Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Через железную дорогу с грохотом неслись тачанки, проскакивала кавалерия и бегом неслась пехота. Шальные пули задевали людей, но всем было ясно: форсирование идет хорошо. Теперь уж ничто не остановит колонну.
Колонна уходила в степь.
Чем дальше удалялась она от переезда, тем тише, медленнее и спокойнее становился ее бег. Лишь серебряный свет луны освещал ее.
Медленным шагом движутся люди и кони на юг.
Проскакав с полкилометра рысью, я догнал повозку Ковпака и Руднева. Сейчас же вслед за мной подъехал комбат два Кульбака. Он явился к командиру якобы для того, чтобы доложить о результатах боя, который вел заслон. Но мы понимали, что это только повод. Совсем о другом думает бравый комбат. Л еще через несколько минут более десяти человек - комиссары, командиры рот и политруки - окружили повозку Ковпака. Это все ветераны первого рейда. Одни догнали штаб верхом, другие, двигавшиеся в авангарде, переждав на обочине дороги, пристраивались к штабной повозке пешим ходом.
Семен Васильевич, глядя на них, ухмыльнулся:
- А ведь верно говорят: казака к месту битвы всегда тянет...
- Ага, ага, - поддакнул Бережной, - влечет неведомая сила...
Его звали в отряде "капитан Бережной", хотя никто никогда не видел его ни в военном костюме, ни со знаками капитанского различия. Ходил он, как правило, в вышитой сорочке и штатском пиджаке. В последнее время носил какой-то удивительно ловко сидевший на нем полувоенный мундир: не то канадский, не то английский, не то чешский.
- Ага, ага. Верно, товарищ комиссар! Вот и я, Иван Иванович Бережной, сын собственных родителей, думал, что только одного меня воспоминания тревожат. Приотстал чуток, сел на межу и призадумался: все знакомые места кругом. Оглянулся - ан не одного меня этот зуд свербит. Все тут как тут. Собрались? - и Бережной, загибая пальцы нa руке, громко, как на перекличке, вызывал: - Петр Леонтьевич Кульбака? Есть?
- Есть! - раздался в темноте высокий тенор Кульбаки, так не идущий к его большой грузной фигуре.
- Федот Данилович! Где ты там? - окликнул Бережной комбата три Матющенко.
- А де ж мени деваться? - отвечал невысокий человек в брезентовом плаще с капюшоном. - Ось туточки я!
Бережной, заглядывая под надвинутые шапки, осматривал вторую группу. Немного поодаль ехали политработники: комиссар Матющенки Фесенко; Кульбаки - Шульга; политрук Карпенки - Руденко.
- Ого, тут и комиссары! И батальонные "боги разведки"!
- Ну, хватит, хватит, капитан, - остановил расходившегося Бережного Ковпак. - Про що толковать будем, командиры?
- Да так... просто! Вспоминается "Сарнский крест"... - отвечал за всех Федот Данилович.
В декабре прошлого года одновременным взрывом пяти мостов мы вывели из строя как раз в этих местах Сарнский железнодорожный узел. Участники этой сложной по замыслу, хорошо удавшейся в исполнении операции и окружали сейчас повозку своего командира. Воспоминания о "Сарнском кресте" были особенно дороги этим людям. Операция проходила на пяти оторванных друг от друга самостоятельных участках, и каждый из ее исполнителей на три дня чувствовал себя "главкомом". Именно в этом деле выдвинулись и стали известны всему соединению, да и за пределами его, некоторые партизанские командиры.
И сейчас их привел к тачанке командира один из немаловажных компонентов военного дела - азарт. Я видел - это очень хорошо понимают Руднев и Базыма. А уже о Ковпаке и говорить нечего. Он умел иногда сам так зажигаться в бою, что и нам, людям помоложе, становилось страшновато... и завидно.
Я исподтишка взглянул на Ковпака. Накинув на плечи шубу, укутав ноги, он задумался, но чутко прислушивался к разговору командиров.
"Нужно, чтобы войсками перед большим делом овладевал азарт... Но как самому не поддаться этому чувству? Как обуздать его вовремя? Как нацелить в нужную точку?" - думал я, подходя к тачанке комиссара.
Семен Васильевич лежал на спине в своей любимой позе, подложив обе ладони под голову. Я тихо поделился с ним своими мыслями. Глядя в звездное небо, комиссар одобрительно улыбнулся.
- Да. Когда повоевавшие достаточно люди после передышки вновь слышат музыку боя, ими овладевает азарт. И знаешь, в этом нет ничего плохого. - Он сел, свесив ноги с тачанки. - А если во главе их толковые командиры, тогда войска выигрывают бой. Но это азарт солдатский, как говорят, тактический. Местный, частный и временный. Надо уметь оседлать это солдатское чувство, - но это уже качество командира.
- Наверное, есть азарт и большего масштаба?
Комиссар легко спрыгнул на землю.
- Обязательно есть. Хотя нащупать его неизмеримо труднее. А управлять им - и подавно. Дорогой мой! Он не в пафосе уничтожения, он - в мирной жизни, в пафосе созидания. И как раз это - главное.
Колонна с тихим шорохом подтягивалась с переезда и затихала за стоявшей на месте повозкой Ковпака. Теперь я понял: Руднев и Ковпак добиваются большего. Чутко прислушиваясь к звукам позади нас, комиссар продолжал:
- Нужно закрепить в солдате сознание своего превосходства над врагом.
- А у нас?
- И у нас тоже. Нужно, чтобы партизанами овладевал оперативный рассчитанный на весь рейд - азарт! Он должен быть не просто солдатской лихостью, - это и до нас умели. Нет. Он должен быть страстью и любовью, стремлением осознанным.
- Сознательный азарт?
- Ну да, конечно же! Без сознательности, без понимания превосходства наших идей этот голый солдатский азарт - только пустая авантюра. Азарт, задор, рвение солдатское, основанные на большевистской сознательности, - это удар по врагу в полную силу. И сердцем и умом. Понятно?
- У фронтовиков это, вероятно, называется "развитие успеха"?
- Да. Только там успех развивают другие, свежие, только что двинутые в бой войска. Многие из тех, которые вырвали этот успех из цепких лап врага, уже лежат в земле.
- Ого. Значит, нашему брату в этом смысле легче? Развивают успех и пользуются его плодами те же, что и берут его с боя.
- Это как сказать... А в общем - верно.
- А если не взял?..
- Чего?
- Не развил успеха? Не взял верх над противником?
- А-а... Не взял - пеняй на себя. Лежи без успеха!
И комиссар, лихо сдвинув фуражку на затылок, быстро зашагал к "разведбогам".
И я подумал о той силе, без которой, несмотря на все его личное обаяние, Рудневу одному никогда не удалось бы так гибко и чутко помогать Ковпаку в его боевых делах.
Горячо сказанное слово о большевистской сознательности и организованности не было для комиссара только словом. Внутренней своей убежденностью он делал его живым и действенным.
Комиссары батальонов, политруки рот и парторги, опиравшиеся на коммунистов и комсомольцев, на ротные организации большевиков, - вот в чем была сила отряда. А комиссар только был старшим и по стажу, и по опыту революционной борьбы коммунистом.
Я вспомнил рассказ комиссара о первых его шагах в революционном движении.
Юношеские годы у него были связаны с Ленинградом. Подростком, в начале первой мировой войны он приехал из Путивля в Питер на заработки. Первая работа его - он был посыльным на Русско-Балтийском заводе. Жил он у земляка Тверитинова. А Тверитинов был большевик-подпольщик.
- Поступил я на должность "куда пошлют". Была она удобной и для Тверитинова, - рассказывал как-то Руднев.
Будучи организатором подполья в одном из рабочих районов, Тверитинов разъяснял подростку Семену Рудневу смысл и задачи революционной борьбы.
Вручая ему впервые пачку маленьких бумажек, вкусно и остро пахнущих краской, Тверитинов сказал, ласково ероша черные вихры мальчугана:
- Раздувай пожар революции, Сеня!
Вначале осторожно и медленно подросток разбрасывал листовки в глухих местах. В следующий раз Тверитинов посоветовал ему заглянуть в хлебные очереди. Через несколько дней Сеня смело ходил по очередям. Он незаметно ронял листовки на тротуары, совал в кошелки, а то и просто давал в руки бедно одетым женщинам.
В 1917 году Семен Руднев был уже красногвардейцем.
- Я охранял Ленина на Финляндском вокзале, - сказал он, когда давал мне рекомендацию в партию.
Начиная с 1917 года вся жизнь нашего комиссара была связана с партией.
Воспитанию молодых коммунистов в партизанском отряде он отдавал всего себя. Партийная работа велась не только на собраниях. Там подводились итоги и намечались новые вопросы. А главная работа с людьми - на марше, в бою и особенно на лагерных стоянках.
С одним потолкует - разбирая замок пулемета - о колхозной жизни и севообороте; с другим - о строительстве железной дороги; с третьим - о морских путешествиях. Но о чем ни шел бы разговор - большевистская организованность, сознание нашей правды, уверенность в победе над фашизмом, - у каждого становились после разговора с Рудневым глазной задачей.
Вот и сейчас. "Чего я там загнул ему насчет азарта? - подумал я, глядя вслед комиссару. - А он куда повернул все это? Запомним..."
