Егор Иванов - Честь и долг
Садясь на 20-й номер трамвая у Балтийского вокзала, Василий по привычке проверил, нет ли за ним «хвоста», и на всякий случай занял позицию поближе к двери на задней площадке прицепного вагона. Трамвай мгновенно заполнился до отказа, люди повисли на подножках, один пристроился на «колбасе» сцепного устройства. Все это было внове Василию, который давно не был в столице. Многие другие приметы хозяйственной разрухи поплыли у него перед глазами, когда трамвай тронулся и медленно покатился по Лермонтовскому и Троицкому проспектам к Технологическому институту, через Загородный и Литейный — на Нижегородскую и Нюстадскую улицы. Первый снег прибрал грязь и неопрятность. Витрины многих магазинов, ломившиеся до войны от товаров, теперь были пусты или заколочены фанерой, замазаны белой краской изнутри. У булочных и мясных лавок стояли длиннющие хвосты суровых, плохо одетых женщин. Среди пешеходов было очень много солдат запасных полков, расквартированных в Питере. Теперь, под вечер, они явно бесцельно фланировали по улицам, ища дешевых развлечений. Среди них было много ходячих раненых, с руками на перевязи, как у Василия, или с палочками и костылями.
По мере удаления от Литейного нищета и разруха все громче заявляли о себе. Штукатурка многих домов осыпалась, обнажив бревна. Нынешняя неухоженность былых щегольских проспектов и улиц Санкт-Петербурга все сильнее бросалась в глаза. Сойдя на остановке у Выборгского шоссе, Медведев удвоил осмотрительность, внимательно вглядываясь в прохожих, изучая места, где могут затаиться полицейские кареты.
Согласно правилам конспирации Василий шел по четной стороне. А вот и дом номер тридцать пять… Не задерживаясь, прошел мимо него, особенно внимательно разглядывая пятиэтажное здание с мансардами, небольшим палисадником и подъездом под железным полукруглым навесом с чугунными столбиками. Никаких признаков засады незаметно, занавеска на нужном окне отогнута точь-в-точь, как описывал Александров. Однако не надо торопиться.
Старший фейерверкер с четырьмя «Георгиями» на шинели спокойно шел дальше. Прохожие с симпатией смотрели на его знаки геройства. "Надо снять, решает Василий, — а то привлекаешь излишнее внимание".
Улучив момент, когда на улице не было встречных, он переколол награды с шинели на гимнастерку. Дойдя до Головинской улицы и не заметив ничего опасного, Василий повернул назад и перешел на нечетную сторону. Еще внимательнее фронтовик присматривался к деталям обстановки, помня предупреждения Александрова, что полицейские ищейки в последние недели словно сорвались с цепи. Не исключена возможность провала и на конспиративной квартире Павловых…
Наконец сумрак подъезда, в котором днем не горит ни одна лампа домовладелец явно экономит керосин. Легкий условный стук в дверь квартиры номер четыре. Тишина. Снова постучал.
8. Москва, начало декабря 1916 года
…Даже ради московских купеческих обычаев, когда обедали в два часа дня, Коновалов не стал изменять своей англомании и «благородству» положения коллежского секретаря. Он пригласил богатейших людей торгово-промышленного сословия Москвы для серьезного разговора на парадный обед к семи часам. Его влияние и авторитет были так высоки, что собираться гости начали уже с шести часов, желая перемолвиться словом с самим Александром Ивановичем еще до обеда.
К двухэтажному особняку в конце Большой Никитской, боком выходящему на Кудринскую площадь, прибывали кареты, авто, наемные экипажи. Все окна дома светились электричеством, фонари у подъезда под железным навесом на литом чугунном кружевном карнизе тоже ярко сияли. Англизированный швейцар в серых панталонах и белых чулках почти все время держал дверь открытой.
В числе первых гостей засвидетельствовал свое почтение хозяину дома хромоногий и густобородый городской голова Челноков. Следом за ним прибыл подтянутый князь Георгий Евгеньевич Львов, председатель Всероссийского союза земств и городов, кандидат в председатели министерства общественного доверия, «назначенный» еще в прошлом году на собрании «общественности» у Прокоповича. Затем дружно стали приезжать купцы и промышленники: Прохоров, текстильный фабрикант, братья Барсуевы из торгово-промышленной партии, Лианозов и Мантышев — нефтяные короли, Третьяков — мануфактурист и банкир, Крючков и Карабасников — торговцы, известный московский присяжный поверенный Муравьев, ректор Московского университета Мануйлов, весьма близкий к финансово-экономическим кругам. Даже группа финансистов, враждебная Коновалову и ориентирующаяся на Поплавского, была здесь.
В числе последних, но тоже задолго до семи часов, прибыли председатель губернского земства Грузинов, Вакула Морозов и Пал Палыч Рябушинский, фактический глава всей московской хозяйственной жизни. Рябушинский, как было известно Коновалову, выражал откровенную радость по поводу того, что Александр Иванович теперь переселился в Петроград, потому что не хотел делить ни с кем свою власть над Москвой и торгово-промышленной Россией. Словом, весь цвет купеческой Москвы собрался у Коновалова. Группки гостей то сбивались, то переливались одна в другую в большом четырехоконном зале с зеркалами в простенках. Официанты внесли на подносах рюмочки «Смирновской» для аппетита, малюсенькие канапе.
Консольные, красного лака с бронзой часы работы английского мастера Даниэля Квайра отзвонили семь раз, двери в столовую распахнулись. Было накрыто пять круглых столов на восемь кувертов каждый. На столах веджвудский фарфор, гвоздики из Ниццы, доставленные через новый порт Романов на Мурмане. Рассаживались куда кто хотел, без предварительного хозяйского распределения. В лучах электрической люстры и десяти бра сверкало столовое серебро, выполненное по рисунку английского архитектора Роберта Адама. Многие из гостей, богатейшие среди богатых москвичей, в душе позавидовали королевской роскоши, которой Александр Иванович обставил свою жизнь. Но дело прежде всего, и чувство досады было быстро подавлено. Тем более что из кухни доносились чудеснейшие ароматы.
В суровое военное время, когда алкоголь был официально запрещен, а за простейшими продуктами выстраивались у московских лавок длиннющие очереди женщин в платках и мужчин в ношеных пальто и шинелях без погон, "лучшие люди" Москвы готовились вкусить на Большой Никитской, 57, обед из двенадцати блюд.
На первое подавали суп прозрачный из телячьей головки по-английски и суп-пюре из курицы, а к ним пирожки слоеные с мозгами, выпускные яйца в раковинах. Официанты, специально нанятые на этот вечер из «Праги», ловким движением наполняли рюмки гостей хересом, мадерой, марсалой, белым портвейном — по выбору.
Хозяин дома со своего места в углу за крайним столом внимательно наблюдал, как гости принялись за еду, и не спешил с речами. Он решил дать насытиться как следует, а затем на добрый сытый желудок излагать им то дело, ради которого он позвал.
Вторым появился вареный окорок молодого вепря, а к нему — шато-лафит, сан-жюльен, медок, портер, эль, портвейн красный из подвалов хозяина.
Гости еще не разговорились, хотя некоторые из них, особенно Рябушинский и Челноков, завертели головами, нацеливаясь на возможных собеседников.
Разнесли майонез из цельного судака, наполнили к нему рюмки рейнвейном, мозельвейном, шабли, бургонским и сотерном.
Постепенно в зале нарастал гул сытых голосов.
Подали грибы в сметане, особым образом сохраненные жареные молодые боровики, посыпанные перцем и зеленью. К грибам — шато-д'икем, го-сотерн, малага, мускат-люнель, токайское, рейнвейн.
Было уже ясно, что обед удался, хотя внешне никто из гостей не выражал особого восторга. Но Коновалов зорким глазом увидел несколько чрезвычайно довольных лиц, смаковавших вино и кушанья.
Шеф-повар учел англоманию хозяина и включил в меню пудинг по-английски с пюре из каштанов. Налили к нему сладкое вино.
Казалось, пуншем гляссе из мараскина закончится обед, но официанты предложили после него жаркое фазана с салатом, а затем компот из свежих ягод и фруктов.
Лишь когда подали торт, а за ним должны были последовать сыр, фрукты, кофе и чай, к которым в маленькие рюмочки официанты принялись разливать коньяк и ликеры, Коновалов встал. Говор голосов мгновенно стих. "Значит, все-таки вполглаза наблюдали за мной!" — решил хозяин. Его неказистая фигура в безупречном фраке, ослепительно белом жилете не очень высоко поднималась над столом. Маленькие глазки над одутловатыми щеками выглядели совсем не по-английски.
— Дорогие друзья и коллеги! — начал он. — Позвольте мне высказать некоторые соображения по поводу нашего сегодняшнего и завтрашнего положения.
Нарисовав самыми черными красками нынешнее положение России, Александр Иванович предрек революционное движение в самом скором времени.
