Евгений Федоров - Большая судьба

- Но вы можете ехать пока одни! - не сдавался Дитенгоф.

- Как это можно! - вскричал Лорх. - О том есть письменный контракт, и господин министр должен щадить нас!

Иноземный мастер взглянул на Аносова и вдруг на ломаном русском языке сказал ему:

- О, мы ждем хороший снег, зима! Это очень хорошо - добрый путь! заулыбался Лорх. - Русский тройка, звонец, ямщик! О, как хорошо! - сладко прищурив глаза, вымолвил он. - Нет, мы обождем еще снег!.. Позвольте, господин, как ваше имя? - подобострастно спросил он.

- Аносов! - коротко ответил шихтмейстер.

- Господин Аносов, и вы, господин начальник, прошу за стол. Вы наш гость!

Немецкие мастера плотнее окружили горных чиновников.

- Ах, боже мой, что вы все стоите и толкаетесь! - засуетился Лорх. Скорее сюда пиво и сосиски!..

Они бережно усадили Дитенгофа и Аносова за тяжелый дубовый стол, и трактирный слуга мигом поставил перед ними огромные кружки и пышущие горячим паром сосиски.

Дитенгоф успокоился, всю надменную важность с его лица как ветром сдуло. Он наклонился и прошептал шихтмейстеру:

- Давайте уступим им. Славные ребята! Так мы скорее выполним нашу миссию! Мы только немножко выпьем, господин Аносов...

Однако Дитенгоф вскоре забыл о своей миссии. Он поглощал пиво кружку за кружкой, и шихтмейстер только поражался столь огромному вместилищу, которое скрывалось под мундиром департаментского чиновника. Глаза Дитенгофа делались всё ласковее, умильнее. Он пил и с жадностью ел сосиски. Немцы по-приятельски хлопали его по плечу и убеждали:

- Хороший пиво! Превосходный!

Лорх, нахмурившись, недовольно посмотрел на Аносова:

- Отчего сей господин не пьет?

- Я не могу, - отказался Павел Петрович.

- Кто вы есть?

- Я только что окончил Горный корпус и произведен в шихтмейстеры! сдержанно ответил Аносов.

В глазах золингенцев вспыхнули озорные огоньки. Они недоверчиво переглянулись, но Лорх вежливо сказал:

- Горный корпус... Шихтмейстер!.. Это очень хорошо! Мы будем понимать друг друга.

Толстый с рыжей бородой пруссак вдруг схватился за бока и захохотал в лицо Аносову:

- Он всё врет! Горный специалист не может быть в Россия! Он есть только в Германия к в Европа!

- Позвольте! - побагровел Аносов. - Русские издавна прекрасные горщики, литейщики, металлурги! Горный корпус существует давно! Надо знать!

Злой хохот пруссака оглушил горного офицера. Глаза Аносова гневно вспыхнули.

- Не смейте издеваться! - решительно выкрикнул он. - Вы позволяете себе лишнее! Я могу...

Маленький Лорх выскочил вперед и поднял кулаки на пруссака.

- Замолчать! - закричал он. - Господин Аносов - честный человек и любит свою страну. Так нельзя, мы простые люди и должны уважать труд каждого человека!

Дитенгоф сразу отрезвел от слов Лорха, понял, что пруссак зашел слишком далеко. Кто знает, что может сделать этот молодой горный офицер? Чего доброго, он может дойти до министра, и тогда... "Нет, это невыгодно для карьеры!" - решил департаментский чиновник и, подняв руки, с улыбкой сказал по-немецки:

- Хватит шутить! Россия - великая страна, и всё в ней есть: и свои ученые, и свои большие люди! Не так ли, господин шихтмейстер?

Аносов не ответил. Всё еще волнуясь, он еле сдерживался и старался не смотреть на самодовольное лицо пруссака. Лорх уже хлопотливо наливал пивные кружки и, придвигая их, предлагал столичным гостям:

- О, это хороший пиво, ячменный пиво! Пейте, господин шихтмейстер!

Дитенгоф продолжал пить. Глаза его стали мутнеть. Окружавшие его мастера предложили спеть на родном языке. Подмигнув Аносову, Лорх добродушно прошептал по-немецки:

- Не осудите нас, господин шихтмейстер. Мы покинули родную страну. Так тяжело покидать свою землю и море. Нам хочется спеть немецкую песню. Это очень хорошо - своя, родная песня!..

Уже за полночь немцы провожали до пристани своих гостей, освещая факелом дорогу. Аносов шел бледный и молчаливый. На душе лежала тяжесть. Его тревожили противоречивые мысли. "Их, несомненно, гонит на Урал нужда! - думал он о золингенских мастерах. - Однако их ставят в ложное положение. У нас, в России, свои превосходные мастера; но их забыли... Что же это?.."

Между тем Дитенгофа ввели в тесную каюту и уложили на диванчик. Тот самый смуглый штурман, который показывал утром Аносову паровую машину, угрюмо сказал горному офицеру:

- Изрядно-таки сей чиновник нализался...

Он иронически улыбнулся и плотно закрыл за собой дверь.

Лежа на диванчике, Дитенгоф долго не мог успокоиться. Он всё время что-то бормотал, оправдывался, порываясь куда-то бежать.

За бортом парохода шумели волны, доносился ритмичный стук паровой машины. Аносов сидел за столиком; подперев ладонями подбородок, он пристально смотрел на огонек свечи, который вздрагивал при каждом толчке судна.

Глава пятая

В ДАЛЕКИЙ ПУТЬ!

Аносов так и не дождался золингенских мастеров, пришлось ехать одному. Он уложил в чемоданчик свой скудный скарб, бережно завернул в чистое белье книгу Ломоносова "Первые основания металлургии, или рудных дел", тетрадь со стихами Пушкина и на самое дно упрятал свои небольшие сбережения. Сборы были закончены.

В санкт-петербургском мальпосте Павел Петрович купил билет для проезда в дилижансе до Москвы и утром на ранней заре выбыл из столицы. В большой закрытой карете, которая катилась на высоченных колесах, ехали шесть пассажиров с багажом. Соседями горного офицера были толстый бородатый купчина и хмурый, с лошадиной челюстью пожилой чиновник.

Дилижанс с грохотом прогремел по булыжной мостовой к Московской заставе, у которой стояла полосатая будка. Усатый инвалид поднял шлагбаум, и экипаж покатился по широкому тракту. Аносов несколько раз оглядывался назад. Петербург постепенно уходил в туман. Кругом расстилались вересковые болота, скованные декабрьским морозцем. По равнине перебегали белые гривы сухого снега, гонимые холодным ветром. Купец сидел в тяжелой меховой шубе и насмешливо поглядывал на легкую шинель Аносова. Дилижанс подпрыгивал на замерзших рытвинах. Бородатый гостинодворец зевнул, широко перекрестил рот и полез за дорожным мешком. Он вытащил жареную курицу, отломил ломоть свежего хлеба и с чавканьем стал жевать. В густой бороде у него запутались крошки. Чиновник брезгливо отвернулся и что-то проворчал. За окном дилижанса раздавался звон колокольчика, и под его монотонные звуки Аносов задумался. Сердце тревожно сжималось от мыслей о будущем: что ждет его впереди, на Урале? Петербург остался позади, и казалось, с ним сразу отошла юность. Впереди ждала иная жизнь, другие люди. Как они его встретят? Скорей бы уж быть у дела!

За окном посыпал мелкий снежок. По тропинке, у края тракта, в белесой пелене двигались серые фигуры с мешками за плечами. Купец скосил глаза, прожевал кусок и сказал Аносову:

- Гляди, господин, голодная Русь бредет в Санкт-Петербург. Оброчные, стало быть. Босота, голота, - что с нее возьмешь? - в голосе его прозвучало пренебрежение.

- Не согласен с вами, господин купец! - резко перебил Аносов.

Гостинодворец огладил бороду и самодовольно сказал:

- Не просто купец, а первой гильдии, господин хороший. И не спорьте, сам эту пешую рать досконально знаю, потому подрядчик! Кто они? Тьма египетская, крепостные...

- Вы не правы, сударь! - зло сказал Аносов. - По инструменту вижу, что идут тут плотники и каменотесы, резчики и маляры. Без них хором не возведешь!

- Га-га-га! - загоготал купец и нагло уставился на горного офицера. Тут, дозвольте вам сказать, вы, господин, ошиблись. Всему начало и конец купец! Он Русь кормит, он и хоромы возводит!

Чиновник заносчиво вскинул голову:

- Послушайте, это уж слишком! Что может сделать ваша мошна со златом, если разум не будет ею править! Разум, государственные учреждения превыше всего:

Купец засопел, снова полез в дорожный мешок, добыл баклажку и отпил из нее. Глаза у него озорно блеснули. Он укоризненно покачал головой и сказал:

- Эх, барин, барин, все-то мы грешны! Все-то мы поклоняемся золотому тельцу. И разум, и труд - всё я за сей презренный металл возьму! И потом, разве я не тружусь? - куражась, продолжал купец. - Я, может, ночь не сплю, а утром первым подымаюсь.

- Без вашего труда прожить можно, а вот без этих рук, - Аносов кивнул на пешеходов, - и хлеба не взрастишь!

- Эх-ма! - недовольно отмахнулся подрядчик. - Видать, господин, вы весьма молоды, что не знаете настоящей цены рабочим рукам! Да я их в эту жменю, - он сжал огромную пятерню и, потрясая ею, выпалил: - я их сюда загребу, сколь хочу, за квас да за ржаную ковригу! Алтын им цена, да и то в базарный день!

Купец развалился, распушил бороду и снисходительно посматривал на Аносова. Павла Петровича раздражала эта самоуверенность в гостинодворце; он замолчал и отвернулся от него. С горечью подумал: "Какой мрак распростерся над страной. Рабство и голод - неизбежные спутники народа! В деревне у исконного русского пахаря нет хлеба. Толпы тружеников торопятся в город к подобным живоглотам и попадают в горькую кабалу... Где же правда?" - Он вспомнил одно рукописное стихотворение неизвестного поэта. Сейчас эти строки приобрели глубокий смысл. Сколько в них страшной иронии!