Иса Гусейнов - Судный день
- То есть отринуть бога?! - с гневным изумлением спросил Ибрагим.
- Нет, шах мой. Мы не отрицаем бога, - по-прежнему твердо и искренне отвечал Наснми.
Но Ибрагим не поверил ему. Насими показался ему дьяволом, в его глазах чудились сатанинские искры, и Ибрагим поймал себя на страшной мысли, что, зачарованный великими целями своей политики, он, кажется, превратил Ширван в дьявольское гнездо. Не поверь он обещанию Фазлуллаха, мюрид которого сидит пред очами эмира Тимура, спасти его от опасности, неумолимо надвигающейся со стороны Мираншаха, Ибрагим не замедлил бы приказать казнить дьявола, осмелившегося преподать шаху урок сатанинской ереси, а вместе с ним и всех халифов и мюридов хуруфи, заполонивших Ширван.
- Передай Фазлуллаху: я соглашусь скорее, чтобы меня заарканили и привязали к хвосту Мираншахова коня, нежели отступлюсь от бога! - дрожа от гнева, сказал Ибрагим.
Так было всегда - первые же слова Насими вызывали гнев правителей. Товарищи не раз выговаривали ему за скорую откровенность, советовали осторожнее подбирать ключ к уму и сердцу собеседника. Насими не спорил, ибо метод преднамеренно закодированной речи был методом его Устада и диктовался условиями жестокого времени, отринувшего и поправшего все истины, кроме веры в единого и всемогущего бога. Но у него, Насими, был свой метод, и если он выходил победителем из словесных поединков, то только благодаря тому, что говорил открыто и резко даже там, где пахло смертью. По глубочайшему его убеждению, правда Фазла, высказанная без околичностей, откровенно и прямо, ошеломляла своей силой и превращалась в деяние. К тому же, по долгому скитальческому опыту проповедника Насими знал, что правители, обожающие пространные беседы со своими эдибами и недимами - литераторами и собеседниками, как правило, не имеют привычки разговаривать с людьми сторонними и весьма нетерпеливы с ними. Поэтому он ответил коротко и просто:
- Мы отрицаем не бога, а лживую формулу "лаилахаиллаллах", шах мой, сказал Насими. - Мы принесли тебе в дар "Книгу вечности" Фазла. Когда ты постигнешь ее, тебе откроется истина.
Махмуд и Юсиф, обменявшись недовольными взглядами, ибо, по их мнению, Насими поторопился сказать о книге, тем не менее достали тяжелые фолианты.
Но взгляд Ибрагима, затуманенный гневом, не видел никого, кроме Насими.
- Если истина не в едином боге, то в чем же она? - раздраженно спросил он. - В собаке и стервятнике?
Враги хуруфизма огрубляли и оглупляли его, утверждая, что Фазл видит божественное равно в человеке и в животном, питающемся падалью, что для него равны красота и безобразие, чистота и погань, шах и его подданные. Незнание основ учения усугубляло недоверие к нему.
- Истина во вселенной, - стал терпеливо объяснять Насими. - Мир состоит из частиц, в которых заключена способность творить. Но не все, что способно творить, божественно. Ибо бог - это совершенство. Совершенство же свойственно только человеку...
Так Насими начал сложнейшую и основополагающую в деле приобщения к учению хуруфи проповедь. Но Ибрагим нетерпеливо прервал его:
- Я - шах! Мне нужны руки, держащие меч! Чтобы сражаться, учения Фазлуллаха не надобно!
- Ты можешь сражаться и даже победить! Но ты не сможешь закрепить свою победу! - парировал Насими. - Ибо победа, закваской которой служат не убеждения, подобна зданию без фундамента.
- На чем же держится здание Ильдрыма Баязида? - спросил Ибрагим. - А царство эмира Тимура?! - губы шаха кривила ироническая усмешка.
- И Баязид, и Тимур - великие завоеватели, шах мой! Но им не дано закрепить своих побед. Ибо воины их беспомощны.
- Воины, покорившие мир, беспомощны?!
- Сила воина не в мече, а в убеждениях, шах мой, - решительно ответил Насими. - Воины Тимура веруют в Коран, а там сказано, что человек от сотворения слаб и беспомощен, судьба его предопределена, нет у него своей воли, ни на что он не способен и, попав в беду, должен уповать на бога, твердить "лаилахаиллаллах" и ждать спасения по божьей милости. На деле же человек, созданный из творящих частиц и воплотивший в себе вселенную, куда старше и Корана, и всех религиозных книг, и сам является их творцом. Но по невежеству он не знает самого себя.
Учение наше основано на воздействии наисложнейшего на простейшее, Солнца на тело, шах мой! В результате воздействия в частицах происходит движение и изменения, шах мой! Чтобы видеть это, нужны глаза! Каждая частица взывает: "Я - творец!" Чтобы слышать это, нужны уши! За шорами невежества человек не видит частицу! Увидев ее, он увидит вселенную, увидев же вселенную, увидит себя и познает, что все творящее во вселенной заключено в нем самом. Не знает себя человек, шах мой, не знает, поэтому он раб ложной веры!
Овладев истинным познанием, человек приближается к совершенству и говорит: "Я семь бог!" И тогда он внутренне свободен, в нем расцветают способности, такой человек несокрушим, шах мой! - В темных, как ночь, глазах Насими заполыхали зарницы, в голосе зазвучала чарующая страсть. - Откажись от ложной веры! Верь в человека, шах мой! В человеке спасение!
Ибрагим в смятении медленно опустился на трон. Именно в минуты душевных колебаний Насими вручал правителям "Джавиданнамэ". Он обернулся к товарищам, те подошли и подали ему книги, и поэт, приняв, понес их на вытянутых руках, как святыню.
- Фазл посылает тебе свою "Книгу вечности", - сказал Насими, бережно опуская фолианты в кожаных переплетах на серебряный поднос для бумаг, стоявший на подставке подле трона. - Это сокровищница знаний о Вселенной, Человеке, Разуме. Но ключ от сокровищницы находится у нас. Если пожелаешь, я стану приходить и толковать содержание книги, и ты освоишь учение.
У Ибрагима вырвался короткий хриплый смешок.
- И стану богом? - спросил он.
- Миром должны править человеко-боги, шах мой, - со всею серьезностью и бесконечной верой ответил Насими. - Иначе он погибнет под пятою невежд.
Своды судилища потряс вдруг пронзительный крик шейха Азама.
- Хватайте еретиков! - кричал он.
На послов Фазла набросились черноодетые люди в зеленых тюрбанах. Они ворвались в двери, ведущие в судилище из шахской мечети, и, не обращая ни малейшего внимания на шаха, схватили по приказу шейха Азама послов и уволокли с собой. Шейх Азам стоял позади трона на нижней ступеньке потайной винтовой лестницы и налитыми кровью глазами смотрел, как их уводят. Он был страшен в своем исступлении,
Никто, кроме шаха и наследника, не имел права без особого на то высочайшего разрешения пользоваться потайной лестницей, соединяющей ханегу с личной казной шаха, диванханой и тайным арсеналом. Шейх Азам, третье лицо в государстве после шаха и наследного принца, нарушил неписаный закон, и более того - позволил себе, стоя за дверью на нижней ступеньке потайного хода, подслушать разговор шаха с хуруфитами и, пренебрегая присутствием шаха, дать приказ об аресте послов. Забыв все каноны и приличия, шейх Азам решительно обошел трон и встал перед шахом. Шах, пока происходило все это, сидел на троне, не поворачивая головы и не дрогнув ни единым мускулом лица. Напряжение вдруг схлынуло, голова стала ясной, он хладнокровно смотрел на длинное бескровное лицо садраддина, на его беспокойные, резкие жесты.
- Ересь будет предана огню! - завопил шейх Азам и резко шагнул к подносу, на котором лежала "Книга вечности" Фазлуллаха.
Гёвхаршах сделал было движение, чтобы помешать шейху взять книгу, но Ибрагим знаком остановил сына.
Когда садраддин ушел, унося "Джавиданнамэ", Ибрагим взглядом показал сыну нависшее над головой зеленое знамя Тимура.
- Силой его не одолеешь,. - сказал он. - Доныне мы выживали благодаря уму. Даст бог, и на сей раз минует беда.
Три месяца назад, получив письмо Мираншаха с требованием выдать ему Фазлуллаха, шах созвал меджлис и спросил: "Что нам отвечать Мараншаху?"
Мараншахом - Змеиным шахом - называли наследника повелителя в народе, а случалось и во дворце, и не то удивило меджлис, что так назвал его ширваншах, а суть вопроса: все считали, что двух мнений тут быть не может, и требование Мираншаха - правителя Ирана и Азербайджана - следует немедленно удовлетворить. Один лишь принц Гёвхаршах сказал, улыбнувшись: "Напишем, что зима; вот наступит весна, тогда арестуем его и отправим". Ибрагим поцеловал сына в лоб: "Ты читаешь мои мысли, мой Гёвхар!"
Они вынудили Мираншаха прождать три месяца; но, оттянув время, Ибрагим не сумел доказать своей непричастности и даже, как того требовали обстоятельства, враждебности к хуруфитам. О чем же помышляет наследник Гёвхаршах? Или он не понимает, что, объездив вдоль и поперек Ширван и вернувшись с послами Фазлуллаха вместо него самого, он ставит под удар и трон отца, и судьбу Ширвана? Ибрагиму о многом хотелось расспросить сына, главным же образом о том, знает ли принц, каким образом собирается Фазлуллах спасти ширваншаха от грозящей ему со стороны Мираншаха опасности, и, хотя мысль его безотлучно была с арестованными шейхом Азамом послами, он долгим, странно изучающим взглядом посмотрел на сына и показал ему на мягкий низкий пуф, на котором обычно сиживал принц:
