Даниил Альшиц - Начало самодержавия в России
Объективным результатом этого было освобождение царя из-под тяжелой опеки прежних боярских правителей. В его окружение смогли выдвинуться новые люди, выступавшие от лица «всей земли», выражавшие интересы служилого дворянства и верхушки городского посада, с требованиями которых феодальной аристократии приходилось все больше считаться. Образовалось правительство, в которое вошли представители наиболее дальновидных кругов как боярства, так и дворянства и представители духовной иерархии. При этом, однако, следует подчеркнуть одно важное обстоятельство: компромисс, на котором было основано новое правление, имел не две стороны (о них постоянно идет речь в историографии: феодальная аристократия — с одной, и служебное дворянство — с другой), а три. Царь Иван также был участником компромисса в качестве одной из его сторон. На этом этапе царь вынужден был отказаться от претензий на неограниченную власть и удовольствоваться, как он сам позднее писал, «честью председания» сложившегося вокруг него совета.
Дух умиротворения и консолидации витал поначалу над этим общефеодальным союзом. В «Степенной книге» рассказывается о всеобщем — царя, вельмож, простого народа — покаянии: «Все же люди умилишася и на покаяние уклонишася от главы и до ногу, яко же сам благочестивый царь, тако и вельможи его и до простых людей вси сокрушенным сердцем… первая (прежние. — Д. А.) греховная дела возненавидевше и вся тщахуся и обещевахуся богу угодная дела сотворити, елика кому возможно».
Выражая общие настроения, царь и митрополит Макарий собирали соборы примирения, участники которых, в первую очередь царь и бояре, каялись в своих прежних «преступках». Цель всех этих усилий царь сформулировал в таком словосочетании: «смирить всех в любовь». Разумеется, ни царственный оратор, ни его слушатели не предвидели тогда зловещую символику того факта, что речи о любви, справедливости и добре произносились с высоты будущего Лобного места.
Представление о форме централизации, т. е. о форме объединения разрозненных ранее уделов в единое целое, неизбежно связывалось у людей феодальной эпохи с заменой многих местных владык одним властителем — монархом, в данном случае царем. Однако мировой исторический опыт, зафиксированный в Библии и в книгах Нового завета, в летописях и хронографах, с достаточной ясностью показывал, что цари могут быть разными — «хорошими», т. е. способными ввести «суд и правду» в своих землях, или «плохими» — неспособными это сделать и, напротив, готовыми «своим небрежением» принести гибель стране и «людям».
Поэтому борьба за установление единодержавия, которую от имени «всей земли» вели Адашев и Сильвестр, необходимым образом сочеталась с борьбой за «хорошего царя», включала множество форм воспитания царя, различные способы удержания его в «узде».
«Воспитание» царя в духе определенной этики поведения и взаимоотношений со своими «мудрыми советниками» было одной из форм ограничения монаршей воли, хотя отнюдь не самой существенной. Действительное ограничение провозглашенного в 1547 г. единодержавия естественным образом вырастало из самого факта политического компромисса, внутри которого оно вынуждено было делиться властью с другими политическими силами. Но в еще большей степени ограничение самодержавия вытекало из той системы управления государством, которую практически выстраивало правительство компромисса.
Когда мы говорим, что великокняжеская, а затем царская власть опирается на класс феодалов, это в общем виде верно. Однако это общее положение всегда имеет конкретную форму. В тот конкретно-исторический момент три основные прослойки феодалов — крупные светские землевладельцы, церковь и служилая масса — находились в серьезном противоречии друг с другом.
Феодальная аристократия, из которой выросла великокняжеская власть, по мере укрепления этой власти превращалась объективным ходом вещей в силу, оппозиционную, а то и враждебную по отношению к ней. Великокняжеская и тем более молодая царская власть стремилась от такой опоры отказаться и опереться на массу служилого дворянства, а также на верхи городского посада. В то время, о котором идет речь, самодержавию еще только предстояло организовать дворянство в качестве опоры своей власти. Для этого, как мы знаем, предстояло немало сделать.
Власть московского царя держалась тогда на основаниях скорее «духовных», чем материальных: на традиции подчинения подданных великокняжеской власти (хотя, как показало восстание 1547 г., традиция эта была недостаточно надежной гарантией спокойствия), на поддержке со стороны церкви, но главным образом на щедро выданных после восстания обещаниях.
Одним из этих обещаний и было «покаяние» царя и «всех людей», т. е. обязательство не допускать впредь прежнего произвола и грабежа со стороны власть имущих, провести большую программу реформ, отвечающих в основном требованиям служилой массы и верхушки городского посада. Для того чтобы укрепиться, а быть может, даже для того чтобы вообще удержаться, царская власть должна была, и по возможности быстро, по этим векселям уплатить. С этой точки зрения царь самим ходом вещей оказывался заинтересованным участником проведения программы реформ, создания общегосударственного законодательства, упорядочения «истязания» (взимания) всякого рода налогов и даней.
Для достижения важнейшей цели — увеличения и укрепления дворянского войска нужен был фонд выдачи «оклада» каждому дворянину, т. е. земля. В силу этой необходимости, а также в интересах укрепления своего авторитета главы государства царь Иван становится активным участником выработки внешнеполитической линии, направленной на расширение государства. Речь прежде всего идет о завоевании Казанского ханства.
Укрепление социальной базы государства, проведение значительных реформ, оздоровление и обновление аппарата управления, ведение активной внешней политики — все это естественно и неизбежно требовало исполнителей, способных взять на себя решение столь значительных задач. Круг людей, выдвинувшихся после потрясений 1547 г. к руководству государством, был в тот момент для молодого царя, беспомощного в бурном потоке событий, поистине спасательным кругом, за который он вынужден был держаться до тех самых пор, пока не почувствовал под ногами достаточно твердую почву. Тогда он этот «круг» оттолкнул. Но до этого в 1547–1548 гг. было еще далеко.
Позднее царь будет всячески чернить своих бывших соратников. Эти поздние его высказывания явно противоречат известной нам фактической картине тесного многолетнего сотрудничества его с «собакой» Адашевым и «невежей» Сильвестром, которые, как верно сказал Курбский, «утверждали царя». Утверждали не только объективно, своей политикой, но и глубоко и всесторонне продуманной системой его возвеличения и в своих посланиях, и в проповедях, и в летописи, и в поощряемой ими публицистической литературе. Вполне понятно, что в ответ они ждали от него поведения, не мешавшего созданию светлого образа благочестивого царя, старались держать его в руках. Общими усилиями Макария, Адашева, Сильвестра и горячо любимой царем жены Анастасии им это удавалось. Царь Иван держал себя вполне пристойно, не только перестал «человеков уроняти», но и оставил жестокие развлечения юности вроде швыряния с высоких теремов собак и кошек. Он стал образцовым христианином, ездил в далекие монастыри замаливать даже малые грехи «непотребного слова малого ради». Он нес этот крест безропотно, потому что понимал абсолютную необходимость такого поведения, без которого формальному авторитету его высокого титула невозможно было наполниться реальным авторитетом его личности. Словом, вести себя иначе ему, с одной стороны, было поздно, так как он уже вырос из возраста безответственного юнца, а с другой — рано, так как он еще не достиг той безграничной власти, которая позволит ему в будущем обращаться со своими подданными так, как ему заблагорассудится.
С годами создаваемый общими усилиями авторитет царя подымался как на дрожжах. В первую очередь этому способствовали огромные внутри- и внешнеполитические достижения его правительства. Можно думать, что его самолюбие было всем этим не в малой степени удовлетворено. Вместе с тем влияние молодого царя на дела управления было, по-видимому, весьма ограниченным, с его мнением не всегда считались.
Трудно сказать, с самого ли начала испытывал Иван IV ненависть к своим советникам, вызванную вынужденным подчинением и смирением, которая позднее то и дело выплескивалась из него но любому поводу, или она созрела в нем постепенно. Так или иначе, его согласие с Адашевым и Сильвестром в течение многих лет стойко выдерживало весьма тяжелые испытания.
Для того чтобы представить себе царя в конце 40— 50-х гг. не в качестве невольника своих же холопов, каким он себя потом изобразил, а в качестве «единомысленника» и «согласника» входивших в его правительство деятелей, необходимо ясно отличать Ивана IV конца 40—50-х гг. от царя Ивана Грозного 60-х и следующих годов его царствования. По многим пунктам своих воззрений, по крайней мере выраженных и зафиксированных, — это разные политические деятели.
