Виталий Тренев - Бриг «Меркурий»
Шлюпка, лихо разворачиваясь, подходила вдоль борта.
— Вот, а мы их подшибем, — сквозь зубы сказал Усов, и с силой пущенный кирпич, загудев, полетел в голову черноволосому.
К счастью для него, кирпич только вскользь задел его по черепу. Сила удара была такова, что, выронив ружье, моряк без звука кувырнулся в бот.
— A! Vieux chameau! (А, старый верблюд!) — закричал лейтенант и выстрелил в голову боцману.
Пуля оторвала ему кусок уха, и седые бакенбарды старика залились кровью.
— Вот тебе за дядю! — И кирпич, брошенный Удаловым, угодил прямо в грудь лейтенанту.
Ноги его мелькнули в воздухе, раздался всплеск. Двое гребцов сейчас же бросились за ним, остальные прыгали в раскачивающийся бот, где шла жаркая, неравная рукопашная схватка. Удалов, боцман и Бледных, выпустив свои «заряды», отчаянно дрались кулаками, но силы были слишком неравны. Одна за другой подваливали шлюпки, и через несколько минут все четверо русских моряков были связаны, спеленуты, как младенцы, и положены на дно двух шлюпок с брига «Obligado», первыми подошедших к боту. Бот взяли на буксир, и флотилия пошла к кораблям. Мокрый лейтенант, воинский пыл которого немного остыл после купанья, правил шлюпкой, где лежали Удалов и Усов с залитым кровью липом, свирепо сплевывающий сквозь разбитые губы. Победители, однако, почти все без исключения были покрыты синяками, а двое прополаскивали разбитые зубы морской водой.
Удалов, лежа на дне, отдышавшись и остыв после схватки, сосредоточенно уставился на курчавого смуглого матроса, сквозь красную повязку которого темными пятнами проступала кровь. Матрос болезненно морщил свое красивое лицо и то и дело смачивал голову водой.
— Mусью, а мусью! — обратился к нему Удалов.
— Oui? (Да?) — вежливо обернулся тот, не донеся до головы ладони, с которой летели вниз, на Удалова, капли морской воды.
— Как угощенье-то, по вкусу ли? — озабоченно спрашивал Удалов, кивая подбородком на его голову.
Тот недоумевающе поднял брови.
— Бламанже-то, бламанже рюс, са ва? Бьен? — фыркая, переводил Удалов. — Закусон, значит, как оно? Ордевр рюс, бьен?
— C'est ça? (Вот это?) — догадался француз, указывая на свою рану. — Merçi, vous êtes blen aimable. Je suis regalé de votre bonne chère. Etes vous content pour votre part? (Спасибо, я в восторге от вашего угощения. А как вы, месье, довольны вы, с своей стороны?)
И, добродушно смеясь, француз указал на затекший глаз Удалова. Тот так и покатился.
— Дя, а дя! — Давясь смехом, Удалов повернул голову к боцману: — А ведь понял! Здорово я могу по-ихнему? Понял ведь! Угостили, говорит, мерси, рыгале от вашего угощенья напало, а?.. Обходительный народ! — со вздохом добавил он успокаиваясь.
— Да побойсь ты бога, ирод! — прохрипел старик. — Его, как свинью связанную, везут, а он смешки строит. Ведь тут воинская честь страдает! Али ты отечеству не воин?
3. В плену
Пленных моряков привезли на бриг и, поместив в каюту, развязали, заперли и к дверям приставили часовых. В тесной каюте было темно, иллюминатор был закрыт по-штормовому.
— Чего сделают с нами, господин боцман? — робко, шепелявя, спросил Попов. (В свалке, несмотря на его нейтралитет, ему сломали два зуба.)
— Чего бог даст, заячья твоя душа, — отвечал старик.
Попов виновато опустил глаза и покраснел.
— Так ить его сила, а мы безоружные, — пробормотал он снова.
— Вот что, ребята! — внушительно сказал боцман. — Что бы там ни было, присягу не забывать! Ежели насчет крепости и прочего спрос начнут, отвечать всем в одно: мол, служили на дальнем кордоне и знать ничего не знаем. Только-де знаем, что большой силы сикурс должен в Петропавловск подойти. Понятно?
— Понятно. Не подкачаем, дядя Усов, — за всех отвечал Удалов.
— То-то, понятно, шалопут! Счастье твое, что тебе неприятель рожу поуродовал, а то всыпал бы я тебе за «дядю».
— Так ведь я шутейно, — сказал Удалов и фыркнул. — Оно и вас, господин боцман, бог счастьем не обошел, — не удержался он.
Боцман сердито нахмурил брови, но в это время дверь в каюту отворилась и вошли офицер и два матроса. Судя по бинтам, ящику с медикаментами, тазу и кувшину с водой, это был врач. Он перевязал остаток уха Усову, дал примочек Удалову и Бледных и не без труда удалил сломанные зубы Попову. На этот раз бедняга оказал неприятелю отчаянное сопротивление.
После этого русских моряков водили для допроса к адмиралу на фрегат «La Force», но никаких показаний, кроме тех, о которых они условились заранее, от них не получили.
Вечером пленным дали ужин и по кружке вина, и после вечерней зори им сделал поверку лейтенант, захвативший их в плен. Он вошел в каюту в сопровождении двух вооруженных матросов, которые, не помещаясь в каюте, стали в дверях. Один из них приподнял пая головой фонарь. Лейтенант держался рукой за грудь и изредка сплевывал в белый платок.
— Видать, и на этого рыгале напало, — подмигнул Удалов.
Пленные засмеялись, а лейтенант сердито посмотрел на Удалова и, обернувшись к караулу, спросил:
— C'est lui qui m'a frappé? (Это он меня ударил?)
— Oui, mon lieutenant (Да, господин лейтенант.), — сказал одип из матросов.
— Mauvais sujet! (Негодяй!) — сказал лейтенант, сердито пригрозив Удалову пальцем.
Пленные улеглись, но ночь прошла беспокойно. Хныкал и стонал Попов, и метался старик Усов. Рана начала давать осложнение. Боцман, в полузабытьи, попросил пить, и Удалов на своем удивительном французском языке сумел объяснить часовому, в чем дело, и, по его просьбе, вахтенный принес целый анкерок холодной пресной воды.
Спать Удалову не хотелось. Он лежал в темноте, закинув за голову руки, и мысли его были на пятой батарее, где работал он с товарищами до своей несчастной поездки.
«Не спят, небось, сердешные, — думал он про товарищей по экипажу. — Начеку, завтра бой… А я уж отвоевался». Он представил себе, с каким тревожным чувством слушают его товарищи бой склянок на неприятельской эскадре. Усов в темноте потянулся за водой и, видно, неловко повернувшись, застонал глухо.
— Стой, дядя Усов, я помогу, — шопотом сказал Удалов и, напоив боцмана, подсел рядом. — Мозжит ухо-то? — сочувственно спросил он.
— Не в ухе дело — в голову стреляет, в щеку аж, в плечо отдает, — сердито сказал старик.
— А ты холодной водой. Вот постой.
Удалов снял с себя фланельку, смочил ее из ковша и, отжав, стал прикладывать к незабинтованным местам на голове боцмана.
— Так будто облегчает, спасибо, — тихо сказал старик. — Да ты, парень, ложись. Ай не спится?
— Не спится… Смех смехом, а обидно, дуриком влетели, как кур во щи. Ребята завтра бой примут, на смерть пойдут…
— Не говори ты мне! Двадцать лет боцманом, тридцать пять лет во флоте, два раза кругом света ходил, а тут оплошал!
Старик заволновался, привстал, но боль резнула его через всю левую часть головы, и он глухо застонал.
— Лежи, господин боцман, — ласково сказал Удалов. — Не бучтуйся. Твоей вины тут нету. Кто виноват, что ветер упал? Никто. А наши, я так считаю, что спуску неприятелю не дадут, а?
— Его превосходительство адмирал Завойко — он орел, он могет. А особливо господин капитан Изыльметов, — хрипло сказал старик успокаиваясь. — А ребята, известно, при оружии, и артиллерия.
— Будь у нас топоры, мы бы тоже зря не дались.
Разговор постепенно затих. Боцман забылся и в забытьи глухо стонал. Угомонился Попов, и давно на всю жилую палубу храпел Бледных… На другое утро все четверо проснулись в подавленном настроении. На судне после утренней уборки была необычная суета. Около восьми часов послышалась орудийная стрельба, которая длилась несколько часов. Ясно, что происходило сражение. Пленные мучились неизвестностью. Боцман молился «о даровании победы и посрамлении супостатов». К концу дня сражение, видно, утихло. Бриг не принимал в нем участия. Вскоре по окончании стрельбы дверь открылась, и в каюту, улыбаясь, вошел черноволосый парень, голова которого на этот раз была не в красной повязке, а просто забинтована.
— Alors, comment ça va? (Ну, как дела?) — обратился он к Удалову. — Voilà une petite chose pour vous. (Вот одна штучка для вас.) Tout de même nous ne sommes pas sauvages qui mangent ses prisonniers (Все же мы не дикари, которые едят своих пленных.), — сказал он и протянул две пачки табаку.
— Бусурман, а совесть имеет, — снисходительно сказал старый боцман, узнав, что находится в пачках. — Спроси его, парень, чем кончилась баталия, — обратился он к Удалову, с полным доверием относясь к его лингвистическим познаниям.
Это поручение не затруднило матроса.
— Эй, мусью, — сказал он, — пальба-то, пальба — бум! бум! Преферанс чей, а? Наша взяла, ай нет? Преферанс, виктория, значит, чья?
Француз напряженно вглядывался, стараясь понять, затем вдруг улыбнулся и закивал головой.
— Се combat, voyons? — спросил он. — Sans résultat. C'est un assault préliminaire. Ce n'est pas une attaque générale. (Бой, да? Это бой без результата. Это предварительная схватка, а не генеральная атака.)
