Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
В условиях начавшейся в Европе войны за «польское наследство» (1733-1735) и в видах будущей большой войны с Турцией правительство Анны Иоанновны желало любой ценой предотвратить ирано-турецкий мир на Востоке и сделать Надира своим союзником. 10 марта 1735 года в лагере под Гянджой союзный договор с Ираном был подписан. Его текст гласил, что российская императрица «токмо от единого своего монаршеского великодушия и многой милости соизволяет прежде времени отдать и возвратить города Баку и Дербент и с подлежащими землями, деревнями по-прежнему Иранскому государству и очистить, как скоро время допустить может вывод войск российских из оных» вплоть до «старой его границы, в два месяца, счисляя от заключения сего трактата; а ежели случай допустит, и ближе того срока оные очистить; а Дагестан и прочие места, к шамхалу и усмею подлежащие, по древнему пребудет в стороне Иранского государства». Всем бывшим на русской службе местным жителям объявлялась амнистия.
За такую «милость» иранская сторона обязалась названные территории «ни под каким видом в руки других держав, а паче общих неприятелей не отдавать»; с Россией же «вечно… пребыть в союзной дружбе, и крепко содержать российских приятелей за приятелей, а неприятелей российских за неприятелей иметь; и кто против сих двух высоких дворов войну начнет, то оба высоких двора против того неприятеля войну начать».
При этом вторая статья трактата содержала лишь обязательство иранской стороны вести войну с Турцией до возвращения всех «не токмо в нынешнее время, но и прежде сего от Иранского государства отторгнутых и завоеванных провинций», но не предусматривала российской помощи. Обе стороны обещали «ни в какие негоциации с турками, с предосуждением друг другу, не вступать». При заключении мира, «ежели к тому дойдет или способом оружие принудимо будет», Иран обязывался «включить в оный мир и Российскую империю, с таким изъяснением, что Иранское государство имеет с Россией трактат, по которому оное обязано всех российских неприятелей иметь за своих неприятелей»; такие же обязательства брала на себя и Россия.
Заключительные статьи подтверждали неотмененные условия Рештского договора 1732 года и особо выделяли право российских купцов на беспрепятственную и беспошлинную торговлю с отменой всех препятствовавших такому порядку распоряжений. Шестая статья по «предстательству» самого Надира требовала взаимного возвращения «Иранского государства подданных» и «всех подданных и обывателей Российской империи, сколько где в Персии сыщутся»; «а которые и впредь с обеих сторон уходить станут, оных на обе стороны, поймав, отдавать»{980}.
29 мая 1735 года в Петербурге министры хотя и отметили в иранском экземпляре договора «в экспрессиях некоторые разности», но сочли их несущественными, а сам договор необходимым, чтобы Надира «крепче к своей стороне привязать». Категорически была отвергнута только просьба векиля о предоставлении кораблей для доставки иранских войск по Черному морю прямо к Стамбулу — как по причине отсутствия флота и гаваней, так и вследствие невозможности вступить в настоящее время в войну с Турцией. Последнего «интересы ее императорского величества» не допускали, пока ее войска были заняты на территории Речи Посполитой, утверждая на польском престоле саксонского курфюрста Августа III.{981}
7 июня Гянджинский договор был ратифицирован Анной Иоанновной; в отличие от договора 1732 года никаких манифестов по этому поводу не последовало. Но уже девять дней спустя министры Кабинета, Бирон, П.П. Шафиров и М.Г. Головкин обсуждали будущую войну с Турцией, предполагая тактику «усыпления» противника с последующим «незапным нападением на Крым»{982}. Участники совещания полагали, что возможен и мирный исход конфликта, если турки будут долго и тяжело воевать с Ираном{983}. Но еще до ратификации Петербург торопил Левашова. Драгунские Московский, Астраханский и Рязанский полки в конце марта были посланы на север «к Дону» посуху, но из-за малого числа лошадей двигались «пехотою»{984}. Вслед за ними отправились к Астрахани и Царицыну казаки. 20 апреля де Брильи сдал Мусе-хану Баку, и в тот же день Вахтанг VI выехал в Астрахань. Надир настойчиво звал царя к себе, но тот «за опасностью» отказался. С.Д. Голицын писал Левашову о возможности «воставления» Вахтанга на троне, но генерал отвечал, что старый государь уже «того не желает», а принудительно отправлять его в Иран нет смысла{985}. 27 апреля Еропкин вручил Мурад-султану ключи от Дербента, хотя в обоих городах еще оставались российские части и их обозы; эвакуация шла медленно, поскольку астраханском порту из-за льдов навигация еще не началась{986}.
За дипломатическими формулировками скрывались человеческие судьбы и трагедии. Донесения Левашова лишь отчасти отражают бедствия тех жителей и поселенцев, которым предстояло вновь стать иранскими подданными. Кто-то уходил с насиженных мест подлыые в горы; другие слезно просили, чтобы их «на персицкую сторону не отдавать для того, что персияном натолковано, что они и против их досады чинили, за что не токмо их ограбят, но и удавить велят»{987}. Надир требовал возвращения уехавших из Ирана после 1722 года, и его чиновники представили списки беженцев. Голицын, с трудом добившийся заключения Гянджинского договора, настаивал на выдаче эмигрантов. Левашов же 12 июня и 22 июля 1735 года доносил императрице, что выселяемые все равно уйдут к горцам, но к персам не пойдут из-за их «безмерного грабительства и тиранства»; когда же ему пришлось отдавать шахским властям грузин и армян из крепости Святого Креста, то «многую жалость и нарекание видеть прилучилося, что их издревле обещанная протекция не защитила»{988}.
3 июня генерал сообщил о роспуске грузинского и армянского эскадронов; часть их личного состава вернулась в Иран, другие возвращаться не желали и остались на русской службе — сначала в крепости Святого Креста, а затем в Кизляре. Из крепости Святого Креста отпускались аманаты: «шевкальцы», «андреевцы», чеченцы, аксайцы, дети владетелей Большой и Малой Кабарды, знатные уздени и «узденские дети» — всего 31 человек. Приходилось отдавать и находившихся у русских «в услужении» иранских подданных; таковых к лету обнаружилось 162 человека, в том числе у самого генерала имелось 18 мужчин и три женщины{989}. Возврату подлежали только «нехристи» — крещеных не отпускали, согласно указу Коллегии иностранных дел от 23 сентября 1734 года, что для некоторых «персиян» обернулось трагедией. Так, задержанный в 1728 году за попытку побега на родину Александр Михайлов (он же Мирза Назар Али), «чтобы благочестие поругано не было» был посажен «под тайный арест» в Самаре, где и находился аж до 1746 года. Видимо, и по прошествии этих лет его «благочестие» было сомнительным, поскольку затем он был под конвоем препровожден в Соловки на жительство «безисходно»{990}.
Проблемы иного свойства возникали с российскими подданными в Иране. Туда бежали в основном разбойничавшие на море пираты; тех, кого удавалось поймать, иранские власти предпочитали казнить, а не выдавать; таким образом, по всей вероятности, закончили свою жизнь 11 схваченных в 1736 году в Шемахе «воров». С другой стороны, иранские «командиры» сами сманивали для строительства судов моряков и работных людей, которые не стремились возвращаться в отечество{991}.
Всего к концу лета в Россию были выведены три драгунских и пять пехотных полков: Бакинский, Ширванский, Куринский, Низовской и Навагинский; в пути они понесли свои последние потери — от болезней скончались 55 человек{992}. К сентябрю 1735 года на юге еще оставались Казанский, Нижегородский и Псковский драгунские и Апшеронский, Дербентский, Дагестанский, Кабардинский, Нашебургский и Тенгинский пехотные полки и 2500 казаков{993}. В июле войска стали «разрывать» бастионы и куртины стоившей стольких трудов и жизней крепости Святого Креста; «…только знак крепости остался», — доложил Левашов 12 августа 1735 года{994}. Войска покидали Дагестан под аккомпанемент побед Надира. Не дождавшись падения Гянджи, он с основными силами двинулся навстречу турецкой армии.
Летом 1735 года между Эчмиадзином и Карсом 70-тысячная армия Надира разбила 80-тысячное турецкое войско. Иранцы укрепились на вершине горы Axтепе. Абдулла-паша Кепрюлю, не подозревая о близости противника, вышел к этой позиции и попал под обстрел иранской артиллерии. Турки превосходили армию Надира по численности, но находились в теснине и не имели возможности развернуться и должным образом отвечать на огонь персидских пушек. В течение двух часов они выдерживали артиллерийский обстрел, но к вечеру солдаты Надира пошли в атаку и сломили сопротивление янычар. Согласно сообщению находившегося при Надире русского капитана Полозова, сражение произошло 8 июля. Абдулла-паша, Сары Мустафа-паша и Теймур-паша с 40-тысячным войском остановились в четырех верстах от лагеря Надира на реке Зенги. Надир, несмотря на упорное сопротивление турок, перешел в наступление по всему фронту и, разгромив османскую армию, захватил всю ее артиллерию (до 32 орудий и много пороха), а также обоз, после чего турки стали отступать; османские войска потеряли около 15 тысяч человек убитыми и несколько сотен пленными{995}. На поле боя осталось и тело командующего Абдулла-паши: «И стеснили полководца их Кепрулу-оглу. И пока он хотел спуститься с каменистого берега в ущелье по какой-то узкой и каменистой тропе, не удержался на коне и упал с коня на камни, и сильно поранил себе голову, и был близок к смерти. Посему некий презренный перс обезглавил его и принес хану его голову. И когда он узнал от оставшихся в живых пленных турок, что это действительно голова сараскяра Абдулла-паши, сразу же облачил в халат принесшего голову, обещал еще халаты, если доставят и тело»{996}. В июле 1735 года Али-паша сдал Гянджу, в августе турецкий гарнизон оставил Тбилиси, в октябре открыл ворота персам Ереван.
