Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын
Советская экономика по-прежнему отличалась своим экстенсивным характером, в том числе высокими затратами первичных и промежуточных продуктов на единицу готового продукта[1567], в связи с чем одной из причин замедления темпов и падения экономической эффективности производства стало истощение природных ресурсов в СССР[1568].
Модель экстенсивного роста ориентировала всю совокупность инвестиций и рост заработной платы на увеличение объемов производства, не заботясь об улучшении производительности[1569]. Среднегодовые темпы роста производительности труда в промышленности выглядели следующим образом: 1961–1965 гг. — 4,6 %, 1966–1970 гг. — 5,8 %, 1971–1975 гг. — 6,0 %, 1976–1980 гг. — 3,2 %, 1981–1985 гг. — 3,1 %. Рентабельность промышленных предприятий за 15 лет снизилась почти в два раза: с 22 % в 1970 г. до 12 % в 1985 г. Одновременно с 16 % в 1970 г. до 5 % в 1985 г. увеличилась доля топлива и электроэнергии в советском экспорте[1570]. Характерно, что граждане страны понимали проблемы производительности труда, спрашивая партийных лидеров о том, «насколько ниже наша производительность труда, чем в США? Почему ниже? Когда по прогнозам должны догнать производительность США?»[1571].
Как отмечает А.В. Островский, Советский Союз, изначально будучи лидером во многих областях, в итоге «проспал НТР»[1572]. Реализация программы научно-технического рывка, принятая при Н.С. Хрущеве, стала буксовать с самого начала[1573]. Развертывание НТР и переход к научно-индустриальной экономике в СССР едва наметились[1574]. Как отмечал польско-американский экономист С. Гомулка, вклад восточноевропейских и советских НИОКР в мировой поток новых изобретений был ничтожным. В 1970-е гг. страны — члены Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ) импортировали в 10 раз больше лицензий, чем экспортировали (в стоимостном выражении, в долларах США), причем этот экспорт составлял едва 1 % от общего объема мирового экспорта[1575].
В техническом прогрессе советской промышленности преобладали направления, которые не имели отношения к НТР, — т. н. «комплексная механизация» и совершенствование традиционной техники[1576]. Электроника же финансировалась по остаточному принципу[1577]. Переход на рельсы НТР тормозила административная система, которая исключала конкуренцию, а без нее предприятия не были заинтересованы в техническом прогрессе[1578]. Возникла невостребованность технических нововведений. В мире происходило бурное развитие научно-технического прогресса, а в СССР внедрение новшеств шло из-под палки[1579]. В итоге усиливалось техническое отставание СССР от передовых стран мира[1580], устаревание технологий и неэффективное использование ресурсов.
Здравая и прогрессивная идея ускорить информатизацию страны путем создания ОГАС была фактически сорвана, что, по мнению Г.И. Ханина, сыграло роковую роль в судьбе советской экономики[1581]. Провалы в развитии информатизации привели в том числе к снижению контроля властей над формированием и выполнением плановых заданий[1582].
Власть и информация трагическим для командной экономики образом разделились. «Верхи» отдавали приказы, но были «информационно слепы», «низы» — знали потребности, но не имели власти[1583]. Это понимали руководители страны — Л.И. Брежнев с болью сознавал, что советской экономике не удалось осуществить вторую индустриальную революцию и совершить переход в электронную эру интенсивного хозяйствования, оставив позади экстенсивную тяжелую промышленность[1584].
Бюрократизация, свойственная советской системе, отрицательно влияла на экономику. Каждое решение требовало десятков и даже сотен согласований в различных инстанциях. В стране вырос огромный бюрократический аппарат, численность которого только в сельском хозяйстве достигла 3 млн чел. (больше, чем число всех фермеров в США)[1585].
Как отмечал Ю.Л. Дьяков, «отсутствие рыночного контроля на выживаемость породило чудовищную расточительность, разорившую богатейшую страну»[1586]. Отметим, что такое происходило не только на производстве, но и в быту.
Доля Советского Союза и Восточной Европы в торговле промышленными товарами с западными странами была незначительной, поскольку «социалистический блок» продолжал в основном продавать сырьевые и промежуточные товары[1587]. Относительно малым было участие в мировой торговле европейских (10 %) и особенно неевропейских соцстран (2 %)[1588].
Эти проблемы стали еще более заметны на фоне экономических результатов западных стран в 1970-х — начале 1980-х гг.[1589], тем более, что во второй половине 1970-х гг. Советский Союз оказался перед лицом объединяющей свой экономический потенциал Западной Европы[1590].
Приложение III
«РАЦИОНАЛЬНЫЕ НОРМЫ ПОТРЕБЛЕНИЯ» В СССР[1591]
Приложение IV
«БУЛЬДОЗЕРНАЯ ВЫСТАВКА»
Описание событий участником выставки
Виктор Агамов-Тупицын: «События на пустыре разворачивались как в театре абсурда. По колдобинам ездили поливальные машины, бульдозеры и самосвалы с какими-то бутафорскими деревьями. Статисты, которые в этом участвовали, имели мрачный вид и, несмотря на штатскую одежду, выдавали себя отрывистыми командами, обращенными к водителям техники, а также угрозами в наш адрес. Публика (включая иностранных корреспондентов) толпилась на обочине по периметру пустыря. Некоторым смельчакам удавалось приблизиться к центру событий, но ненадолго и в основном для того, чтобы взглянуть на экспонируемые работы. Как только художники стали показывать свои картины, держа их в руках, к ним тут же подскочили «искусствоведы в штатском», ответственные за конфискацию нелегитимных художественных ценностей. Отнятые работы топтали ногами или увозили на грузовиках с землей и деревьями, предназначенными, как оказалось, не для озеленения территории, а для борьбы с искусством. Слова Шекспира про Бирнамский лес, который «двинется наперерез», оказались пророческими, хотя в «Макбете» деревья должны были двинуться на Дунсинанский холм. То есть, попав на Беляевский пустырь, они как бы ошиблись адресом.
На моих глазах арестовывали участников выставки. Когда увезли Юрия Жарких, я подхватил его картину и стал показывать зрителям. Прижимая ее к груди, я ловил себя на мысли, что делаю это из солидарности, хотя в эстетическом плане у меня с Жарких не было ничего общего. Фотограф Сычев, запечатлевший события на пустыре, обратил мое внимание на Оскара[1592], вскочившего на «нож» бульдозера и в течение нескольких минут на нем балансировавшего — вопреки тому, что водитель делал выкрутасы, опасные для «наездника». Вскоре его оттуда свергли и поместили в легковую машину. То же самое сделали с Рухиным, после чего пришла и моя очередь. Сашу Рабина (Кропивницкого) и Володю Сычева арестовали чуть позже, однако Володе за несколько минут до ареста удалось передать негативы кому-то из своих. Женщин (Надю, Лиду, Римму) почему-то не трогали, но с работами обошлись безжалостно. Особый урон понесли картины Комара и Меламида — они пропали без вести.
Покидая пустырь, я поражался сноровке моих притеснителей. Худощавые и низкорослые, они играли мной как в бадминтон, пока не затолкали в автомобиль — «москвич» или «запорожец», где находились еще двое сотрудников. По дороге в милицию они уложили меня между
