Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
– Наполеон, mein lieber, они страшно ошиблись, – сказал он внезапно довольно громко. Хасс признавался потом, что ему «стало страшновато так стоять напротив живого завоевателя и над мертвым императором». Журналист представить себе не мог, что имел в виду Гитлер.
Гитлер показал вниз, повторил, что это была «большая ошибка» и объяснил всем, стоявшим вокруг:
– Они поместили его в яму. Люди смотрят на гроб внизу под ними… А на Наполеона им следует смотреть снизу вверх, чувствуя себя маленькими рядом с огромным монументом или саркофагом у себя над головой.
Затем, проявляя хорошее понимание человеческой психологии, которое так помогало ему организовывать свои встречи с народом, производя сокрушительное впечатление, он добавил:
– Вы не произведете впечатления на людей, если вы идете по улице, а они стоят на крыше. Они должны смотреть вверх: будьте на возвышении, в центре внимания и выше уровня их глаз.
Если у слушателей и оставались сомнения, о ком же Гитлер на самом деле говорит, то он эти сомнения быстро развеял:
– Я никогда не совершу подобной ошибки, – объявил он. – Я знаю, как удержать власть над людьми послей своей смерти. Моя жизнь не закончится после смерти. Она только начнется.
* * *
19 июля стоявший на трибуне Рейхстага Гитлер держался невероятно гордо – не только для своих последователей-нацистов, но и для дипломатов, и для иностранной прессы. «Это был гитлеровский триумф, пик его карьеры, полное наслаждение победами», – писал Харш, добавив, что происходящую сцену «никто из присутствующих не сможет забыть». Нацистский лидер раздавал своим генералам награды и повышения, а также театральным жестом взял в руки маленькую коробочку, которую поместил в углу председательского стола, где находился Геринг, председательствовавший в рейхстаге. Открыв её, он достал усыпанный алмазами Большой крест Железного креста, дабы наградить своего верного сторонника, которого делал теперь рейхсмаршалом – особое звание, ставящее его выше фельдмаршалов.
Далее Гитлер заговорил, и слова его предназначались тем, кто за Ла-Маншем. Он осуждал и называл «разжигателем войны» Уинстона Черчилля, сменившего Чемберлена на посту премьер-министра как раз в то время, когда немецкие войска вступали в Нидерланды. Но он также говорил, что мирные договоренности все еще возможны.
– Я считаю, что могу призывать к этому, поскольку прихожу не как побежденный проситель, ищущий милости, а как победитель, обращающийся к голосу разума, – говорил он. – Я не вижу необходимости продолжать эту войну.
Рейсхтаг взорвался аплодисментами. Харш стоял возле Александра Кирка, который, как заметил журналист, апатично смотрел на все это. В этот момент к американскому поверенному в делах подбежал чиновник Министерства иностранных дел Германии:
– О, мистер посол, разве это не замечательно – теперь у нас будет мир, – воскликнул он.
Кирк был не из тех, кто проваливается в такие ловушки дипломатии. Он демонстративно ничего не ответил, лишь прикрыл зевок рукой.
– Проголодался я что-то, – произнес он. – Где тут можно поесть?
Судя по тому, что рассказывало большинство живших в Берлине американцев, рядовые немцы были от всего этого куда в меньшем восторге, чем ожидало их правительство. В день падения Парижа из репродукторов на Вильгельмплац возле гитлеровской рейхсканцелярии, Министерства пропаганды и герингского люфтваффе раздавалась победная музыка. Харш, наблюдавший все это, насчитал на всей этой большой площади не больше сотни людей. Восторженный голос объявил, что немецкие войска выходят на площадь Согласия, и затем раздались звуки «Песни Германии». «Небольшие группы собравшихся вскинули правые руки в казенном нацистском салюте, – вспоминал Харш. – Громкоговорители замолкли. А люди разошлись. Никаких громких восторгов. Никто не выразил особой радости».
Но Харш понимал, что отсутствие ликования – это вовсе не признак деморализованного состояния, на которое так надеялся Запад. «Военные трофеи всех видов, что рекой потекли в Германию начиная с середины лета 1940 г., стали для немцев убедительным аргументом в пользу того, что война может быть прибыльна и что окончательная победа заполнит их опустевшие столы и буфеты земными благами», – писал он. Это помогло нацистам куда лучше, чем официальная пропаганда. «На стороне доктора Геббельса красноречиво выступали голландский сыр, бельгийские кружева и парижский шелк».
Разумеется, появление в Берлине женщин в новых колготках без стрелок, новые продукты и новая одежда – все это было временно. Продовольственные пайки никуда не делись, равно как и строгий рабочий режим. Харш, Ширер и остальные отмечали, что большинство обычных немцев хотели мира – но в том же смысле, в котором хотело и их правительство, т. е. на условиях Гитлера. Они предпочли бы избежать новых боевых действий, но их устраивала только победа. Многие немцы получили на оккупированных территориях более высокие посты, чем имели когда-либо шанс занять дома – и быстро привыкли к новому статусу. «Эти немцы не просто получили возможность разбогатеть, как им и не снилось до сих пор, – они стали настоящим привилегированным классом», – пояснял Харш.
В дальнейшем серии побед Германии превратили даже самых закоренелых скептиков в верующих. Шульц, корреспондент Chicago Tribune, рассказывала историю о жене профессора, которого она знала как «убежденного антинациста». Когда его сын вступил в гитлерюгенд, гестапо арестовало его за гомосексуализм. Родители в отчаянии попросили Шульц о помощи, и американка посоветовала найти им хорошего адвоката из нацистской партии, а также быть готовыми давать большие пожертвования партии. Она также уговорила одного из своих знакомых нацистов организовать роскошный обед для одного партийного руководителя, чтобы смягчить его. В конце концов «после лжесвидетельства и взяток» мальчика отпустили, позволив ему избежать «адского», по выражению нацистского руководителя, концентрационного лагеря. Отец ребенка также присутствовал на том обеде, демонстрируя свою лояльность. Тем не менее, когда Германия вошла в Норвегию, мать мальчика пришла к Шульц в полном восторге.
– Может, нам действительно надо было пройти через нацизм: благодаря ему мы стали сильными, – сказала она американке, которая была напугана этой трансформацией. – Он принес нам великие военные победы и принесет еще больше.
Ориентируясь на этот опыт, Шульц делала вывод: «Глубоко в сердце немецкой женщины есть жажда завоеваний». В своей книге 1944 г. «Германия попробует еще раз» она предсказывает, что, когда Германия проиграет войну, многие из этих женщин окажутся разочарованы – «но не нацизмом, а лишь его поражением».
Будучи одной из немногих женщин-корреспондентов в Берлине, Шульц особенно интересовалась нацистской политикой в отношении женщин и семьи. Она указывала, что, хотя нацисты рисковали безопасностью своей страны и народа, они привлекли к себе множество женщин, обращаясь к их эмоциям и тревогам.
С самого начала нацистская партия демонстрировала образы простой мужественности. «Я видела, как они множеством способов обращаются
