Евгений Федоров - Большая судьба

Однако этим не кончился праздник. Вслед за официальной частью началось фехтование. Резко звенел металл, а с тонких, как осиное жало, клинков сыпались искры, и солнце жарко сверкало на золоте эспадронов. Сколько ловкости и пластичности проявляло в движениях молодое сильное тело! Все восхищенно смотрели на этот своеобразный турнир.

Потные и усталые, но с сияющими лицами фехтовальщики под аплодисменты покинули поле состязания, и место их заняли танцоры.

Наконец гости поднялись с кресел, по паркету зашаркали сотни ног. Группы почетных особ разбрелись по залам корпуса. Толпа разряженных дам во главе с министром подошла к входу примерного рудника. Женщины щебетали без умолку:

- Ах, это должно быть страшно интересно. Подумать только, опуститься под землю! Ведь в таких шахтах и добывается золото?

- И золото, и алмазы! - с важностью ответил министр.

Смуглые, стройные кадеты, охранявшие вход в рудник, завидя вельможу, ловко подняли фонарики рудокопов и звонко приветствовали:

- Глюкауф!

Министр на секунду задержался. В раздумье он взял одного из мальчиков за подбородок и сказал с одобрением:

- Очень хорошо! Так говорят саксонцы, самые лучшие рудокопы на свете.

Аносов всё слышал; опустив голову, в непонятной тоске он долго бродил в полутемном длинном коридоре. Из конференц-зала снова полились звуки музыки, - начинался концерт...

Наступил вечер, зажглись и засверкали сотни бенгальских огней, вспыхнули огни люстр, отражаясь и дробясь в хрустальных подвесках.

Аносов сбежал вниз, в вестибюль. Захар заговорщицки шепнул ему:

- Ты веселись, милок, на полный ход. Знай, это твой праздник! На Урале увидишь иное!

Разъезд гостей начался очень поздно. До утра горели огни и в классах шумели кадеты, а смотрители и не думали их унимать. В пятом часу Захар выпустил Аносова и Чайковского на набережную.

- К дому? - ласково спросил он. - В добрый час!

Нога в ногу друзья пошли вдоль набережной. Нева дышала влажным предутренним туманом. Кое-где на реке мигали огоньки рыбачьих лодок. Перед разлукой хотелось поговорить о многом, и о том, как быстро пролетели школьные годы.

И вот молодые друзья сегодня стоят лицом к лицу перед неизвестным будущим.

Глухо отдавались их шаги в безмолвии спящего города, а юноши всё еще не могли всласть наговориться о будущем. С восторгом юности они смотрели на мир, и самые радужные мечты обуревали их. Между тем на востоке робко занималась заря. Глядя на заалевшее небо, Аносов вдруг схватил Чайковского за руку и со страстью предложил:

- Илюша, давай поклянемся честно служить своему родному народу!

- И я только что подумал об этом! - восхищенно посмотрел на него друг. - Как хорошо кругом. Смотри, скоро восход! Вперед, к новой жизни!

Друзья улыбнулись и крепко, по-мужски, обнялись.

Глава четвертая

ПЛАВАНИЕ на "ЕЛИЗАВЕТЕ"

Восемнадцатилетний шихтмейстер Павел Аносов получил назначение в Златоуст, в котором за два года до этого, 16 декабря 1815 года, состоялось официальное открытие "Фабрики белого оружия, разных стальных и железных изделий". Все ждали, что она будет иметь важное значение в деле вооружения русской армии. Аносов радовался своему назначению и с нетерпением ждал дня выезда из Санкт-Петербурга. Он давно выполнил все формальности в горном департаменте - получил приказ, представлялся самому министру, - и сейчас ему не терпелось скорее попасть на службу. Недели две тому назад на Урал уехал Илюша Чайковский, назначенный на Воткинский завод. Аносов остался в одиночестве и каждый день ходил в департамент справляться о дне отправки, но тощий золотушный чиновник в потертом мундирчике всякий раз пожимал плечами:

- Неизвестно. Обождите, сударь, над вами не каплет!

- Но от кого это зависит? - осторожно и деликатно спросил однажды шихтмейстер.

- От начальства, милый человек, от начальства, - неторопливо ответил чиновник. - В этом есть смысл: наехали в Кронштадт немецкие мастера, выписанные для работы на оружейной фабрике. Когда они изволят из Кронштадта выбыть в Златоуст, тогда и вы с ними отправитесь... Вы, сударь, молоды, а путь предстоит дальний, и побыть вам с людьми опытными и знающими не вредно, - пояснил он и, пристально вглядевшись подслеповатыми глазами в юношу, вдруг пытливо спросил: - Уж не сынок ли нашего покойного асессора Аносова вы будете?

- Да, я его сын! - с гордостью ответил Павел Петрович.

Чиновник ласково улыбнулся и стал еще разговорчивее:

- Лестно моему сердцу слышать это. Вы, сударь, умно решили ехать в Златоуст, однако из уважения к вашему батюшке должен вас предупредить о том, господин шихтмейстер, что трудно вам там доведется. Судите сами, понизив речь до шёпота, поделился своими суждениями чиновник: - директор фабрики Гергард Эверсман, помощник его обер-бергмейстер Фурман о своих заботятся, а нашему брату там никакого внимания. Придется самому надежно становиться на ноги. А всё же тужить не следует, сударь.

- Спасибо! - с теплотой поблагодарил старика Павел Петрович и откланялся.

Всё сообщенное департаментским чиновником относительно директора фабрики оказалось справедливым. Гергард Эверсман действительно энергично тянул из Германии на Урал своих друзей и родственников. За короткий срок их немало перекочевало в Златоуст, и там им жилось сытно и привольно. Недаром вице-консул в Любеке Шлецер в конце 1816 года сообщил русскому министру финансов, что "дошедшие в германские города слухи о спокойной жизни в Златоусте иностранных оружейников возбудили желание и в других их соотечественниках, числом до 333 человек, разделить с ними счастливую их участь".

Сообщение вице-консула угодило в Санкт-Петербург ко времени. Директор горного департамента поручил Эверсману снестись со Шлецером и приступить к вербовке иностранных мастеров. Пользуясь широким доверием, директор фабрики не замедлил приступить к найму своих соотечественников на весьма выгодных для них условиях. В апреле 1817 года Шлецер отправил из Любека в Россию семнадцать немецких мастеров, нанятых им в Золингене и Клингентале. Иноземцы вместе с семьями прибыли в Кронштадт и разместились в двух трактирах. Как ни уговаривал их представитель департамента, прибывшие не торопились покинуть гостеприимный город, где неплохо можно было пожить за счет Российского государства.

Между тем наступила осень. По утрам с моря на город наплывал густой туман, который рассеивался только к полдню. В парках и на бульварах шуршал палый ржавый лист. В один из хмурых дней Аносову довелось встретить в департаменте Дитенгофа. В канцелярии стояла гнетущая тишина, которую нарушал только скрип перьев. Писцы, склонив головы, усердно писали, изредка тревожно поглядывая в сторону директорского кабинета. За массивной полированной дверью рокотал громовой бас. Старичок чиновник, с тусклыми склеротическими глазками, придвинулся к шихтмейстеру и пугливо прошептал:

- Слышите, сударь, грозно-то как! Ох, господи! - протяжно вздохнул он. - Не в духе его превосходительство. По всем статьям отчитывает господина Дитенгофа. В неурочный час попался голубчик под сердитую руку!

Когда из кабинета вырывались сильные окрики, старичок втягивал голову в плечи и испуганно крестился:

- Пронеси господи! Сохрани раба божьего... Ну и разнос, ну и разнос! Спаси нас и помилуй! - обеспокоенно покачивал он плешивой головой.

Вдруг дверь с треском распахнулась, и из нее, словно клубок, выкатился плотный красный толстячок в темно-синем вицмундире. Он прикладывал к желтому темени носовой платок и на ходу выкрикивал:

- Я их выгоню из трактиров! Пусть едут на завод!

Чиновник подмигнул Аносову:

- Это и есть господин Дитенгоф. Действуйте, сударь!

Павел Петрович быстро поднялся со стула и твердым шагом направился к толстячку.

- Вы кто такой? - рассерженно спросил тот, моргая белесыми глазами.

- Шихтмейстер Аносов, назначен в Златоуст. Позвольте вместе с вами выбыть в Кронштадт и поторопить моих спутников! - спокойно и деловито предложил Павел Петрович.

- О-о! - удивленно протянул чиновник, на секунду задумался и вдруг хлопнул себя по круглому лбу: - Хорошая идея! Будем действовать вместе! Нельзя медлить ни одной секунды. Идем! - он взял юношу под руку и заторопился к выходу.

В тот же день Аносов с чиновником отправились в гавань. У пристани на причале стояло много иностранных кораблей. Везде сновали матросы. Огромные битюги тащили к складам на широких телегах тяжелую кладь. Покрикивали возницы. Рядом по сходням торговых кораблей тянулись вереницы грузчиков. Оборванные, в одних нательных рубахах, несмотря на пронзительный холод, они обливались потом. Глянув в их сторону, Дитенгоф с завистью бросил:

- Это очень крепкий народ!

Аносов не отозвался, помрачнел, - он заметил, как тяжело дышали грузчики. Вот идет один из них, бородатый, потемневший, согбенный огромной тяжестью, и дыхание со свистом вырывается у него из груди.