Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
«Кто знает, какое влияние имело это на отношение Корнилова к русской революции?»[1300]
Заняв пост командующего Петроградским военным округом, Корнилов при поддержке Гучкова стал настойчиво добиваться расширения своей служебной компетенции. В частности, он разработал проект создания Петроградского фронта, прикрывающего подступы к столице через Финляндию и Финский залив. В состав нового фронта планировалось включить части Кронштадта, Ревельского укрепленного района и самого Петроградского гарнизона; обсуждалось и присоединение к нему Балтийского флота. Таким способом авторы проекта хотели освободить столицу от воинских частей, становившихся весьма ненадежными: эта реорганизация давала право командующему фронта проводить передислокацию фронтовых и тыловых частей по своему усмотрению[1301]. Но назначенный Верховным главнокомандующим Алексеев был не в восторге от учреждения нового фронта под Корнилова. Завязалась бесконечная переписка со ставкой о территориальных границах предполагаемого фронта[1302]. От этой интриги отвлек апрельский кризис, наглядно показавший, что столичный гарнизон с готовностью откликается на подстрекательство посторонних лиц и не склонен неукоснительно исполнять приказы непосредственного начальства. Временное правительство в эти дни находилось в смятении, и лишь обращение Корнилова к солдатам с напоминанием, что они – революционные войска и не должны подтверждать мнение о себе как о недисциплинированном сброде, выправило ситуацию[1303].
Командующий разными способами пытался укрепить дисциплину. Так, в ответ на участившиеся случаи побегов из воинских подразделений он решил оглашать в печати фамилии дезертиров, нарушивших свой долг перед Родиной[1304]. Однако это мало помогало, и Корнилов жаловался военному и морскому министру на усиливающуюся анархию во вверенном ему округе. Анализируя ситуацию, он пришел к такому выводу:
«Во всех воинских частях, где быстро и глубоко пошло разложение, надо искать причины в командном составе, и это в большинстве случаев не слабость, а революционный карьеризм»[1305].
Гучкова не надо было долго убеждать: в самом аппарате министерства многие офицеры намеревались вступать в партию эсеров, поскольку рассматривали Временное правительство как непрочную, промежуточную структуру. Их помыслы концентрировались на социалистах, к которым, им казалось, следовало втереться в доверие[1306]. Образец такого поведения демонстрировали «младотурки», которые все больше ориентировались на Керенского с Советом и намеревались делать «определенную демагогическую революционную карьеру»[1307]. Все это подводило к мысли, что оздоровление армии должно начаться с фронта, где еще существовал надежный воинский контингент. После апрельских событий, накануне своего ухода, Гучков пожелал провести своего протеже на должность командующего Северным фронтом, освободившуюся после увольнения генерала Рузского. Сам военный министр так мотивировал свое намерение:
«Я ждал после апрельских дней повторения этих дней в более общей форме, полагая, что дойдет дело до вооруженного мятежа, но мне казалось, что надо сохранить Корнилова на таком посту, где он в нужный момент мог бы быть использован»[1308].
Непреодолимым препятствием для осуществления гучковского плана вновь стал Алексеев. Несмотря на настойчивость министра, ставка не менее шести раз отвергала кандидатуру Корнилова. Гучков говорил о трудностях управления наиболее распущенным Северным фронтом, о необходимости присутствия там твердой руки, об уместности Корнилова в непосредственной близости от Петрограда – на случай будущих событий. Но Алексеев оставался непреклонным, игнорируя политическую сторону и ссылаясь на недостаточный командный стаж Корнилова, а также на невозможность обойти других, более опытных кандидатов, которые лучше знают фронт. Подводя итог бурной дискуссии, Алексеев заключил: если назначение состоится помимо его воли, он незамедлительно подаст в отставку[1309]. В результате достигнутого компромисса Корнилов оказался лишь командующим 8-й армией Юго-Западного фронта. Добавим: неприязненные отношения, установившиеся между Алексеевым и Корниловым в первые месяцы революции, сохранялись и в дальнейшем. Даже когда в 1918 году генералы встретились в Новочеркасске, приступив к формированию Добровольческой армии, они мгновенно начали ожесточенную борьбу друг с другом, причем резкие конфликты возникали по самым незначительным поводам[1310].
Корнилов отправился на Юго-Западный фронт – принимать командование 8-й армией – не один: за ним последовал В.С. Завойко. Этот крайне любопытный персонаж, ставший ординарцем генерала, никогда не имел отношения к воинской среде, но обладал богатой биографией, наполненной иным жизненным опытом. Еще в 1902 году тогдашний министр внутренних дел В.К. Плеве предлагал ему стать чиновником по особым поручениям с перспективой назначения на пост товарища министра; Завойко, по его собственным словам, отказался от этого заманчивого предложения. Затем он неудачно баллотировался во II Государственную думу; даже успел побывать под следствием за растрату 1800 рублей[1311]. После всех мытарств решил сосредоточиться на предпринимательстве. Будучи родственником известного питерского дельца А.Ф. Рафаловича, он быстро влился в столичную финансовую элиту[1312], став доверенным лицом знаменитого банкира Путилова: фамилия Завойко неизменно встречается в списках акционеров предприятий с участием Русско-Азиатского банка (в среднеазиатском нефтепромышленном обществе «Санто», в нефтяном и торговом обществе «А.И. Манташев и Ко»[1313] и др.). Исследователи, глубоко занимающиеся историей экономики, уверенно называют Завойко агентом путиловского бизнеса[1314]. Теперь же его таланты пригодились для другого, не менее серьезного дела: он становится, попросту говоря, связным между своим новым военным патроном и столичными банковскими кругами[1315]. С огромным энтузиазмом восприняв это поручение, Завойко быстро стал доверенным лицом Корнилова, у которого стойкость характера сочеталась с детской доверчивостью к людям, умевшим ему льстить[1316].
Союз решительного генерала с финансовой элитой наладился в течение апреля 1917 года при посредничестве Гучкова. Ощутив в Корнилове силу, способную бросить вызов послереволюционной смуте, питерские дельцы сделали на него ставку. Крупные денежные суммы, собранные столичными капиталистами, были предоставлены в распоряжение генерала. Как говорил Гучков, тот тратил их на пропаганду среди офицерских и нижних чинов, на подарки солдатам 8-й армии – в общем, для поднятия своего личного престижа[1317]. Один только Завойко побывал в пятнадцати-восемнадцати полках, вручая солдатам от имени командующего армией табак, папиросы, бумагу и т.д.[1318] Отношения с генералом строились по всем правилам предпринимательской практики: акционеры делегировали доверенное лицо – ординарца генерала – для текущего контроля над делом, в которое вложились. Кстати, через ординарца шла вся личная переписка Корнилова, не написавшего собственной рукой ни одной бумаги. А потому написанное Завойко фактически считалось написанным самим командующим[1319]. Понятно, насколько это было безопасно и удобно для поддержания связи между Завойко и столичными банкирами, без сомнения, хорошо знакомыми с почерком своего доверенного. Следует сказать и еще об одном важном обстоятельстве: сделав ставку на Корнилова, питерские финансисты так и не включились в какой-либо партийный проект. Даже попытка создания новой республиканско-либеральной партии на базе «Союза 17 октября», инициированная братьями Гучковыми в начале июня, не получила развития[1320]. Не случайно главная обязанность Завойко, как он сам говорил Корнилову, состояла в том, чтобы оберегать его от влияния любых партийных течений, которые захотят привлечь генерала в свои ряды. Корнилов должен был стоять выше каких-либо партий и «объединять страну во имя одной великой цели: спасения родины от внешнего врага»[1321]. Он, собственно, и действовал в рамках этой идейной установки. К примеру, когда Гучков прибыл в штаб 8-й армии с просьбой ходатайствовать о зачислении его в один из полков, Корнилов счел это для себя неудобным из-за того, что общественный облик бывшего военного министра обладал яркой политической окраской, и попросил его добиваться зачисления самостоятельно[1322].
