Роберт Масси - Николай и Александра
Письма супруги царь читал ночью перед сном. Его ответы, хотя и более сдержанные, были, тем не менее, трогательными и нежными. "Мое любимое Солнышко, - писал он, - когда я читаю твои письма, глаза мои влажнеют... я представляю, как ты лежишь на своей кушетке, а я слушаю тебя, сидя в своем кресле у лампы... Не знаю, как бы я вынес все это, если бы Господь не даровал мне тебя, мою жену и друга. Я говорю серьезно. Иногда мне трудно говорить о таких вещах, мне проще изложить свои мысли на бумаге из-за своей глупой робости... Прощай, мое любимое, милое Солнышко... Нежно целую тебя и детей. Навеки твой старый муженек Ники".
Сидя на балконе, императрица описывала смену времен года в Царском Селе: "Солнце опустилось за деревья, повсюду мягкий туман, по пруду плавают лебеди, на траву опускается роса", а позднее: "листья становятся ярко желтыми и красными", затем: "розовое небо за кухней, деревья под толстым слоем снега точно в волшебной сказке". Ранней весной царь писал из Могилева: "Вчера вскрылся Днепр. Вся поверхность реки покрылась льдинами, которые двигались быстро, но бесшумно. Иногда слышался грохот двух сталкивающихся льдин. Это было великолепное зрелище". Несколько дней спустя он сообщал: "Зазеленели березы, каштаны покрылись дымкой, скоро на них распустятся почки. Вокруг такой запах. Видел двух собачонок, бегавших друг за другом, а я стоял у окна и улыбался".
Зная, как муж скучает по детям, императрица подробно описывала их жизнь: "У Бэби сейчас уроки, он два раза в день катается в санках, запряженных осликом; он говорит, что твоя крепость начинает уменьшаться. Мы пьем чай в его комнате, это ему нравится... Бэби страшно доволен твоим бассейном, заставил нас придти и смотреть, какие штуки он выделывает в воде. Все дочери умаляют разрешить им тоже покупаться в нем как-нибудь вечером. Ты им разрешаешь?" Когда царь разрешил дочерям купаться в его бассейне, императрица писала: "Девочки в диком восторге от того, что могут купаться в твоем бассейне". А позднее: "Бэби съел уйму блинов... Бэби научился хорошо играть на балалайке. Татьяна тоже. Я хочу, чтобы они учились вместе... Мария стоит у двери и увы! ковыряет в носу... Чтобы загореть, девочки ложатся на пол. И откуда взялась эта мода?"
Хотя работа в госпитале отвлекала императрицу от забот о собственном здоровье, она по-прежнему страдала одышкой и передвигалась в коляске, когда не находилась среди публики. У нее стали пухнуть ноги и болеть зубы. Весной 1916 года зубной врач приходил к ней каждый день, иногда до трех раз. Цесаревич страдал от частых кровоизлияний в область локтевого сустава и коленей. Когда мальчик не мог передвигаться, императрица часами лежала на кушетке в его комнате и обедала вместе с сыном. К вечеру боли у него усиливались. "Он боится ночи", писала императрица. Чтобы развлечь брата, его навещали великие княжны Ольга и Татьяна Николаевны.
"Бэби весь день был очень весел и радостен... Ночью он проснулся от боли в левой руке и почти не спал с 2-х часов; девочки долго сидели с ним. По-видимому, он работал ломом и переутомился. Он такой сильный, что ему очень трудно всегда помнить о том, что ему нельзя делать сильных движений. Но так как боль появилась внезапно ночью с такой силой, и рука не сгибается, то я думаю, что это скоро пройдет - боль продолжается обыкновенно три ночи. Я плакала в церкви, как дитя. Не могу слышать, когда милый ребенок страдает", - писала она 6 апреля 1916 года.
Тем же вечером императрица писала: "Я провела весь день в комнате Бэби, раскрашивала яйца, в то время, как мсье Г. читал ему или держал фен. Он страдал почти все время, задремал на несколько минут, а потом опять начались сильные боли. Самое лучшее - чтение, оно отвлекает на время мысли, когда страдания не так велики. Вид его страданий делает меня глубоко несчастной. Мсье Г. так добр и ласков с ним и прекрасно умеет с ним обходиться".
Те, кто хорошо знал императрицу, ни на минуту не сомневались в ее патриотизме. Война между Германией и Россией воспринималась ею как личная трагедия: брат государыни, великий герцог Гессенский, служил в германской армии, но сама она считала себя русской. Она рассказывала своей фрейлине, что прожила в России двадцать лет. "Это родина моего мужа и сына, говорила она. - В России я была счастлива, как супруга и мать. Я всем сердцем привязана к этой стране". И все же ее печалила и судьба Германии. "Что случилось с Германией моего детства? - спросила она в беседе с Пьером Жильяром. - У меня остались такие счастливые, поэтические воспоминания о моих младенческих годах, проведенных в Дармштадте. Но во время более поздних поездок мне показалось, что Германия изменилась, стала незнакомой страной, какой я прежде не знала... Ни мыслями, ни чувствами я не могла ни с кем поделиться". Вину за происшедшее она возлагала на кайзера. "Пруссачество - это погибель Германии, - заявляла она. - Я ничего не знаю о моем брате. Где он? Я дрожу при мысли, как бы император Вильгельм из мести ко мне не послал его против России".
Находясь в столь сложном положении, императрица особенно беспокоилась о репутациях обоих воюющих наций. Когда германские войска варварски сожгли старинный город Лувэн, славившийся своей библиотекой, она воскликнула: "Я краснею, что была немкой". 24 сентября 1914 года она писала государю: "Я хотела бы, чтобы наши войска вели себя примерно во всех отношениях, не грабили бы и не разбойничали, пусть эти гадости творят только прусские войска... Я хотела бы, чтобы имя наших русских войск вспоминалось впоследствии во всех странах со страхом и уважением, и с восхищением... Я пристаю к тебе с вещами, которые меня не касаются, но я делаю это из любви к твоим солдатам и их репутации".
Императрица тяжко страдала от того, что идет война, приносившая людям столько мук и лишений. Как и многие другие, она желала одного - чтобы их страдания были не напрасны: "Это вдвойне дает чувствовать страдания войны и кровопролития. Но, подобно тому, как вслед за зимой шествует лето, так после страданий и битвы пусть мир и утешение найдут свое место в этом мире, и пусть вся ненависть превратится, и наша возлюбленная страна разовьет свою красу во всех смыслах слова. Это новое рождение - новое начало, очищение души и разума. Только надо их вести по прямому пути и по правильной дороге".
Как и царь, пламенная патриотка, императрица была убеждена, что они с государем олицетворяют великое национальное движение, охватившее всю Россию. Она трудилась в госпиталях в ожидании победы, которая непременно придет. Лишь весной 1915 года, когда надежда на скорую победу поблекла, императрица, судя по ее письмам, впервые проявила глубокий интерес к работе, выполняемой государем.
Объяснялся он ее заботой о государе. До мозга костей проникнутая идеей самодержавия, веря, что единственно приемлемая форма правления в России, Александра Федоровна опасалась, что ее нежный супруг, которого она обожала за доброту и обаяние, ведет себя не так, как подобает самодержцу. В апреле 1915 года она ему писала: "Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком добр и мягок - громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса. Будь более решительным и уверенным в себе, ты отлично знаешь, что правильно, и когда ты прав и не согласен с остальными, настой на своем мнении и заставь остальных его принять. - Они [министры] должны лучше помнить, кто - ты. Ты меня, наверное, считаешь назойливой, но женщина порою яснее видит и чувствует, чем мой слишком кроткий друг. Смирение - высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю. - Будь уверен в себе и действуй - никогда не бойся - ты лишнего никогда не скажешь".
В то же время она и советовала: "Будь самодержцем, мой родной... Будь хозяином и властелином, ты самодержец".
Императрица предупреждала, чтобы супруг остерегался тех, кто, по ее мнению, посягает на прерогативы императора. Неизменной мишенью ее критики был великий князь Николай Николаевич; она продолжала поносить его до тех пор, пока тот не пал. Одновременно нападкам императрицы подвергалась Дума. "Дорогой, я слышала, что этот ужасный Родзянко и другие... просят немедленно созвать Думу, - писала она в июле 1915 года. - Пожалуйста, не разрешай, это не их дело, они хотят обсуждать вопросы, которые их не касаются и которые внесут еще больший разлад - их нужно удержать от такого шага". Вновь и вновь слышен в ее письмах один и тот же мотив: "Мы не конституционная страна, и не смеем ею быть, наш народ недостаточно для этого образован... Не забывай, что ты самодержавный император и должен им оставаться. Мы не готовы для конституционного правления". Императрица защищала не только прерогативы государя, но и права сына, будущего монарха: "Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован".
Следующий шаг, с точки зрения императрицы, был вполне естественным. Ведя великую битву за спасение России и самодержавия, Александра Федоровна нуждалась в мощном союзнике. Она была убеждена, что Распутин - "божий человек", доказательством чему были его чудные молитвы, с помощью которых он не раз останавливал кровотечение у наследника. И теперь, во время войны, он был воплощением России: неотесанный, малограмотный, но набожный и преданный царю. Отсюда нетрудно было заключить, что Господь повелел Распутину провести Россию через военные испытания. Если она могла доверить ему самое большое ее сокровище - жизнь сына, почему бы не положиться на советы "старца" при назначении министров, командовании войсками и управлении страной?
