Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Голицын с беспокойством отмечал «великие прогрессы» Надира: в августе иранское войско перешло Куру недалеко от русской границы и без боя заняло Шемаху. Генерал-майор де Брильи в донесении Левашову выражал опасение по поводу иранского вторжения и указывал, что «без всякие притчины изо всех мест подданства ее императорского величества старшины к Тахмас-хану с пешкеши (подарками. — К К.) являютца, а после якобы и раскаяваютца, но оное их раскаяние… видно есть не без подозрения». Даже в городе, докладывал генерал, «из здешнего бакинского народа ныне в верности никого не нахожу». Рассерженный таким «ветробешенством», де Брильи собирался выпороть 33 старшин кнутом, но в конце концов перестал горячиться и ограничился «репримандом»{969}.
Встревоженный Левашов прибыл в Дербент, где застал Вахтанга VI и его сына Бакара; царя прислали на случай возможного возвращения в Грузию и установления связи с армянами. Инструкция Вахтангу и Бакару требовала от них установить «с патриархом армянским и начальниками того армянского народа… секретную корреспонденцию» с целью поднять «того народа оружие против бусурман» и с их помощью овладеть Шемахой. Видимо, Петербургу какое-то время казалось, что в тяжелой войне Турция и Иран обессилят друг друга и откроется возможность «христианские народы» Закавказья «от турецкой власти свободить»{970}. Но в изменившихся условиях ни то ни другое не сочтено было уместным, чтобы не осложнять и без того неопределенные отношения с Ираном. Вопреки своему желанию, Левашов выслал Дергах Кули-бека и Муса-бека, хотя и просил Надира о прощении обоих, которое и было ими получено.
К тому же Надир развивал свои «прогрессы»: в сентябре 1734 года он двинулся на отступавшего Сурхай-хана и нанес ему поражение между Шемахой и Кабалой. Как докладывал Левашов, «от великой пушечной стрельбы Сурхай устоять не мог и с войски своим ретировался». Хан ушел в Аварию, а войска векиля разорили его столицу. В ставку полководца прибыли российские подданные — кубинский хан и Казбулат, который был пожалован «над всем горским дагистанским народом камандиром». К прочим горским владельцам Надир отправил указы, чтобы, доносил Голицын, «оные все готовились, ежели по трех месяцев с российской стороны завоеванные городы в персицкую возвращены не будут, то соединяться с ним Тахмас-ханом и отбирать их сильно». В октябре Надир расположился под стенами Гянджи и начал осаду города. Пятитысячный гарнизон янычар держался стойко, а у осаждавших не было квалифицированных артиллеристов и гранат; не помогло даже разрушение водопровода — жители выкопали достаточное количество колодцев.
В опасной ситуации С.Д. Голицын счел нужным положиться на «резолюцию» императрицы и отправил Аврамова в Петербург ко двору вместе с персидским послом Хусейн-ханом. В надежде на нужный союз против турок русский посланник предложил помощь; в начале декабря Левашов прислал к Надиру инженера и четырех опытных бомбардиров с двумя мортирами, пятью сотнями бомб и шестью сотнями ручных гранат. Бравые артиллеристы, которых сразу же переодели в «кызылбашское платье», подорвали пороховой погреб в Гяндже; но генералы и дипломаты больше всего боялись, чтобы о виновниках этого события не узнали турки{971}.
Надир был благодарен за поддержку, но от своих условий отказываться не думал и как будто не сомневался в успехе. В ноябре он уже «разглашал», что русские совсем скоро отдадут прикаспийские земли, и требовал от «горских народов» соединяться с ним в случае их промедления. От посла Голицына он добивался помощи в создании собственного транспортного флота на Каспии. Вопрос обсуждался в Петербурге осенью 1734 года: если указ Левашову от 23 сентября еще предполагал возвращение Баку и Дербента «по восстановлении в Персии спокойствия», то 29 октября императрица сообщила ему о решении «от понесенных по ныне персидских тягостей единожды освободиться».
Во исполнение царской воли Левашову следовало «все наше войско от самой Куры реки, из Баки, из Низовой и из прочих мест до самого Дербентского уезда немедленно вывесть, и все те места отдать Тахмас Кули-хану, как скоро вы от князя Голицына известие получите, что кто для принятия оных определен». «Хлебные магазейны» надлежало продать, крепости — сдать «без всякого раззорения», требуемых Надиром людей — выдать, хотя и с условием не наказывать их за службу русским. Затем надо было оставить и Дербент, «как скоро только годовое время выход оттуда нашего войска допустит». Желательно, гласил указ, осуществить эвакуацию уже зимой по причине начавшейся осенним походом генерала Леонтьева на Крым войны с Турцией, «и для того нам те, под вашею командою обретающиеся, войска на Дону и далее будут потребны»{972}.
Те же инструкции получил и Голицын. В обмен на российские уступки послу предстояло закрепить в договоре, что «те от нас Персии возвращаемые провинции никогда в какие чужие руки достатся не могли б и чтоб по содержанию того трактата он (Надир. — И. К.) обязался быть неприятелем нашим неприятелям»; это обязательство должно было быть включено в условия будущего мира Ирана с Турцией. Наконец, векиль должен был подтвердить прочие статьи Рештского договора, касающиеся прав российских подданных. На аудиенции 16 декабря князь объявил о передаче Ирану всех ранее уступленных России провинций. О том же было заявлено и прибывшему в Петербург послу Хусейн-хану{973}. Надир был «безмерно удовольствован» и на радостях пообещал вести с Турцией «вечную войну»{974}. Поскольку к этому и стремились в Петербурге, судьба прикаспийских владений была решена. Оставалось уходить.
Эпилог.
РУССКИЕ УХОДЯТ И ВОЗВРАЩАЮТСЯ
Гянджинский мир
Новый 1735 год Левашов встретил в Баку. Указ об оставлении всех петровских завоеваний он получил совсем недавно и теперь вынужден был начинать эвакуацию корпуса в самое неподходящее время. 2 января командующий приказал генерал-майору де Брильи вывозить артиллерию и амуницию в Дербент{975}; реально же отправка людей и грузов началась в конце января. Судов не хватало: в Баку имелось лишь четыре гекбота, а из Астрахани корабли прибыть зимой не могли. Теплая зима заставила переправлять морем и пехотные полки, поскольку «тягости» невозможно было везти «степью» на санях.
Петербург же требовал осуществлять вывод корпуса как можно скорее. Левашову даже приходилось оправдываться — его подозревали в нежелании уступать российские приобретения и отправлять персидских послов в столицу{976}. С другой стороны наседал «союзник» — Тахмасп Кули-хан, который теперь стал именоваться Надир Кули-ханом. 23 марта в Баку для принятия города прибыл Муса-хан, а эвакуация еще не была завершена. Генерал, похоже, рассчитывал сохранить какие-то позиции на Кавказе и просил Остермана, чтобы в будущем договоре с Ираном «о прежних границах отнюдь бы не писать»{977}, — но безуспешно: крепость Святого Креста предстояло «разорить». Получив инструкции из Петербурга, Голицын боялся даже поднимать вопрос о крепости Святого Креста, чтобы «все трактование не пресеклось»{978}.
Левашову же, помимо эвакуации, надо было уделять время и текущим делам, чтобы местные владельцы до времени не почувствовали себя полными хозяевами края. В очередной раз он простил и принял в подданство уцмия Ахмед-хана. Генерал рассылал надежных шпионов, в том числе в турецкую армию Абдуллы-паши Кепрюлю, который «непроворно» двигался к Еревану. Он предложил немедленно назначить поручика Семена Арапова консулом в Гилян — там в начале года скончался, казалось, неутомимый Аврамов; решал вопрос с бывшим картлийским царем. (Вахтанг опять оказался лишним: он прибыл в Дербент, чтобы в случае затянувшейся ирано-турецкой войны возглавить еще готовых сопротивляться туркам армян и при удаче вернуть себе престол, но опоздал.) Приведенный выше указ Левашову от 29 октября 1734 года об этой миссии вообще не упоминал, а январский рескрипт Голицыну предписывал бывшего государя и его сына никуда не посылать до подписания договора, а затем смотреть на него «яко к Персии принадлежащего». Главной же задачей посла являлось скорейшее заключение союза, чтобы «освободиться от тамошних продолжаемых тягостей» и растущих «запросов» Надира. Последнего же надо было «побуждать… всякими удоб возможными способы» к войне против турок{979}.
В условиях начавшейся в Европе войны за «польское наследство» (1733-1735) и в видах будущей большой войны с Турцией правительство Анны Иоанновны желало любой ценой предотвратить ирано-турецкий мир на Востоке и сделать Надира своим союзником. 10 марта 1735 года в лагере под Гянджой союзный договор с Ираном был подписан. Его текст гласил, что российская императрица «токмо от единого своего монаршеского великодушия и многой милости соизволяет прежде времени отдать и возвратить города Баку и Дербент и с подлежащими землями, деревнями по-прежнему Иранскому государству и очистить, как скоро время допустить может вывод войск российских из оных» вплоть до «старой его границы, в два месяца, счисляя от заключения сего трактата; а ежели случай допустит, и ближе того срока оные очистить; а Дагестан и прочие места, к шамхалу и усмею подлежащие, по древнему пребудет в стороне Иранского государства». Всем бывшим на русской службе местным жителям объявлялась амнистия.
