Валентина Мухина-Петринская - Король трассы
- Зиновий, дружище, ты будешь жить! - сказал я твердо, встретив его взгляд. Зиновий был укрыт одеялом до самого подбородка. Жар прошел, и глаза у него были ясны и чисты, как всегда, только в них появилось нечто новое и осталось навсегда -след перенесенного.
- Уже отрезали,- проговорил он без всякого выражения. Ни тогда, ни потом не упрекнул он меня за нарушенное слово. Наверное, понял мое состояние. Может, мысленно поставил себя на мое место.
- Пойду позову отца и Сергея Николаевича, они ведь ждут! - вспомнил я строгий наказ.
- Ладно. Только, Миша... скажи им, чтоб не утешали!
Я пошел и объяснил, что Зиновий пришел в себя и просит не утешать. Мне никто не ответил.
Сперанский первым подошел к кровати и осторожно обнял Зиновия и трижды поцеловал в губы, будто тот возвратился издалека. Поцеловал его и мой отец.
- Здравствуй, сынок,- сказал он, и у него перехватило горло. Зиновий посмотрел на отца, на взволнованного Сперанского, на бледную Александру Прокофьевну, стоявшую в дверях, и, должно быть, понял, что мы все пережили за него.
- Ладно, Сергей Николаевич! - успокаивающе сказал он.- Чего уж там... Раз надо - буду жить.
- Поправляйся скорее да выходи на работу,- торжественно произнес Сперанский.- С нынешнего числа ты назначен начальником котлована.
Я невольно ахнул, Зиновий усмехнулся.
- Где уж мне, Сергей Николаевич, великодушный вы человек... разве я справлюсь! Курам на смех.
- Должен справиться! Тебе помогут, Зиновий Александрович. Там нужен энергичный организатор. Прокопенко не справлялся и давно просил меня заменить его.
- Благотворительностью занимаетесь, товарищ начальник! - грустно улыбнулся Зиновий.
- Не имею права! Потом ты поймешь.- Сперанский поднялся.- Поправляйся. Насчет котлована не волнуйся - справишься! Дадим тебе в помощь молодого инженера, как раз вчера прибыл на Вечный Порог. Эх, Зиновий, на тебя вся стройка теперь смотрит. Я верю в тебя! Нелегко тебе будет, да вон сколько друзей - помогут. Хоть бы ты скорее поправлялся: паводок-то на носу! Скажу откровенно, Зиновий Александрович, беспокоюсь!
С того дня Зиновий стал быстро поправляться. Когда я приступил к работе, Клоун один ухаживал за Зиновием. Ни одну санитарку к нему не подпускал, за что Зиновий был ему очень благодарен. Он стыдился своей беспомощности, не любил, когда его кормили с ложечки, и только для меня, отца и Клоуна делал исключение.
Клоун стал ухаживать и за другими больными. Когда его выписывали из больницы (в один день с Зиновием), Александра Прокофьевна предложила ему место санитара. Все нашли, что это для Клоуна подходяще, но, ко всеобщему удивлению, он наотрез отказался.
- Я уж пойду работать в котлован, к Зиновию,- пояснил он. Зиновий вышел из больницы в солнечный апрельский день,
когда бормотали ручейки под тающим снегом и пахло хвоей от нагретых сосен.
Строители организовали в его честь целый митинг и даже хотели его качать, но кто-то надоумил их, что Зиновия можно зашибить. Ребята подняли его на плечи и пронесли через весь поселок и по тракту до самого дома.
Там ждали его полный дом друзей, накрытый стол (женщины двое суток готовились к торжеству) и вино, чтоб выпить за здоровье, дружбу и мир.
Я заметил, что Зиновий, приветливо улыбаясь каждому, беспокойно искал глазами, и понял, к о г о он ищет. Мы ему еще не говорили...
- Таня уехала навсегда,- тихонько сообщил я ему.- Не с Глуховым, нет! В разные стороны. Уже после того, как его исключили из комсомола и изгнали с гидростроя.
На мгновение мне показалось, что у Зиновия шок, как тогда у Клоуна, но он овладел собою.
- Не с ним...- повторил я Зиновию в самое ухо, потому что было очень шумно: гости как раз размещались за столом.- В разные стороны. Все же они одно. Недаром столько лет дружили. Дружба с такими не проходит безнаказанно для души. Забудь о ней, ты еще встретишь единственную, и она будет настоящей.
- Таня настоящая,- возразил он упрямо и так невнятно, будто у него была каша во рту.
- Если настоящая, то вернется! - сказал я.
6
"Здравствуй, Таня!
Это письмо я диктую в магнитофон, потому что это лучше,
чем диктовать человеку хорошему, но не понимающему тебя.
Таня. Мне хочется поговорить с тобой наедине.
Ты получишь маленькую посылочку - ленту с моим голосом...
и услышишь все, что я давно хочу тебе сказать. Так что каждую фразу уже выносил и обдумал заранее. Как сочиняют стихи.
Твой адрес мне дала Александра Прокофьевна. Мы теперь с ней друзья. Она славная женщина. Жаль, что у нее нет детей.
Вот уже месяц, как я понял: нам необходимо поговорить. Мне кажется, ты очень переживаешь свой отъезд с гидростроя. Быть может, называешь его бегством.
Когда совесть упрекает человека и он с трудом, после душевной борьбы и страданий, справится с совестью - это всегда нехорошо. Вредно. Потому что в другой раз он справится с этим быстрее и легче, а потом еще легче, и, глядишь,- человек уже не тот: нет той чистоты и принципиальности.
Но ты ни в чем не виновата, Таня! Тебе не в чем упрекнуть себя. Вот это я и хотел тебе разъяснить. Ведь я, честное слово, понимаю Таню Эйсмонт лучше, чем она сама себя понимает, лучше, чем ее "поняли" другие.
Пусть ты инженер, знающий и толковый, не побоявшийся работы на Севере, но ты девушка.
И вот эта девушка, впечатлительная и нежная, испугалась стать женой безрукого... Ничего здесь нет плохого. Если бы ко мне полгода назад пришла орава добрых, прямых, грубоватых парней и потребовала, чтоб я женился на безрукой женщине, которую я едва знал,- я бы тоже испугался. Это естественно!
Другое дело, если бы этой безрукой женщиной оказалась ты. Тогда я был бы только счастлив. Но это потому, что я люблю тебя. Ты же меня не любишь и потому испугалась.
Когда человек не отвечает другому взаимностью, нельзя ему ставить это в вину. Потому ты ни в чем не виновата. Что ж тебе было делать, как не уехать, если вся стройка ждала, что ты, как в кинофильме, вознаградишь пострадавшего героя, то есть меня.
Возможно, если бы не случилось несчастья, ты и полюбила бы меня. Иногда мне это казалось... Но любовь не успела расцвести в твоем сердце, подул ветер и занес ее снегом.
Теперь все это в прошлом.
И еще, дорогая Таня, мне хотелось сказать, чтоб ты не жалела меня. Как это ни странно, но я чувствую себя счастливым. Кто поверит этому? Я бы сам не поверил. Оттого и отказывался от ампутации.
Как объяснить, почему я, несмотря ни на что, чувствую себя счастливым?
Конечно, мне очень нелегко обходиться без рук и порой становится так горько, что хоть плачь. Но вместе с тем моя жизнь приобрела ту полноту, которой мне не хватало прежде. Только теперь я понял, что жил и работал вполсилы. Вот почему на меня часто нападала тоска, причину которой я не мог себе объяснить. Когда какая-то часть ума, сил, способностей человека лежит под спудом - это действует угнетающе. Я не знал, что способен на большее, чем быть хотя бы и "королем трассы"!
Там были свои трудности - утомительные рейсы, бессонные ночи, слякоть, дождь, снег, гололедица. Но если ты молод и крепок, это не требует напряжения всех сил - духовных и физических.
Когда человек легко справляется с трудностями, надо ему призадуматься: так ли он живет, полной ли грудью дышит?
Когда меня назначили начальником котлована, я подумал, что не справлюсь. Ведь Прокопенко - инженер, и то у него шло ни шатко ни валко, а я всего шофер и плотник.
Сергей Николаевич понял мои сомнения и сказал: "Сначала присмотрись, потом примешь котлован". Но "присмотреться" не пришлось: едва я появился в котловане, меня приняли как начальника. Вот и пришлось напрячь все силы и стать им. Собственно, я присмотрелся за те четыре года, что работал на гидрострое шофером. Меня всегда возмущали толчея и неразбериха, царившие в котловане и так мешавшие людям трудиться. Как инженеру, тебе известно, что трудность возведения сооружений на Ыйдыге в том и состоит, что работы сосредоточены на небольших площадках и ведутся не вширь, как было на Волге, а в высоту. Теснота - вот бич нашей стройки. С этого я и начал: попытался организовать труд людей так, чтоб не было этой толчеи, чтоб людям и машинам было просторно работать. Все с полуслова поняли меня, каждый сделал, как лучше не только ему, но и другому.
Через неделю котлован было не узнать. Руководство в восторге, на каждом собрании твердят: "У Гусача какое-то самой природой данное организаторское искусство".
Даже Михаил Харитонович в это поверил. Но я-то знаю: просто народ захотел и сделал! Людям так от души хотелось, чтоб я справился с должностью начальника котлована. Под влиянием этого доброго желания и в них пробудилась та энергия, способности, ум и силы, что не использовались сполна и тоже находились под спудом. Наверное, есть такой запас скрытых сил в каждом человеке. И лестно, и радостно мне было, что именно я это вызвал! Так и старались друг перед другом - они для меня, я - для них. Если бы ты видела, Таня, какие лица были у людей: растроганные, торжественные и праздничные. Как они вдохновенно трудятся! Поистине у меня теперь тысячи рук вместо двух потерянных!!!
