Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Что до цены в человеческих жизнях, Лохнер был склонен верить именно тому, что наблюдал непосредственно. Хотя он сообщал читателям, что видел «человеческую трагедию, страдания, первую истинную картину ужасов современной войны, удивительный контраст немецкой доброты и немецкой непреклонности», акцент он делает именно на первой. На дороге, как он писал, можно было встретить «растерянных мирных жителей», но немецкие солдаты «очень старались (именно так) быть добрыми к детям и вежливо общаться со взрослыми». Типичный немецкий солдат, продолжал он, «свирепый, упорный, целеустремленный и страшный боец, но он также в глубине души сентиментален».
Однако если Лохнер без раздумий доверял тому, что видел в присутствии своих немецких кураторов, то Ширер – попавший в Бельгию одновременно с ним – был куда более осторожен. В радиоэфире он говорил, что бельгийцы из Брюсселя – столицы, не пострадавшей от военных действий, – называли в разговоре с ним поведение немецкий военных «корректным». Но сам он отмечал, что бельгийцы, которых он видел на дорогах, выглядели «ошарашенными, несчастными и печальными». А жилые кварталы университетского города Левена, где расположился штаб британских войск, после случившихся там боев «выглядели совершенно чудовищно». Пробираясь по руинам на улицах Син-Трейдена, еще одного бельгийского города, он делал небольшие заметки: «Дома разрушены… одни руины… ошалевшие бельгийцы… женщины плачут… где все мужчины?.. где?.. а вот дома, разрушенные, видимо, случайно… ошибка «Юнкерсов»?.. Или все-таки неслучайно?» В своем дневнике Ширер также отмечал, что они с коллегами надеялись, что жители Левена прямо скажут, что это немцы устроили такие разрушения. «Но они видели рядом с нами немецких офицеров, робели, начинали увиливать и ничего не говорили». Немецкая монахиня рассказывала, как она пряталась в подвале монастыря, когда 10 мая без всякого предупреждения вдруг начали падать бомбы. Она повторяла, что Бельгия не вступала ни в какую войну и не сделала ничего, что могло бы стать причиной нападения. Затем она заметила, что за её разговором с американцами следят немецкие офицеры.
– Вы ведь немка? – спросили они её.
Она это подтвердила и торопливо добавила испуганным голосом:
– Конечно, как немка, я была рада, когда все кончилось и пришли войска Германии.
Лохнер постоянно недооценивал, насколько пугающим было присутствие сопровождавших его немецких офицеров и насколько это влияло на ответы собеседников. Наряду с двумя другими репортерами, Гвидо Эндерисом из The New York Times и Пьером Хассом из International News Service, его курировал Карл Боймер, офицер германской армии, работавший на Министерство пропаганды. Во время путешествий по недавно завоеванной территории Боймер часто возил журналистов на своей собственной машине, которая неслучайным образом много куда прибывала первой. Остальные же американские журналисты ехали в машинах следом, и им было приказано официально соблюдать ограничение скорости около 25 миль в час. Эти остальные журналисты жаловались, что привилегированная троица слишком сдружилась с Боймером и нацистами, хотя все трое повторяли, что лишь выполняют свою работу. «Часть корреспондентов обвиняла Лохнера и Хасса в том, что они поддерживают нацистов, потому что оба пользовались привилегиями в поездках и различной помощи, в сравнении с другими репортерами, – писал Генри Флэннери из CBS, прибывший в Берлин той осенью как будущий преемник Ширера, – но у меня не было причин считать это правдой».
Когда речь заходила о целях Гитлера, Лохнер выражался очень прямо. Проезжая через Мюнстер – город, где в 1648 г. был подписан Вестфальский мир, – он писал, что, согласно планам германского лидера, «когда Англия и Франция встанут на колени», их представители подчинятся его воле. «Другими словами, Гитлер не собирался останавливаться на том, чтобы окончательно отделаться от условий Версальского мира, – передавал он в Нью-Йорк. – Он думал уже о 1648 г., когда Священная римская империя оказалась раздроблена на части, на бессильные маленькие государства». Теперь он намеревался «исправить эту ошибку».
Генерал Вальтер фон Райхенау, командующий 6-й армией, быстро захватившей Бельгию и готовой направляться к новым победам во Франции, при встрече с Лохнером и другими журналистами излучал уверенность в себе.
– Каждый немецкий солдат знает, ради чего сражается, – заявил он. – Для Германии это «быть или не быть». Я говорил со многими французами и с английскими пленными на их собственном языке. Они не понимают, в чем дело. Наши люди полностью уверены в нашем военном командовании. Они в своем не уверены. Так что в исходе у меня нет сомнения.
С того момента, как после начала войны посольство США в Берлине начало заниматься в том числе интересами граждан Франции и Британии, его дипломаты на основании Гаагской конвенции смогли проинспектировать лагеря с военнопленными из этих стран. Часть британских летчиков сбили еще до того, как германская военная машина развернулась на запад; кроме того, немцы захватили некоторое количество французов, делая рейды через границу. Разумеется, когда начались настоящие военные действия, число пленных многократно увеличилось. Все это означало, что американцы из берлинского посольства имели возможность собственными глазами посмотреть на то, в каком состоянии духа находятся захваченные летчики и солдаты.
«Стала видна весьма огорчительная разница в настроениях у французов и британцев, – писал Джейкоб Бим. – Например, французские офицеры мало беспокоились о своих людях, настроения у них были совершенно пораженческие… Для британцев же были куда более характерны дисциплина и стойкость». К 14 июня армия Германии вошла в Париж, а 22 июня французская делегация подписала перемирие в том же вагоне в Компьене, в котором подписывали когда-то перемирие 1918 г. Пораженческие настроение были столь сильны и исключений было так мало, что вернувшийся из недавно оккупированного Парижа Ширер записал в своем дневнике: «Франция не сражалась. Если и сражалась, то этого почти не видно». Хотя Гитлер решил устроить церемонию подписания в Компьене, а не Мюнстере, как ожидал Лохнер, журналист Associated Press был прав в том, что этот жест демонстрировал стремление Германии переиграть тяжелые моменты своей истории.
Другие жившие в Германии американцы могли лично видеть, что на фоне военных побед, происходивших одна за другой, никакие планы на будущее не могли казаться слишком грандиозными. Пьер Хасс был одним из берлинских корреспондентов, приглашенных в парижский Дом инвалидов, где Гитлер посетил усыпальницу Наполеона вскоре после того, как Франция сдалась.
Журналисты смотрели на нацистского лидера, погруженного в свои мысли. «Он сложил руки и пробормотал что-то, что мы не расслышали; губы его двигались, словно он говорил сам с собой, пару раз он качал головой», – вспоминал Хасс.
