Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
«самым злоумышленным городом России, который питался заграничным сырьем, возил себе из Англии топливо и, расширяя за счет этого свои заводы, вследствие войны стал тащить все необходимое для себя».
Более того, каждый заказ на новое оборудование, сделанный питерским заводам, оратор предлагал приравнять к государственному преступлению. «Петроград зарезал нас!» – в сердцах восклицал Чаманский[1359]. Удивительно, что после таких речей столичные гости вообще не покинули заседание и продолжали терпеливо выслушивать московских обличителей. Очевидно, полемика не входила в их планы: они строго следовали намеченным курсом, главным ориентиром которого выступал Корнилов. К его приезду на Государственное совещание Москву наводнили портреты и биографии генерала[1360]. Огромной рекламной кампанией руководил все тот же Завойко. Особой театральностью отличалась встреча на вокзале:
«дамы в белых платьях с цветами и крики "ура" со стороны не совсем трезвых кавалерийских офицеров – все это носило следы какой-то бутафории, казалось, что у кого-то был определенный расчет подчеркнуть торжественность встречи генерала Корнилова по сравнению с приемом членов Временного правительства»[1361].
Кроме того, в ставке решили перебросить в Москву на время проведения Государственного совещания 7-й Сибирский казачий полк, чему категорически воспротивился командующий Московским военным округом А.И. Верховский[1362]. Перед открытием совещания прошел обед, который устроил для участников М.В. Родзянко. Заметим, что перед банкетом доклад о внешнеполитическом положении России делал А.Ф. Аладьин – советник Корнилова по международным вопросам; в окружении генерала он неизменно находился в прямом и переносном смысле рядом с Завойко, в квартире которого остановился по приезде из Англии[1363].
Дни Государственного совещания продемонстрировали, что достичь соглашения между двумя сторонами невозможно. Питерские банкиры, возглавляемые Путиловым и Вышнеградским, чувствовали себя рулевыми; было видно, что инициатива у них в руках. Воспользовавшись пребыванием в Москве Корнилова, они ознакомили его с положением в стране, подчеркнув катастрофическое углубление кризиса в экономике. Их вердикт был пессимистичным: продолжение хозяйственного хаоса отбросит Россию из числа ведущих мировых держав и приравняет к Персии и Турции[1364]. На встрече обсуждались также намечаемые шаги: собеседники Корнилова подтвердили наличие средств на счетах крупнейших петроградских банков. А Путилов заверил главковерха, что они могут в кратчайшие сроки аккумулировать для его нужд еще 10 млн рублей[1365]. И это были не просто слова: 31 мая 1917 года комитет съездов представителей коммерческих банков призвал вносить по 0,5% от основного и запасного капитала для образованного «Общества экономического возрождения России», на специальные счета в ведущих питерских банках[1366]. Также к финансированию затеи генерала активно присоединился Сибирский торговый банк; Корнилова посетил председатель правления Бессарабских железных дорог Николаевский, оставшийся очень довольным встречей (сношения по этой линии поручались Новосильцеву, так как частое появление Николаевского в ставке могло броситься в глаза[1367]).
Главковерх мог быть вполне удовлетворен поддержкой петроградского бизнеса. Примечательно, что он просил банкиров побудить москвичей к более активной помощи. И эта просьба была более чем оправданна: московское купечество явно не торопилось заключить генерала в объятия. Например, визит Новосильцева, ответственного за связь с московскими кругами, к П.П. Рябушинскому успешным назвать трудно. После долгой беседы тот передал лидеру Союза офицеров небольшую сумму (10 тыс. руб.), что очень напоминало вежливый отказ от обсуждения финансового вопроса[1368]. Поэтому Путилов решил встретиться с С.Н. Третьяковым, которому пересказал пожелания Корнилова. Но сподвижник Рябушинского ответил, что «в таких авантюрах не участвует», и Путилову пришлось удалиться ни с чем[1369]. Правда, уже в эмиграции, опровергая рассказ Путилова, Третьяков утверждал, что этой встречи не было, а виделся он только с Завойко, который приходил к нему. Путилов же продолжал уверять в обратном, говоря, что прекрасно помнит эту встречу; да и не мог он не выполнить просьбы Корнилова «растормошить» москвичей. Завойко же он поручал лишь передать генералу о неудаче своей миссии[1370]. Трудно разобраться, кто же был прав на самом деле, однако Корнилов едва ли стал бы направлять Завойко к Третьякову или к кому-либо еще из купеческих тузов. Это можно заключить из мемуаров Новосильцева: хорошо зная настроение Первопрестольной, он уже ранее сообщал Корнилову, что Завойко там считают откровенным авантюристом[1371]. Добавим, и в отношении самого Корнилова у московской деловой элиты сложилось устойчивое предубеждение, поскольку она уже пребывала в полной уверенности, что бравый генерал «являлся только исполнителем чужой воли и чуждых сил»[1372], чьего усиления допустить ни в коем случае нельзя.
Общение лидеров финансово-промышленного Петрограда с московскими коллегами все же состоялось – 16 августа 1917 года на совещании по выработке плана экономической политики при Московском биржевом комитете. Состоявшаяся дискуссия касалась организации совместной работы в данном направлении. Московские деятели хотели увязать ее с программой кадетской партии и ратовали за соглашение кадетов с торгово-промышленными кругами. (Правда, ради приличия Третьяков предложил пригласить представителей и других партий, а также беспартийных, известных своими знаниями и опытом.) Более того, они предлагали приурочить подготовку экономического плана к открытию кадетского съезда[1373]. Однако столичные гости отказались обсуждать хозяйственные проблемы в партийном ключе. Они были готовы обсуждать продовольственную сферу, железнодорожное строительство, денежное обращение исключительно с профессиональных позиций, а не ради шлифовки каких-либо партийных программ[1374]. Прийти к согласию стороны так и не смогли. Единственное, о чем в эти дни питерским банкирам удалось договориться с москвичами, так это о необходимости соблюдать более сдержанный тон в выступлениях на самом Государственном совещании (в частности, удалось успокоить неистового Рябушинского, который постоянно находился на грани срыва[1375]). Питерским дельцам это было важно: публичное обострение ситуации накануне предстоящих событий в их планы не входило. Во время Государственного совещания они демонстрировали прохладное отношение к Керенскому. Гучков, выступавший в роли их публичного рупора, назвал пламенную речь премьера «ужасной и по форме и по содержанию»[1376]. В то же время орган московских капиталистов «Народоправство» совсем иначе оценил его ораторское искусство: «Впервые глава демократической России говорит языком великодержавного народа», в нем, заявляла газета, чувствуется священная одержимость[1377]. А вот о корниловском выступлении сказано было весьма сдержанно[1378]. Тем не менее, как говорили очевидцы, Корнилов уехал с московского совещания в глубоком убеждении, что «всякий его смелый шаг будет поддержан восторженным сочувствием всей общественности»[1379].
Участие столичной финансовой элиты, безусловно, являлось большим плюсом в организации переворота, однако не было решающим. Напрямую успех этого рискованного предприятия зависел от офицерства. А точнее, от боеспособности, решимости и морального состояния тех, кто взялся исполнить столь нелегкую миссию. А вот с этим, как выяснилось, были проблемы. Прежде всего их почувствовали сами банкиры, взявшиеся финансировать будущих участников переворота. Путилов вспоминал, как к нему явились полковники Пронин и Десиметьер. Они предъявили письмо от Корнилова (написанное Завойко), содержащее просьбу о выдаче им 800 тыс. рублей. Однако офицеры запросили два миллиона. Путилов выдал первую сумму, а по поводу 1200 тыс. руб. решил посоветоваться с коллегами. Хотя внушительная разница всех смущала, деньги после обмена мнениями в квартире Гучкова, решили выделить. Но сделать этого не удалось, поскольку просители не явились. Путилов и Белоцветов разыскали их в обществе сорока офицеров в одном из фешенебельных ресторанов Петрограда. Шумная компания изъявила полную готовность принять деньги на святую борьбу, после чего банкиры незамедлительно удалились[1380]. Уже в эмиграции полковник Сидорин опровергал этот рассказ Путилова[1381].
