Век Вольтера - Уильям Джеймс Дюрант
Беспокойный, мятущийся дух Филиппа выражался в недолговечности его наложниц. Они редко царствовали дольше месяца, а вытесненные из их жизни ждали своего часа, пока не наступала их очередь. Его камердинеры и даже друзья приводили ему все новых и новых кандидаток. Женщины высокого ранга, такие как графиня де Парабьер, авантюристки, как мадам де Тенсин, певицы и танцовщицы из оперы, образцы совершенной красоты, как мадам де Сабран (чья «благородная осанка» и «прекраснейшая в мире фигура» взволновали даже добродетельного Сен-Симона), отдавались регенту за чары королевской власти или за пенсии, субсидии, драгоценности; а он щедро одаривал их из своих доходов или из оскудевающей казны. При всей своей беспечности он никогда не позволял этим женщинам выпытывать у него государственные секреты или обсуждать государственные дела; когда мадам де Сабран попыталась это сделать, он заставил ее посмотреть на себя в зеркало и спросил ее: «Можно ли говорить о делах с таким милым личиком? Мне бы это совсем не понравилось».46 Вскоре после этого ее раскачивание закончилось.
Этот же образец распущенности любил свою мать, навещал ее дважды в день и смиренно сносил ее горестные выговоры. Он не любил свою жену, но оказывал ей знаки внимания и любезности и нашел время, чтобы родить от нее пятерых детей. Он любил своих детей, скорбел, когда младшая дочь ушла в женский монастырь, и не пропускал ни дня, чтобы не навестить в Люксембургском дворце старшую дочь, жизнь которой была почти таким же печальным скандалом, как и его собственная.
Ее брак с Шарлем, герцогом де Берри, вскоре превратился в колебание войны и перемирия. Поймав его в чужие объятия, она согласилась улыбаться его неверности, если он будет потворствовать ее собственным; современная хроника добавляет, что «они обязались защищать друг друга».47 Внучка «месье ле Содомита» и отпрыск баварской семьи, в крови которой было безумие, она оказалась не в силах сохранить стабильность ума и нравственности; сознание своих недостатков подогревало надменный нрав, который настораживал всех, кто входил в ее жизнь. Она в полной мере пользовалась своим происхождением, ездила по Парижу как королева и содержала в Люксембурге роскошный менаж, иногда с восемью сотнями слуг.48 После смерти мужа (1714 год) у нее была целая череда любовников. Она шокировала всех своим пьянством и развратом, непристойным языком и презрительной гордостью; приступы набожности чередовались со скептическими выпадами против религии.
Кажется, она никогда и никого не любила так сильно, как своего отца, а он — так сильно, как ее. Она разделяла его ум, чувствительность и остроумие вместе с его моралью, а ее красота в юности соперничала с красотой его самых избранных любовниц. Парижские сплетни, не имея сердца и не зная законов, обвинили их в кровосмешении; для пущей убедительности добавили, что он совершил кровосмешение со всеми тремя своими дочерьми.49 Вероятно, некоторые из этих слухов были пущены кругом госпожи дю Мэн.5 °Cен-Симон, ближе всех знакомый с ситуацией, отвергал их как низменную жестокость; сам Филипп никогда не утруждал себя их опровержением. Его полная свобода от ревности к любовникам дочери,51 и отсутствие у нее ревности к его любовницам52 вряд ли согласуются с собственническим характером любви.53
Только один человек смог оторвать ее от отца — капитан Рион из дворцовой гвардии, который так очаровал ее своей мужественностью, что она стала его рабыней. В 1719 году она уединилась в Люксембурге с несколькими слугами и родила капитану дочь. Вскоре после этого она тайно вышла за него замуж. Она умоляла отца разрешить ей объявить об этом браке, он отказался, и ее любовь к нему превратилась в безумную обиду. Она заболела, пренебрегала собой, у нее началась страшная лихорадка, и она умерла в возрасте двадцати четырех лет от чистящего средства, назначенного ей врачом (21 июля 1719 года). Вскрытие показало наличие пороков развития в ее мозге. Ни один епископ не согласился отпевать ее, и Филиппа была смиренно благодарна, когда монахи Сен-Дени разрешили поместить ее останки в королевские хранилища своей аббатской церкви. Ее мать радовалась смерти дочери, отец же похоронил себя в пустоте власти.
V. ОБЩЕСТВО ПРИ РЕГЕНТСТВЕ
Рост богатства Франции в период между Нантским эдиктом (1598) и его отменой (1685), урбанизация жизни, упадок религиозных убеждений после религиозных войн и янсенистских споров привели к ослаблению нравов дворянства, символом которого стал Людовик XIV в юности своего правления. Женитьба короля на госпоже де Ментенон (1685), его обращение к моногамии и морали, а также отрезвляющий эффект военных катастроф заставили его двор изменить хотя бы внешний облик; а самореформация духовенства на протяжении целого поколения способствовала ослаблению церкви. Вольнодумцы подвергали цензуре свои публикации, а эпикурейцы скрывали от посторонних глаз свои пирушки. Но когда сурового и кающегося короля сменил скептически настроенный, развратный и терпимый регент, эти ограничения рухнули, и возмущение подавленных инстинктов вылилось в волну безрассудства и самообольщения, подобную чувственному буйству английского общества в Англии эпохи Реставрации после поколения пуритан (1642–60). Безнравственность теперь была символом раскрепощенности и утонченности; «разврат стал своего рода этикетом».54
Христианство пришло в упадок задолго до того, как на него напала «Энциклопедия», еще до того, как Вольтер впервые направил на него дротики своего пера. Дюпюи в 1717 году жаловался на большое количество материалистов в Париже.55 «Сегодня, — говорил Массильон в 1718 году, — безбожие почти придает ему вид отличия и славы; это заслуга, открывающая доступ к великим… обеспечивающая безвестным людям привилегию знакомства с народным князем».56 Мать этого принца незадолго до своей смерти в 1722 году писала: «Я не верю, что Париже есть хоть сто человек, как среди церковников, так и среди мирских людей, которые имеют истинную христианскую веру и действительно верят
