Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
только с тем, что было на них (tylko jak chodzili, tak lyIi zostawieni). Автор походного
дневника исчисляет потерю их, возбуждая сожаление в своем обществе и смех в
нашем: „У пана воеводы смоленскаго" (пишет он) „и пана стольника литовского
расхищено не меньше, как на 100.000 злотых деньгами и серебром, в том числе
дорогой перстень и диамантовая запоиа с парою таких же петлиц; у пана киевского
воеводы—серебро, коней и палатки на 18.000 злотых; у пана брацлавского подсудка—
на 6.000 злотыхъ'5'*); и которому из черни не досталось какой-нибудь драгоценности, те
рвали с рыдванов опоны на куски, и потрясая, хвалились, что это—ляцька здобыч. Мы
приветствовали панов коммиссаров с невыразимою радостью: ибо считали их уже
погибшими (obzalowali, jako zgukione glowy)“.
*) По известию Фсвециша, Киеель и Косаковский утратили более, чем на 30.000*
.
319
Только тогда признали в лагере безразсудством со стороны толевого гетмана, что он
вернулся вчера с сотнею хоругвей, не дождавшись коммиссаров. Коммиссарьт отдавали
справедливость Хмельницкому, что погибли бы в Белой Церкви, когда бы не он, не
Выговский и не полковники Хмелецкий, Гладкий, Богун и Бромецкий. По их рассказу,
Хмельницкий искренно желал мира вместе со всею старшиною; но дерзкая чернь раз
пятнадцать пыталась брать их в замочке „приступом и изменою". Полковники рубили
своевольных саблями, били обухами, а одного козака Богун обезглавил, когда тот, при
виде съестных припасов для коммиссаров, закричала: „Дак се мы складатимемо Ляхам
стацию"! Выговский, увидев смоленского воеводу и литовского стольника (у которых
было больше других оказалости), сказал: „Не с ума ли вы сошли панове? приехали к
мужикам в огонь! И мы, обороняя вас, погибнемъ". Но так усердно все „трактовали"
коммиссаров, что и спали вместе с ними, разгоняя бунтовщиков. „Разве по нашим
трупам доберутся до васъ", успокаивали они своих гостей, не в пример таким
„совершеннейшим во всех отношениях людямъ", каких прославляют киевские
профаны. Татары всего больше порывались на литовского стольника. Один из них
пустил из лука стрелу в замковое окно, и едва не убил Киселя, а другой стрелой—
литовского стольника.
Вот все, что нам известно из достоверных источников о пребывании коммиссаров
среди козакотатарской орды в Белой Церкви. ЧтЬ касается самих переговоров, то в
уцелевших письменах не упомянуто вовсе о трех важных пунктах, предложенных
панами козакам, как победителями побежденным, и упомянутых только в дневнике
Освецима: 1) чтобы Хмельницкий уплатил коронному войску жолд за несколько
четвертей года; 2) чтобы Козаков осталось в реестре только в 12.000, и 3) чтобы на
место Хмельницкого был выбран гетманом кто-нибудь другой. Освецим пишет, что
козаки в начале согласились было на уплату жолда и на
12.000
реестровиков, но Хмельницкий оставлен гетманом попрежнему, и потом
первые два условия отвергнуты...
В этом известии есть что-то недосказанное. Вероятно, Хмельницкий и Выговский с
братией согласились на два первые условия толькодля того, чтобы коммиссары не
настаивали на выборе гетмана, а когда вопрос о гетманстве был решен в пользу
Хмельницкого, тогда онъ—выражусь по-малорусски—из их же хворосту да им же
загнув и карлючку; а загибая карлючку, он больше ниче-
320
.
го не должен был делать, как довести под рукой до сведения черни о ляшеских
требованиях,—и вот Освецим пишет: „Эти условия вызвали среди Козаков большое
волнение. 'Зернь вознегодовала на Хмельницкого: „Ты здобу в соби славу и збагатився
нашими головами, а тепёр еднаесся з Ляхами, выпёсуеш нас из лэестра, Ляхам нас
подаёш! Вони сядуть нам на шию, и т. и“.
На все прочие пункты козаки согласились, но потом раздумали, и прислали к панам
двух полковников, Москаленка и Гладкбго, трактовать вновь о трех пунктах: 1) число
реестровиков соглашались они уменьшить лишь до 20.000; 2) настаивали, чтобы
панское войско в козацких полковых городах не квартировало; 3) не соглашались бить
Орду и отдать панам татарских мурз.
Москаленко и Гладкйй боялись в панском лагере за расхищение коммиссарских
возов, и спросили у сендомирского хорунжого: „Пане Чернёцький! чи нас не
постинають за те, що панив коммиссарив пожакували®?— „Мы не насилуем права
народовъ", отвечал с благородной гордостью питомец иезуитов, не сознавая, что
насилие над самым священным из народных прав, над свободой религиозной совести,
вызвало Польшу на боевой суд с недополяченною Русью.
Через несколько часов козацкие уполномоченные получили такую декларацию: „Так
как вы бить Орду не хотите, то отрекитесь от неё клятвенно, а мы сами покараем ее, без
вашего вмегоатель • ства“. После долгих переговоров, паны согласились на 15.000
реестровиков, а Потоцкий обещал охранить от жолнерских постоев полковые города:
Еанев, Чигирин, Корсунь, Переяслав и Черкас. Что касается кривды коммиссаров, то
они объявили, что, ради благ мира, отдают ее Богу и отчизне, а так как перед их
глазами Хмельницкий тотчас велел обезглавить 15 хищных Козаков, то желали только,
чтоб и гругих подвергли такой же каре.
„Достойно замечания® (сказано в походном дневнике), „что чернь сожалела о
литовских панах, говоря: „Когда бы Ляхи сами были коммиссарами, то не вышли б
отсюда; но эти хорошие паны (tak grzeczne panowie) не виновны перед нами: только это
и спасло их от разнузданной сволочи (przed wynzdanym motiochern)““.
Дав знать козакам, что идет принять от них верноподданническую присягу,
Потоцкий двинулся из-под Германовки 20 сентября. Оба войска, коронное и литовское,
шли рядом, в боевом порядке. „Строй наших войскъ® (говорится в дневнике) „казался
огромным: ибо и табор был окружен, войском. Коронные возы
.
321
шли в 74 ряда, а литовские в 40, по широкой равнине. Чело войска занимало по
малой мере такую линию, как от Варшавы до Воли, а в длину возы тянулись на
громадную подольскую милю, в большом порядке... Посмотрев на такое прекрасное
войско, конное, оружное, панцырвое, огромное, обстрелянное и хорошо обученное, как
мы посматривали на него с высоких могил, надобно было заплакать вместе с Ксерксом,
—не о том, что от этих людей ни одного не останется через несколько десятков лет, а о
том, что столь огромное войско должно терзать собственные внутренности, и что оно
не обращается против оттоманской силы, которой пришел бы конец “.
Вот исповедь факта, что не козаки разрушили Польшу, а сама шляхта, продуктом
которой был безнаказанный грабитель, жолнер, и беспощадный руинник, козак!
„Целую ночь“ (сказано дальше в дневнике), „как остановились мы па походе, так и
ночевали, не допуская сна к нашим глазамъ".
Под Белою Церковью Потоцкий получил от Хмельницкого письмо, в котором тот
выразил удивление, что панское войско приблизилось, и просил коммиссаров съехаться
съкозацкими уполномоченными на урочище Гострый Камень, в 300 коней с той и
другой стороны.
По вчерашнему соглашению, с панской стороны выехало 12 особ для переговоров о
некоторых пунктах относительно присяги. Под Гострою Могилою была разбита для
них палатка, а в четырех выстрелах от неё стоили три гусарские хоругви. Козаки
требовали, чтобы хоругви отошли к лагерю; но паны видели, что они с умыслом
скрыли Татар в соседней пасеке. Хоругви всетаки отступили немного в сторону. Тогда
козаки потребовали от панов залояшиков. Дали им в заложники шляхтичей Тишу и
Люлю. Наконец приехало к палаткам 12 простых Козаков и только один меж ними из
старшины, на прозвище Ордынец. Поклонясь панам, один козак начал говорить, что
гетман их и Запорожское Войско требуют трех пунктов: 1) чтобы Зборовский договор
был сохранен вполне; 2) чтобы жолнер вышел отсюда, и не располагался постоем; 3)
чтобы паны не разрывали дружбы Козаков сТатарами: ибо татары—сторожа козацкой
свободы.
Паны с изумлением указали на состоявшееся уже соглашение. Козаки отвечали:
„Мы разъихались из паном гетьманом. Не знаємо, не видиемо, щб миж вами було, а
вийсько с тим нас послало". Кисель с жаром (patetice) стйл их уговаривать; но козаки
т. ш.
41
322
были к его красноречию глухи. Согласились только посоветоваться с Выговским, и
лишь только уехали, тотчас возвратили панам заложников.
Чтобы застращать Козаков, Потоцкий двинулся к их табору. Правым крылом
вызвался командовать князь Радивил, по замечанию дневника, жадный к славе: ему
предстояла наибольшая опасность со стороны болота, рвов и козацких пасек. Левым
