодолеть и эти ограничения. Путь решения этой проблемы наметил Борис Пастернак, последний оставшийся в живых представитель блестящей дореволюционной литературы и философии. При Сталине он остался на свободе, но на его глазах исчезали и гибли дорогие ему друзья и соратники. Сам он вынужден был выступать “в жанре молчания” и занимался переводами иностранных поэтов; при этом он писал “в стол” роман, в котором события революции были полностью переосмыслены с точки зрения человека, который сформировался в дореволюционную эпоху. В 1956 г. он предложил свой роман “Доктор Живаго” “Новому миру”, надеясь, что после секретной речи Хрущева настало время для его публикации. Однако “Новый мир” отверг роман. Издатели верили в исправленный и демократизированный социализм, но совершенно не были способны принять версию Пастернака относительно революционных событий как нового явления языческих вождей дохристианских времен, которые не удовлетворяли духовные нужды человека и в результате закабалили его.
Случилось так, что в Москве оказался агент левого итальянского издателя Фельтринелли. Недолго думая, несомненно раздосадованный отказом “Нового мира”, Пастернак предложил роман ему. Впоследствии Пастернак пытался отказать Фельтринелли в исключительном праве на публикацию, но тот уже начал его печатать. В 1957 г. роман вышел в свет. Годом позже Пастернак был удостоен Нобелевской премии, и не в последнюю очередь за “Доктора Живаго”. Международное признание, которого добилась русская литература без разрешения советского государства, обрушило на голову Пастернака гнев всего литературного и политического истеблишмента. “Литературная газета” назвала его “литературным Иудой, который предал свой народ за тридцать нобелевских сребреников”. Глава КГБ Семичастный[27] выразился попроще, назвав Пастернака “свиньей, нагадившей в собственное корыто”.
