Иса Гусейнов - Судный день
Судя по тому, что послов не допустили во дворец и неуважительно остановили у ворот, с ними и говорить-то не собирались, но шах слушал с вниманием, и Насими продолжал:
- Имадеддин - опора веры - мое второе имя. Насими же - дыхание уст его - я разумею своего Устада... При этих словах Ибрагим помрачнел.
- Я вызывал шейха Фазлуллаха! - сказал он глухим голосом. - Где шейх?
Наследник, телохранители и багадуры напряженно ждали ответа. Как посол объяснит укрывательство шейха и чем обоснует его?
Насими ответил коротко:
- Фазл вездесущ, шах мой!
Шах и все вместе с ним вздрогнули от неожиданности. Согласно Корану, слово "вездесущ" относится к единому богу, и говорить так о смертном есть непростительный грех. К тому же шах уловил в ответе посла некий скрытый смысл, не понятый присутствующими, за исключением разве что наследного принца. Ибрагим знал, что хуруфиты называли Фазлуллаха Хакком - богом, что слово его считается словом Хакка, и воля - волей Хакка, и не то сейчас поразило его, что Насими говорит о Фазле как о боге, а то, что, называя своего Устада вездесущим, он дает понять, что Фазла, как и бога, невозможно ни увидеть, ни коснуться и что вызвать его пред очи шаха - все равно что вызвать самого бога, и, следовательно, попытки шаха сыскать его напрасны и обречены на провал. Вот какой смысл уловил шах в слове "вездесущ" и вот почему это слово вонзилось в него как ядовитая стрела.
- Передай Фазлуллаху, - холодно приказал шах, - что, если он не явится до утреннего намаза, его халифы будут казнены!
Предвидя такой оборот, Насими, встретившись на тайной квартире со своими товарищами, предупредил их об этой возможности. Толкуя письмо Фазла как личное поручение "свершить намаз перед высоким минбаром", то есть довести до ушей шаха мерамнамэ - программу хуруфитов, Насими просил Юсифа и Махмуда остаться и не сопровождать его во дворец, ибо шах мог задержать халифов как заложников и потребовать выдачи Фазла. Юсиф, иронически усмехнувшись в ответ, спросил: с чего это поэт, известный своей неосторожностью, стал вдруг таким осмотрительным? Не для того ли, чтобы в случае удачи приписать себе одному заслугу спасения Фазла? Насими отвечал, что осмотрительности и осторожности требует чрезвычайное положение, ибо речь идет о жизни и смерти Устада.
Тогда товарищи его распахнули свои хирги и показали привязанные кушаками к телу тяжелые книги в кожаных переплетах. "Если ты сможешь, - сказали они, пронести эти книги, то иди один. Но помни, что у шейха Азама во дворце Гюлистан тысячи глаз и ушей, и если он, паче чаяния, узнает, что к шаху явился посол Фазла, да еще с "Книгой вечности" - "Джавиданнамэ", то немедля велит сжечь книгу, а в придачу и самого посла". На это возразить было нечего, и, для того чтобы донести книги в целости и сохранности до шаха, Насими согласился на сопровождение товарищей.
Всю дорогу, пока они шли из тайной квартиры к месту условленной встречи с Амином Махрамом, и потом, когда в его сопровождении шли сюда, во дворец, где их неожиданно встретил отряд аскерхасов во главе с багадурами, все время, пока шел разговор с шахом, мысль Насими была сосредоточена на товарищах, у которых под хиргой таились книги. Арест халифов означал, что книги попадут в руки врага, это же, в свою очередь, означало раскрытие тайны и провал Намаза перед Высоким минбаром. Вот почему, когда шах сказал о казни халифов, Насими, изменившись в лице, сказал, твердо глядя шаху в глаза:
- Мы вместе пришли и вместе умрем! Выслушай, шах, а потом вели казиить!
Испросив разрешение и не дожидаясь его, Насими заговорил с государем как равный с равным, со свободой и категоричностью, свойственной государям:
- Фазлу известно, что шапка, подкинутая на, поле боя под Алинджой, и ложное покушение в мечети подстроены тобой. Фазл и все мы опечалены недостойными делами, пачкающими твое высокое имя. Но, зная о причинах, побудивших тебя пойти на это, мы не отрекаемся от тебя, а хотим предостеречь. Беда твоя в том, что Мираншах знает обо всем, как оно есть в действительности, и уже сообщил своему отцу, что шапку ты подкинул, чтобы скрыть свою помощь осажденной крепости, а покушение подстроил, дабы отвести от себя подозрения в связях с хуруфитами. Твой союз с эмиром Тимуром рушится, шах! Отрешись от пагубной мысли выдать Фазла врагу, выслушай и узнай о целях Фазла.
Ибрагим, как ни искусно умел владеть своим лицом, не смог скрыть изумления и досады. И хуруфиты, и тимуриди посвящены в глубочайшие тайны дворца Гюлистан. Каким образом? Всего несколько доверенных лиц замешано в них... Ибрагим через плечо посмотрел на сына. Гёвхаршах подошел и поклонился.
- Во дворце измена, шах мой, - сказал он. - Переодетые люди Мираншаха тайно прибыли в Шемаху к кому-то из твоих вельмож, который укрывает их и обещал им выдать
Фазла.
Ибрагим напряженно думал. Сам он добился свержения Кесранидов не только силами повстанцев, но и с помощью сговора с приближенными Хушенка, их, стало быть, предательства по отношению к своему законному государю. Это они впустили в Шемаху за два-три дня до восстания повстанцев, которые прибывали небольшими группами и рассеивались в ремесленных кварталах до наступления урочного часа. Они же, вельможи Хушенка, отворили в день восстания Главные ворота дворца и впустили повстанцев. Позднее, по заключении договора с эмиром Тимуром, когда шах в знак полнейшего доверия и покорности повелел снять все крепостные ворота, чем немало удивил и напугал своих придворных, на возражения более всех растерявшегося кази Баязида Ибрагим отвечал:
"Моя крепость - в сердцах моих подданных. Если они сохранят мне верность, то незачем бояться открытых ворот".
Использовав некогда предательство как орудие достижения власти, Ибрагим более всего на свете стал опасаться измены. И если одной из причин его чрезмерной осторожности была привычка, вошедшая ему в кровь с младых ногтей, то другой - был страх измены. Вот почему, когда сын сообщил ему, что кто-то из вельмож оказывает Мираншаху тайные услуги, он весь покрылся холодной испариной, В тайном совете, по подготовке покушения кроме него и наследного принца участвовали еще трое: кази Баязид, шейх Азам и гаджи Фиридун, правитель Баку. Кази Баязид отпадает: он скорее усомнится в себе, чем в своем старом учителе. Остаются, следовательно, двое - гаджи Фиридун и шейх Азам. Кто изменник?
Ибрагим редко виделся с гаджи Фиридуном, но, представив себе его маленькие, вечно хмельные глазки, в которых светилось столько преданности, обожания и готовности верного слуги, нежданно вознесенного покровителем на высокий пост, исключил и его. Значит, шейх Азам?! Когда после заключения договора эмир Тимур отозвал принца Мираншаха, временно назначенного наместником Ширвана, из Шемахи, все во дворце возрадовались оказанному шаху знаку полноправия и полновластия. Один лишь Ибрагим не обольщался. Какая в наместнике нужда там, где полным-полно дервишей-хабаргиров?
В тот день, когда наследник Мираншах покидал Шемаху, из всех семи караван-сараев, расположенных вокруг города, высыпали толпы дервишей и устремились вслед за принцем, подбрасывая в воздух свои островерхие треухи, пронзительно выкрикивая "йа-гу! Иа-гу!" - "О аллах! О аллах!" и бросаясь под копыта коню, чтобы подобрать золотые и серебряные монеты, которые пригоршнями швырял им принц. Проводив его до берега Куры, дервиши-хабаргиры вернулись в Шемаху.
Ни для кого не составляло тайны, кем были эти люди в недавнем прошлом, ибо их покалеченные руки и ноги, шрамы - следы боевых ран - свидетельствовали красноречивее слов. И ходили они не с дервишеским посохом, а с батганом орудием смерти. Перепоясанные вощеным арканом, к концу которого привязывался свинцовый шар величиной с кулак, они, заполонив базар, разматывали его и, вращая с невероятной скоростью наконечником в воздухе, диким улюлюканьем распугивали базарных старост, вспарывали чувалы и тюки купцов, наполняли свои бездонные кожаные мешки доверху орехами, фундуком, хурмой, суджуком, и, жуя свою добычу, слонялись по улицам города и выкрикивали "Йа-гу! Иа-гу!". Крик этот был гласом неписанных законов эмира Тимура и власти его наследника Мираншаха, которую он оставил по себе.
В дни праздника новруза, коронации, жертвоприношения, мовлуда - дня рождения пророка Мухаммеда, разговення после оруджа - великого поста дервиши-хабаргиры набивались во дворец Гюлистан, роились вокруг шахской, мечети и в кельях резиденции садраддина. И, наблюдая, как покорно прислуживали мюриды шейха Азама этим пришельцам с батганами, Ибрагим сполна ощущал тяжесть нависшей над головой чуждой власти и, не смея прогнать их, молча сносил свое унизительное положение. Нет, он не усматривал ничего предосудительного в том, что мюриды шейха Азама привечают дервишей-тимуридов, кормят и поят их, и более того- посылал из шахской кухни на половину шейха Азама для угощения их самые изысканные яства, чтобы, продолжая свой путь, следуя в лагерь тимуридов, а оттуда за Араке в Султанию - резиденцию Мираншаха, дервиши-хабаргиры не поносили шаха в не жаловались на него.
