История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер
однако во избежание потасовок оружие у них заберут и вернут при погрузке в Санлукаре и Роте; что перевозка по морю будет происходить под испанским флагом, и что англичане согласятся уважать этот флаг. Французские переговорщики добились того, чтобы офицеры сохранили свои обозы, а фургоны высших офицеров не обыскивали;
однако ранцы солдат подлежали досмотру, ибо испанцы желали убедиться, что они не увозят священных сосудов. По этому пункту, бесчестящему французских солдат, под которым не желали подписываться французские генералы, произошли бурные споры. Кастаньос, ловко сославшись на фанатизм испанского народа, заявил, что если нельзя будет объявить, что ранцы солдат осмотрены, народ сочтет, что они увозят священные сосуды Кордовы, и растерзает их. Французские офицеры смогут сами произвести досмотр, сказал он, и таким образом не останется ничего позорящего честь армии. Французская сторона уступила, и соглашение было достигнуто.
Двадцать второго июля роковая капитуляция была доставлена в Байлен генералу Дюпону. Он долго колебался, прежде чем подписать ее. Несчастный ударял себя по лбу, отбрасывал перо, затем, побуждаемый людьми, столь доблестными под огнем и столь слабыми вне поля боя, генерал подписал своим именем, некогда столь славным, эту капитуляцию, которой суждено было стать вечной мукой всей его жизни.
Голод был союзником испанцев во время этих жестоких переговоров. Дивизию Барбу держали в блокаде и не давали бедным французским солдатам ни куска хлеба. Двадцать второго числа оказалось, что многие из них ничего не ели уже три дня. Они лежали под оливами, умирающие с голода, задыхающиеся, не получавшие даже воды для утоления жажды. После подписания капитуляции генерал Кастаньос согласился предоставить им продовольствие. Фортуна преподнесла ему столь большой триумф, что он мог проявить щедрость. Впрочем, генерал выказал себя достойным победы, которой был обязан скорее случаю, нежели силе и гению, проявив подлинную человечность, совершенную скромность и замечательное благоразумие. Французским офицерам он сказал с самой достойной откровенностью: «Мы с Блейком и де Ла Куэстой были против восстания, но уступили национальному движению. Оно столь единодушно, что обретает шансы на успех. Пусть Наполеон не упорствует в невозможном, пусть не вынуждает нас бросаться в объятия англичан, которых мы не любим и чью помощь до сих пор отвергали. Пусть вернет нам нашего короля на условиях, какие удовлетворят его, и обе нации навсегда примирятся».
На следующий день французские солдаты прошли, сдавая оружие, перед рядами испанской армии. Сердца их были сокрушены. Они были слишком молоды, чтобы сравнивать свое унижение с прошлыми победами, но среди офицеров были и те, кто видел капитуляцию австрийцев Меласа и Мака и пруссаков Гогенлоэ и Блюхера, и они буквально сгорали от стыда. Дивизии Веделя и Дюфура не сложили оружия, что должны были сделать позднее, но дивизия Барбу прошла через это унижение и в ту минуту сожалела, что не погибла вся, до последнего человека.
Французские войска тотчас были направлены двумя колоннами к Санлукару и Роте, где им предстояло погрузиться на испанские суда для отправки во Францию. Их провели в обход Кордовы и Севильи, дабы уберечь от народной ярости, направив через менее значительные городки. Жители всех населенных пунктов встречали французских солдат со злобой. Мужчины, женщины и дети забрасывали камнями и даже ударяли ножами несчастных французов, которые, между тем, воевали без жестокости, страдали, но не мстили за истребление раненых и больных. Их старались устраивать на ночлег вне городских стен, в чистом поле, подобно стадам скота, чтобы избавить от еще более жестокого обращения. В Лебрихе и городах, близких к побережью, их остановили, под тем предлогом, что испанские корабли еще не готовы. Но вскоре они узнали причину задержки. Хунта Севильи, под властью самых низких демагогических страстей, отказалась признать Байленскую капитуляцию и объявила всех французов военнопленными. Один из доводов хунты состоял в том, что она не уверена в согласии англичан на свободный проход через море. То была ложь, ибо англичане, при всей их ожесточенности, выказывали к французским пленным великодушную жалость и вскоре пропустили по морю другие войска, которые были весьма заинтересованы удержать. Французские офицеры обратились к Томасу де Морле с протестом против бесчестного нарушения человеческих прав, но получили лишь самый неподобающий ответ, состоящий в том, что армия, поправшая все божеские и человеческие законы, утратила право взывать к справедливости испанской нации.
Разъяренные жители Лебрихи ворвались ночью в тюрьму, где содержался один из французских драгунских полков, и зверски зарезали семьдесят пять человек, в том числе двенадцать офицеров. Генералы, глубоко виноватые в том, что покинули войска, чтобы ехать отдельно со своими обозами, были сурово наказаны за подобную самоизоляцию. Едва они прибыли в Пуэрто-де-Санта-Мария со своими избавленными от досмотра фургонами, как народ, не сдержавшись при виде этих фургонов, где были свалены, как говорили, все богатства Кордовы, набросился на них, разбил и разграбил. Между тем, хотя эти фургоны содержали все сбережения офицеров и генералов и даже армейскую кассу, там оказалось, согласно самим испанским газетам, не более 1100–1200 тысяч реалов, то есть около 300 тысяч франков. Вот и весь результат разграбления Кордовы. Французских генералов отвели в Кадис и содержали как военнопленных, до их отправки во Францию, где их ожидали другие, но не менее безжалостные и строгие меры.
Такова была знаменитая Байленская капитуляция, имя которой в свое время произносилось столь же часто, как имена Аустерлица и Йены. В ту эпоху многие приписывали ужасающий разгром французской армии трусости и желанию генералов спасти фургоны с награбленными сокровищами Кордовы. В Андалусской кампании было совершено множество ошибок, но ни единого преступления против чести. И главной ошибкой была ошибка самого Наполеона. Породив событиями в Байонне неслыханную народную ярость, перед лицом которой всякая военная операция становилась крайне опасной, он ограничился отправкой восьми тысяч человек в Валенсию и двенадцати тысяч – в Кордову, полагая, очевидно, что этого достаточно. Он вскоре заметил свою ошибку, но было уже слишком поздно. За ошибкой Наполеона последовали военные ошибки генерала Дюпона и его помощника генерала Веделя. Оставив Кордову, чтобы приблизиться к ущельям Сьерра-Морена, генерал Дюпон должен был, по этой самой причине, приблизиться к ним вплотную и полностью закрыть их, а для этого расположиться в Байлене, что сделало бы всякое разделение его дивизий невозможным. Генерал Ведель не должен был 16-го вести всю свою дивизию в Андухар и оставлять Байлен без прикрытия. Однако главные его ошибки состояли в том, что он последовал за генералом Дюфуром в Каролину, оставив Байлен во второй раз и не приняв никаких мер для его обороны, и не вернулся тотчас, когда вышел из заблуждения в Каролине, а потерял
