Ричард Пайпс - Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917
Но и последующие заседания Думы были для властей неутешительными. Шульгин, лидер прогрессивных националистов, заявил, что страна, два года храбро сражавшаяся с врагом, «смертельно боится собственного правительства... Люди, которые бестрепетно смотрели в глаза Гинденбургу, затрепетали перед Штюрмером»82. И левые восторженно аплодировали этому монархисту и антисемиту. Единственным оратором, защищавшим власть, был Н.Е.Марков (известный как Марков Второй), закоренелый реакционер и патологический юдофоб, позднее, в эмиграции, поддерживавший нацистов, а в тот период получавший регулярные субсидии от Протопопова.
Заседания Думы, проходившие с 1 по 5 ноября 1916 года, отмечены нагнетанием революционного психоза: мощно ощущавшегося, необъяснимого стремления к разрушению всего здания российской монархии. Эти чувства, давно уже разделяемые радикальной интеллигенцией, теперь захватили и либеральный центр, и даже просочились в ряды консерваторов. Генерал-адъютант В.Н.Воейков, наблюдавший за происходящим из Ставки в Могилеве, говорил о том, что «массовый психоз проявился во внедрении убеждения о необходимости сломать и уничтожить нечто, тяготившее людей и не дававшее им жить»83. Другой современник писал в декабре 1916 года об «осаде власти, обратившейся в спорт»84.
Эти настроения пронизали все слои общества, о чем говорит поведение даже ближайших родственников царя, великих князей, примкнувших к Прогрессивному блоку. В конце октября, перед созывом Думы царь провел несколько дней в Киеве с матерью и близкими родственниками, предостерегавшими его от влияния жены и Распутина85. 1 ноября он принимал в Ставке вел. кн. Николая Михайловича, который не только был известен в обществе как историк-любитель, но и гордился репутацией самого радикального из Романовых, этакого русского Филиппа-эгалите. Он привез письмо царю, в котором умолял его избавиться от Распутина. Но он пошел дальше, затронув самый щепетильный вопрос о неблагоприятном влиянии императрицы:
«Ты доверяешь Александре Федоровне. Это вполне естественно. Между тем то, что она говорит тебе, не есть правда, она повторяет лишь то, что ей внушили. Если ты не властен отдалить ее от этого влияния, огради по крайней мере себя от постоянных систематических маневров, проводящихся через посредство твоей возлюбленной жены... Когда настанет час — а он уже близок, — с высоты трона ты можешь сам сделать министров ответственными перед тобой и законодательными учреждениями. И сделать это просто, естественно, без давления извне и по-иному, чем достопамятный акт 17 октября 1905 года... Ты стоишь на пороге эры новых волнений, на пороге эры покушений. Поверь мне, если я так настаиваю на твоем освобождении от цепей, которые тебя опутали, то делаю это лишь в надежде спасти тебя и спасти твой трон и нашу любимую родину от непоправимых бед»86.
Царь, не потрудившись прочесть письмо, переслал его жене, которая пришла в невыразимый гнев и потребовала удалить Николая Михайловича из Петрограда87.
7 ноября царь принял вел. кн. Николая Николаевича, командующего Кавказским фронтом, который уговаривал его позволить Думе назначить кабинет министров88.
Невероятно, но даже Объединенное дворянство, эта вернейшая и крепчайшая опора монархии, приняло в Москве и Петрограде резолюцию, поддерживающую Прогрессивный блок89. Действительно, трудно было найти сколь-нибудь значительного политического деятеля или группу, даже самого крайнего консервативного, националистского толка, не присоединившихся к общему требованию фундаментальных перемен в структуре и личном составе правительства.
Штюрмер счел себя вправе, не только из личных соображений, но и из интересов государственной безопасности, потребовать роспуска Думы и ареста Милюкова90. Однако он не нашел поддержки, на которую рассчитывал: царь и министры были скованы страхом. В правительстве его сторону взял один лишь Протопопов. Остальные предпочли избегать резких мер. Царь не хотел идти на окончательный разрыв с Думой и надеялся все уладить, не уступая в критическом вопросе о назначении ответственного министерства. 4 ноября он послал с примирительными обращениями к Думе военного и морского министров91. Александра Федоровна убеждала его держаться твердо, но царь потерял уже всякую волю. И вот, вместо того, чтобы защитить своего премьер-министра от клеветнических обвинений, — истинной мишенью которых был трон, — он решил пожертвовать им и поставить на его место кого-нибудь более угодного Думе. 8 ноября Штюрмер был выведен в отставку. Он так и не мог понять, что произошло, почему его обвинили в измене, в которой он не был повинен, и почему царь не защитил его от ложных наветов. Вскоре французский посол повстречал его на улице: он понуро брел, всецело погруженный в свои мысли и ничего вокруг не замечая92. (Он скончался на следующий год совсем сломленным человеком.)
Думу воодушевила отставка Штюрмера, в которой депутаты видели пример и подтверждение того, что ни один министр, им не угодный, не удержится на своем посту93. И новое назначение на освободившееся место А.Ф.Трепова, возглавлявшего министерство путей сообщения, только углубило их уверенность. Новоназначенный премьер-министр, по стандартам прежнего правительства, которое старческую немощь почитало залогом благонадежности, был человеком еще сравнительно молодым (ему было пятьдесят два года). Происходил он из семьи с давними чиновными традициями. На новом поприще он решился не уступать Столыпину, как и тот, вполне уверенный, что Россия не может долее управляться без содействия парламента. И ради достижения своей цели он готов был пойти на весьма смелые уступки: сформировать приемлемый с точки зрения Думы кабинет, отказаться от практики принятия законов по статье 87, облегчить положение рабочих, а также нацменьшинств — евреев и финнов94. В частных беседах с думскими лидерами во время перерыва в работе Думы (с 6 по 17 ноября) он заручился их поддержкой при условии отставки Протопопова.
В первой половине ноября 1916 года царь практически уступил революционным требованиям; окружающим он казался в те дни подавленным и безразличным95. И если бы русские либеральные политики могли трезво оценить положение, они бы убедились, что — по сути, если и не по форме, — они в общем-то получили то, чего добивались. Изгнав без достаточных оснований Штюрмера, заменив его премьер-министром, сочувствующим программе Прогрессивного блока, не распустив мятежную Думу, а предоставив ей возможность работать, царь сдался перед оппозицией. Но оппозиции, уже почуявшей запах крови, этого было недостаточно.
Несмотря на все свои благие намерения, Трепов мало преуспел. 19 ноября, когда возобновились заседания Думы, он обратился к ней с программной речью. Левые, предводительствуемые Керенским и Чхеидзе, встретили его оскорбительными выкриками, и в течение сорока минут он не мог промолвить ни слова. [Дякин. Русская буржуазия. С. 251. Самых крикливых, и среди них Керенского и Чхеидзе, Родзянко на пятнадцать дней отстранил от работы в Думе.]. Когда порядок наконец был восстановлен, он произнес примирительную речь, весьма напоминавшую по духу и содержанию столыпинские выступления в Думе. Он обещал положить конец беззаконию. Он просил помощи: «Забудем старые споры, отложим распри... От лица правительства я прямо и открыто заявляю, что оно исходит из желания посвятить свои силы на совместную с законодательными установлениями положительную реальную работу»96.
Обязанность патриотов — не разрушать правительство, но укреплять его. Трепов воспользовался случаем, чтобы сообщить, что союзники пообещали России Константинополь и Черноморские проливы.
Все его усилия были тщетны. Постоянно прерываемый и сбиваемый с толку, Трепов распинался перед аудиторией, не желавшей идти на примирение: получив в жертву Штюрмера, она требовала теперь головы Протопопова. Когда Трепов закончил, слово попросил Пуришкевич. Приветствуемый социалистами, этот крайний монархист потребовал, чтобы правительство «прекратило продавать Россию немцам» и избавилось от Распутина и «распутинщины».
На последующих заседаниях признаков охлаждения страстей тоже не наблюдалось. Радикальные депутаты, не сдерживаемые теперь уже почти никакими запретами, открыто призывали страну к бунту. Меньшевики и другие социалисты покинули Думу 2 декабря, когда Прогрессивный блок единодушно одобрил отказ правительства принять предложение Германии о заключении сепаратного мира. Две недели спустя Керенский призвал население не подчиняться правительству97.
Не получил Трепов поддержки и при дворе. Императрица, боясь потерять свое влияние, интриговала против него. В письмах мужу она называла его не иначе, как лжецом, заслуживающим виселицы98. Николай на сей раз не внял советам жены и согласился с Треповым, что Протопопов должен уйти. 11 ноября он сообщал, что Протопопов не хорош и будет замещен, и просил при этом не вовлекать в это дело Распутина, целиком принимая на себя ответственность за это решение. Весьма обеспокоившись, Александра Федоровна телеграфировала мужу просьбу не предпринимать ничего до их встречи и на следующий день вместе с детьми отправилась в Могилев. На месте ей быстро удалось переубедить Николая. Когда Трепов прибыл в Могилев получить одобрение кандидатуры преемника Протопопова, царь осадил его, заявив, что Протопопов все-таки останется. Даже угроза Трепова подать в отставку не заставила его смягчиться. А.И.Спиридович приводит этот эпизод как ярчайший пример влияния Распутина99.
