Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Нехватка товаров, порожденная централизованным планированием, была столь велика, что бурно и пышно начала расцветать “теневая экономика”, восполнявшая недостаток необходимых населению потребительских товаров, транспортных и ремонтных услуг и т.д. В сельском хозяйстве “теневая экономика”, как было показано выше, вообще была узаконена в виде частных земельных участков и колхозных рынков. В прочих же секторах экономики она действовала совершенно нелегально. Но тем не менее по вполне понятным причинам продолжался ее бурный рост. Советский автомобилист, которому было нужно ветровое стекло или приводной ремень, быстро обнаруживал, что государственное снабжение не в состоянии ему помочь. Вместо того чтобы перестать пользоваться машиной, человек с помощью приятелей рано или поздно находил неофициальный источник снабжения, где цены были выше, но зато заказ выполнялся незамедлительно.
Но откуда же брались товары у частников? Нередко рабочие автомобильных заводов или ремонтных мастерских без особых осложнений воровали то, что их предприятия получали через систему государственного снабжения. Украденное просто-напросто списывалось как испорченное или утерянное при транспортировке. Частник также мог получать товары через своих помощников или даже из “подпольных” цехов, которые производили на сторону “дефицитные” товары и действовали либо втайне от властей, либо по каким-то причинам пользовались их покровительством. Заводы и колхозы нередко были лишь ширмой, за которой скрывались подпольные предприятия, производившие одежду, обувь, хозяйственные принадлежности или пищевые продукты, недоступные на рынке, контролируемом государством. Так, в августе 1976 г. “Правда” рассказала о том, что жители нескольких деревень на Кавказе в большинстве своем были заняты тем, что вязали шерстяные вещи для черного рынка. Прибыли от таких операций, как правило немалые, делились между рабочими, управляющими предприятий, которые служили ширмой для подпольных производств, и теми партийными и министерскими работниками, которые должны были знать о них.
Другим вожделенным источником “дефицита” был Запад. Западные товары за иностранную валюту и сертификаты продавались в специальных магазинах в больших городах (все они принадлежали к категории “ограниченного доступа”). Отовариваться там могли люди, которые либо получали в этой форме часть своей заработной платы, либо те, кому время от времени дозволялось ездить на Запад и таким образом стать объектом зависти своих коллег и подчиненных. От этих людей в страну пришли такие вещи, как японские фотоаппараты, немецкие магнитофоны, итальянские костюмы и шотландское виски. Ими либо расплачивались за оказанные услуги, либо просто продавали, получая колоссальные прибыли. По тем же причинам существовал оживленный черный рынок иностранной валюты.
“Теневая экономика” оказывала также разного рода услуги. Квартиросъемщик, которому нужно было срочно отремонтировать водопровод (а в таких случаях деваться было просто некуда), мог обратиться к шабашникам, которые сделали бы это и быстрее, и лучше, чем слесарь домоуправления, но не дешевле. Шабашники работали по вечерам и в выходные дни, нередко используя инструменты и материалы, позаимствованные по месту основной работы.
Аналогичным образом поступал и оказавшийся в затруднительном положении директор предприятия, который не мог получить остро необходимые товары и услуги по официальным каналам. Для того, чтобы выполнить свой план, он обращался к “теневой экономике”. Если это открывалось, то он получал выговор. Но если бы он не выполнил план, то и он, и работники его предприятия были бы сильно урезаны в доходах, а сам он мог просто потерять свою должность.
Партия и государство, разумеется, не намерены были смотреть на подобные сделки сквозь пальцы. Они угрожали экономической монополии, которая давала хлеб многим номенклатурным работникам. Для обуздания “теневой экономики” существовала целая армия контролирующих органов. Помимо милиции, прокуратуры и судов имелась также партийно-государственная сеть Комитетов народного контроля, чьей задачей была мобилизация общественной бдительности для предотвращения и раскрытия экономических преступлений. Была также специальная государственная экономическая полиция, ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности), специализировавшаяся на проведении комплексных следственных действий, необходимых для разоблачения подпольных дельцов.
И тем не менее имелись веские причины, почему государство не предпринимало полномасштабных репрессий против подпольной экономики. Во-первых, она придавала некоторую гибкость системе, которая в противном случае была бы нестерпимо жесткой и вообще не давала бы возможности функционировать всей экономике в целом. Более того, поскольку “теневая экономика” паразитировала на официальной, ее дельцы попадали в некоторую зависимость от партийных и государственных деятелей. Они знали, что их противозаконная деятельность будет рано или поздно раскрыта или даже уже раскрыта, и потому судьба их зависела от благорасположения официальных лиц, тех, кто знал об этом. Шабашник, который пользовался инструментами и лесом, заимствованными им на той строительной площадке, где он работал, был в полном смысле слова “вассалом” своего начальника или прораба, которые позволяли ему делать это.
В некоторых регионах “теневая экономика” достигла такой степени развития, что буквально опутала власти предержащие, причем на самом высоком уровне. Социолог И. Земцов, который работал помощником Г. Алиева, первого секретаря азербайджанской партийной организации, в середине 1970-х гг. сообщал, что при предшественнике Алиева В. Ахундове нелегальная экономика протянула свои щупальца буквально во все сферы общественной жизни. За деньги можно было получить все: машины, спиртное, наркотики, зарубежный ширпотреб, женщин, учебу в высших учебных заведениях, ученые степени — и даже, как утверждал Земцов, должности в системе управления. По его данным, пост районного прокурора стоил 30000 рублей, начальника райотдела милиции — 50000 рублей, первого секретаря райкома партии — 200000 рублей.
Ахундов покрывал эти нарушения, да и сам он получил свой пост благодаря дружеским связям с некоторыми московскими чиновниками самого высокого ранга, в том числе членом Политбюро Андреем Кириленко и председателем Госплана Николаем Байбаковым. Для этого Ахундов делал им богатые подношения и устраивал великолепное времяпрепровождение на уединенных дачах в своей вотчине. Как бы то ни было, но в 1969 г. Ахундова сместили, а на его место назначили Алиева, который до того возглавлял республиканский КГБ. Ему было поручено оздоровить политическую жизнь в республике. Алиев незамедлительно осудил “интриги, клевету, злословие, склоки и взяточничество” среди высших республиканских чиновников, а равно и назначения на должности в партии и администрации, сделанные через посредство “личной преданности, дружеских отношений, семейных или соседских связей”.
Нечто похожее случилось и с В. Мжаванадзе, первым секретарем Коммунистической партии Грузии, который был смещен в 1972 г. Его преемник Э.Шеварднадзе ранее возглавлял республиканское министерство внутренних дел (т.е. в его ведении находилась милиция). Шеварднадзе отметил свое вступление в должность арестом жены Мжаванадзе по обвинению в получении взяток от некоего Лазишвили, владельца сети подпольных фабрик, производивших “дефицитные товары”. Говорили, Лазишвили был настолько силен, что влиял на назначения партийных секретарей в Тбилиси. Однако Шеварднадзе арестовал их, что стало частью его борьбы со всеми видами коррупции в республике. С учетом последующих событий видно, что особых успехов в этой борьбе он не добился: вероятно, “теневая экономика” имела в республике слишком глубокие корни. Но как бы то ни было, в течение нескольких лет он вынужден был ездить в бронированном автомобиле и в сопровождении вооруженной охраны: так сильны были опасения за его жизнь. Назначение Шеварднадзе первым секретарем Коммунистической партии Грузии сопровождалось волной насилия и терроризма — вплоть до поджога Тбилисского оперного театра в 1973 г. и взрыва перед зданием Совета министров в 1976 г.
После того как в Москве к власти пришел Андропов, чистки “теневой экономики” приобрели постоянный характер. Алиева даже перевели из Баку в Москву и сделали первым заместителем председателя Совета министров СССР.
Для рабочих заводов плановая экономика в целом означала плохо оплачиваемую работу, но безопасное и относительно сносное существование. Руководителю производства было очень трудно уволить рабочего за лень, некомпетентность, прогулы и даже за пьянство — т.е. поступить так, как это предполагала реформа Косыгина. По меньшей мере в этом смысле советские профсоюзы оказались способны защищать интересы своих членов. После того, как принудительные мобилизации рабочей силы были отменены, насилие по отношению к рабочим сменилось своего рода молчаливой сделкой с ними. Получая мизерную заработную плату и не имея де-юре права на забастовки, рабочие взамен получили чрезвычайно низкие требования, предъявляемые к трудовой дисциплине. Если оставить в стороне особенно грубые нарушения, то никаких взысканий не было за опоздания, продолжительные чаепития, походы по магазинам в рабочее время (чтобы раздобыть в переполненных магазинах немногочисленные продукты), иногда можно было даже отсыпаться на работе после ночной “шабашки”. Однако в конце каждого месяца и — в особенности — года рабочих призывали на штурм, период чрезвычайного тяжелого труда, с принудительными сверхурочными. Это было необходимо для выполнения плана. Но как только начинался новый месяц, снова устанавливался щадящий ритм труда. Популярный анекдот описал это положение следующим образом: агитатор спрашивает рабочего: “На чем основывается советская экономика?” Ответ гласит: “Вы делаете вид, что платите, а мы делаем вид, что работаем”.
