Владимир Зензинов - Пережитое
Так мы и сделали. Товарищи достали нам хорошую летнюю палатку, оставшуюся от знаменитой полярной экспедиции барона Толля в 1902 году, снабдили нас хлебом и провизией и мы на другой же день утром вышли из города и верстах в десяти-пятнадцати от Якутска, в густом лесу, раскинули свой лагерь, в котором все семеро и поселились.
Полицеймейстер Полховской напрасно нас прождал весь этот день у себя. Здесь, в лесу, мы преблагополучно прожили десять дней - если не считать того, что однажды все чуть не отравились собранными грибами и вповалку провалялись один день с утра до ночи.
Но молодые желудки справились с этим. Несколько раз нас посетил товарищ из города - Яков Иванович Мурашко, ссыльный белорус из Минска, наш товарищ но партии, высокий здоровенный блондин с голубыми, как у ребенка, глазами. Он со смехом рассказал нам о той тревоге, которая поднялась у якутской администрации в связи с нашим исчезновением. Губернатор обвинял полицеймейстера, полицеймейстер оправдывался тем, что не имел никаких инструкций от губернатора.
Губернатором был тогда знаменитый Иван Иванович Крафт, дослужившийся до своего высокого поста из простых почтальонов - человек очень самолюбивый, своенравный и не без дарований. Побегов из Якутска было много и раньше, но никогда не было еще такого случая, чтобы бежали сразу семеро! Он был убежден, что кого-нибудь из семерых обязательно поймает - и разослал в разные концы полицейских - в Олекминск, в Алданское и даже в Вилюйск. Особенно он негодовал на меня. Оказывается, местные влиятельные купцы еще до моего прибытия в Якутск хлопотали обо мне (они имели письма от моего отца!) и губернатор милостиво разрешил мне остаться в городе - я об этом ничего не знал. Теперь у него было убеждение, что я его обманул! Кроме того, он не без основания считал меня руководителем всего побега. Поймать кого-нибудь из нас - и в особенности, конечно, меня - было для него вопросом самолюбия.
Через десять дней Мурашко принес весть, что мы можем вернуться в город и что на отходящем вверх по Лене пароходе всё готово, чтобы нас принять. Поздно вечером мы вышли из нашего лагеря и всю ночь провели близ города в кустах. Было очень холодно и мы согревались спиртом и колбасой - хлеба не было. Впервые в жизни я попробовал здесь чистый спирт - в 96 градусов! Среди сибирских арестантов только он и признается - 40 градусная обыкновенная казенная водка считается ими слишком "сладкой". Пить спирт надо умеючи - надо проглотить и сейчас же закрыть рот, так как спирт быстро испаряется и может захватить дыхание. Один из товарищей не знал этого - и мы насилу его отходили: испугались, что он задохнется. Когда глотаешь спирт, кажется, будто глотаешь огонь!
На рассвете мы все пробрались в дом к старому ссыльному - Василию Елисеевичу Гориновичу, служащему большой торговой фирмы Громовых ("Анна Ивановна Громова и сыновья") - он был в свое время членом партии Народной Воли.
Он был дружески связан с капитаном парохода (тоже бывшим членом Народной Воли), который на другой день отходил из Якутска. Они приготовили на пароходе места для всех нас семерых. Но пароход отходил днем и благодаря нашему побегу у всех отъезжающих теперь строго проверяли паспорта, внимательно наблюдая за посадкой на пароход. Как быть? Как на глазах полиции пройти через пристань и сесть незаметно на пароход? Надо было перехитрить наших ищеек - и нам это удалось.
Найдены были большие три корзины, в них мы поместили троих из беглецов, навесив на корзины замки и перевязав корзины, как следует, веревками. Троих мы переодели в рабочее платье, намазали им руки и лица грязью и углем, чтобы они больше походили на чернорабочих и грузчиков и заставили их, вместе с матросами, грузить на пароход бочки с соленой рыбой, которая шла на золотые прииска в Бодайбо. Корзины с живым грузом были благополучно погружены на трюм парохода, наши "грузчики", не возбуждая внимания присутствовавшей при погрузке парохода полиции, спокойно перешли на пароход.
Я оставался последним - таково было условие, которое я поставил товарищам: я хотел убедиться, что посадка всех на пароход прошла удачно. Только после этого я должен был в четвертой корзине попасть на пароход, но здесь возникло неожиданное препятствие: больше не было в распоряжении корзины, которая подошла бы под мой рост и я напрасно свертывался в клубок, чтобы забраться в те корзины, которые еще у нас были. А между тем пароход уже подавал последние гудки, должен был через полчаса уйти и больше не мог дожидаться. Переодеться рабочим мне было трудно, так как я своим внешним видом не подходил для этого и, кроме того, по своей близорукости не мог расстаться с очками.
Пароход загудел в последний раз и отошел от пристани - все шестеро товарищей уехали. Уже через несколько лет я узнал, что все шестеро выбрались из Якутской области благополучно - только один из них (по фамилии Мессих, член Бунда, приказчик) умер в Иркутске от воспаления легких. Одного из них, московского студента Михаила Головина, я встретил через два года в Париже. Судьбы остальных я не знаю.
Что делать? Решение у меня созрело быстро. Если не удалось проехать Леной, поеду на восток, в Охотск (взгляните опять на карту!), оттуда в Америку или Японию... Трудно? Нельзя? Пустяки - смелым Бог владеет! Мой неожиданный план, родившийся, надо сказать, внезапно у меня самого, увлек Мурашко. Он был приговорен к административной ссылке в Якутск всего лишь на три года, из которых два года уже отбыл. Еще один год - и он будет совершенно свободным человеком.
Но мой авантюристический план его так увлек, что он вдруг заявил, что поедет со мной. Гориневич сначала отнесся к моему плану с улыбкой, но потом и сам им увлекся, когда я ему сказал, что могу отправиться на восток, через тайгу, к Охотскому морю, в качестве золотопромышленника, для производства разведок. Я рассказал ему, что в "Крестах" я как раз прочитал два увесистых тома по геологии профессора Неймайра "История земли" и кое-что в геологии понимаю - во всяком случае, достаточно, чтобы искать золото...
Он рассмеялся, но сел за приготовление мне и Якову Мурашко документов. Паспорт у меня был (я благополучно провез его от самого Петербурга, пряча его под стелькой башмака) - на имя какого-то эстонца лютеранского вероисповедания, Фридриха Басра. На это имя он приготовил доверенность от какой-то несуществующей московской золотопромышленной компании, засвидетельствованную у несуществующего нотариуса - с полномочиями на производство поисков золота. В этой доверенности я именовался "горным инженером". Для Мурашко Горинович изготовил паспорт, произведя его в "горного штейгера", но дав ему такую простую фамилию, как Василий Яковлевич Сидоров (на что Мурашко даже обиделся!). Горинович умел делать и печати, так что наши документы были хоть куда!
Он и сам увлекся нашей экспедицией, хотя, по совести говоря, шансов на успех у нас было мало. Закупил нам все необходимое, белье, непромокаемые плащи, припасы, котелки и медный чайник - вплоть до оружия: мне прекрасную двухстволку немецкой работы (Зауера), а Мурашке - берданку, переделанную в дробовое ружье.
Деньги я добыл у Митрофана Васильевича Пихтина, главного доверенного и главы торгового дома братьев Громовых (одного из Громовых, Иннокентия Ивановича, я знал, когда он еще бывал в нашем доме в Москве студентом московского университета).
Пихтин был приятелем моего отца и имел от него инструкции. Для встречи со мной он сам пришел на квартиру к Гориновичу. Без его помощи, конечно, я бы ничего не мог сделать. От Пихтина я получил тогда 500 рублей. Интересная между прочим подробность. Когда мы очутились в Якутске, со мной было около 300 рублей, всунутые мне отцом в последнюю минуту на петербургском вокзале, которые я благополучно провез вместе с паспортом. Двести рублей из них я передал своим шестерым товарищам, когда они садились на пароход, как товарищескую помощь.
А через несколько лет, когда я добрался уже до Парижа, я услышал, что, оказывается, после нашего побега в Якутске ходили слухи: "Помните Зензинова? Ведь вот какие люди бывают! У него на руках были большие партийные деньги специально для организации побегов - и он все их присвоил себе. С ними и убежал". Это, конечно, мимоходом...
Вся наша с Мурашкой экспедиция за золотом к Охотску однажды чуть было не провалилась из-за пустяка. Перед самым отъездом я решил сходить в баню. Дождался вечера и отправился. Помылся знатно, оделся, открываю дверь, чтобы идти домой (т. е. к Гориновичу), и вдруг через щель вижу в коридоре... полицеймейстера Полховского!
Он, оказывается, тоже пришел мыться в эту баню. Еще немного - и я столкнулся бы с ним нос к носу! Мне, конечно, оставалось лишь осторожно прикрыть дверь и выждать, когда полицеймейстер скроется...
Мы с Гориновичем потом много смеялись над этим за вечерним чаем, но не думаю, чтобы у нас на душе тогда было спокойно.
