Роберт Масси - Николай и Александра
Скрепя сердце, императрица согласилась с супругом. Да и самому цесаревичу не терпелось вырваться из Александровского дворца. Вот уже много месяцев самое большое удовольствие он получал от поездок на "моторе", удаляясь верст на двадцать от Царского Села. "Мы выезжали тотчас после завтрака, - вспоминал Жильяр, - часто останавливаясь у въезда встречных деревень, чтобы смотреть, как работают крестьяне. Алексей Николаевич любил их расспрашивать; они отвечали ему со свойственными русскому мужику добродушием и простотой, совершенно не подозревая, с кем они разговаривали. Железные дороги в пригородах Петрограда также привлекали внимание Алексея Николаевича. Он очень живо интересовался движением на маленьких станциях, которые мы проезжали, работами по ремонту путей, мостов и т.д. Дворцовая полиция забеспокоилась насчет этих прогулок, которые происходили вне района ее охраны... Каждый день, выезжая из парка, мы неизбежно видели автомобиль, который несся вслед за нами. Одним из наибольших удовольствий Алексея Николаевича было заставить его потерять наш след".
Для живого, умного одиннадцатилетнего мальчика поездка в Ставку означала редкостное приключение. Однажды октябрьским утром 1915 года цесаревич, одетый в солдатскую форму, полный радостных ожиданий, поцеловал мать и поднялся в вагон царского поезда. Не успев добраться до Ставки, Алексей Николаевич впервые присутствовал на смотру войск, отправляющихся на фронт. "В Режице... Государь сделал смотр войскам, отведенным с фронта... Алексей Николаевич шаг за шагом следовал за отцом, слушая со странным интересом рассказы этих людей, которые столько раз видели близость смерти, - писал швейцарец. - Его обычно выразительное и подвижное лицо было полно напряжения от усилия, которое он делал, чтобы не пропустить ни одного слова из того, что они рассказывали. Присутствие Наследника рядом с Государем возбуждало интерес в солдатах, и когда он отошел, слышно было, как они шепотом обменивались впечатлениями о его возрасте, росте, выражении лица и т.д. Но больше всего их поразило, что Цесаревич был в простой солдатской форме, ничем не отличавшейся от той, которую носила команда солдатских детей".
После побед, одержанных германскими войсками летом 1915 года, Ставку пришлось перевести из Барановичей в находившейся в верховьях Днепра Могилев. Из поездов штаб перебрался в особняк губернатора - здание, возвышавшееся на вершине холма над излучиной реки. Поскольку в особняке было тесно, Николай II оставил за собой всего две комнаты - спальню и кабинет. Вторую койку, для сына, он поставил к себе в спальню.
6 октября 1915 г. Николай II писал жене из Могилева: "Ужасно уютно спать друг возле друга; я молюсь с ним каждый вечер... он слишком быстро читаем молитвы, и его трудно остановить... Я читал ему все твои письма вслух. Он слушает, лежа в постели и целует твою подпись... Он спит крепко и любит спать с открытым окном... Шум на улице его не беспокоит... Вчера вечером, когда Алексей был уже в постели, разразилась гроза, где-то рядом с городом ударила молния, шел сильный дождь, после чего воздух стал чудесный и посвежело. Мы спали с открытым окном, что он очень одобрил. Слава Богу, он загорел и выглядит здоровым... Утром он просыпается рано, между 7 и 8, садится в постели и начинает тихонько беседовать со мной. Я отвечаю ему спросонок, он ложится и лежит спокойно, пока не приходят разбудить меня".
Отца и сына, оказавшихся на краткий период в этой великой войне вдвоем, соединяла нежная привязанность. Комната, в которой они жили вместе, стала для них тихой гаванью, защищавшей их от разыгравшейся бури. "Он вносит столько света и оживления в мою здешнюю жизнь", - писал император супруге.
Каждое утро цесаревич вместе с Жильяром готовил на веранде уроки. После занятий развлекался в саду с игрушечным ружьем. "Он всегда носит с собой свое маленькое ружье и часами ходит по определенной дорожке, сообщал жене царь. - Я отправился в садик, где Алексей маршировал, а Деревянко шел по другой дорожке и насвистывал... Левая ручка Алексея немножко болит - оттого, что вчера он работал в песке на берегу реки, но он не обращает на это внимание и очень весел. После завтрака он всегда с полчаса отдыхает, а мсье Жильяр читает ему, пока я пишу. За столом он сидит слева от меня... Алексей любит подразнить Георгия. Удивительно, как мало застенчив он стал! Он всегда следует со мною, когда я здороваюсь с господами".
Пополудни они отправлялись на прогулку в автомобиле в лес или берег реки, где они разводили костер, а император прохаживался поблизости. В жаркие летние дни они купались в Днепре: "Он плещется возле берега, я купаюсь рядом". Однажды они отыскали очень красивое место, где был мягкий песок, на котором играл счастливый ребенок. "Песок был белый и мягкий, как на берегу моря. Бэби носился с криками. Федоров разрешил ему ходить босиком. Естественно, он был в восторге". Иногда у него появлялись товарищи. "Писал ли тебе Алексей, как крестьянские дети играли с ним во всевозможные игры?".
Обедали в Могилеве в столовой губернаторского особняка или же, если погода была теплой, в большой зеленой палатке, натянутой в саду. Кроме штабных офицеров за столом постоянно находился кто-нибудь из приехавших с фронта полковников и генералов..." "Я приглашаю их к завтраку и обеду. Могилев напоминает огромную гостиницу, через которую проходят толпы народа". Наследник с наслаждением погружался в эту суматоху. "Он Алексей сидит слева от меня и ведет себя прилично, но иногда становится необычно веселым и шумным, в особенности, когда я беседую с остальными в гостиной. В любом случае, им это доставляет удовольствие и вызывает улыбку".
Особенно цесаревич сдружился с иностранцами - военными атташе Великобритании, Франции, Италии, Сербии, Бельгии и Японии. Вскоре и они привязались к живому, подвижному мальчику. "Я рассчитывал встретить слабенького и не слишком подвижного ребенка, - вспоминал Хенбери-Вильямс, который стал одним из самых больших приятелей цесаревича. - Между тем, в те периоды, когда он был здоров, цесаревич был столь же весел и проказлив, как и любой из его сверстников... Он носил защитную форму, русские сапоги, очень гордился своим званием рядового, имел превосходные манеры и грамотно и бегло говорил на нескольких языках.
Со временем он к нам привык, стал относиться к нам, как к старинным знакомым... и нередко забавлял нас. Так повелось, что он постоянно проверял, все ли пуговицы на моем мундире застегнуты. Я, естественно, оставлял пару пуговиц незастегнутыми. Он тотчас останавливался, сообщал мне, что я "снова неопрятен" и, вздохнув при виде подобной неаккуратности, принимался наводить порядок".
Освоившись со всеми, Алексей принимался шалить. "Пока остальные гости занимались закуской, - продолжал британский генерал, - начинались всевозможные игры, подчас чересчур шумные, оканчивавшиеся игрой в мяч, в качестве которого использовалось все, что попадет под руку. Британский генерал, довольно дородный господин, ставший любимцем наследника, называвшего его папашей де Рике, был очень удобной мишенью. Добрый воспитатель не знал, что и делать с мальчиком, пока не вмешивался император. Но ребенок успевал спрятаться за портьеры. После этого, с лукавым блеском в глазах, выбирался из укрытия и чинно направлялся к столу. И снова начинались шалости: он принимался катать хлебные шарики и обстреливать гостей, подвергая опасности царскую посуду и рюмки. Если же рядом садился незнакомец, мальчик становился олицетворением учтивости и обаяния, унаследованными от отца, заводил непринужденную беседу и задавал дельные вопросы. Но едва мы выходили из столовой в коридор, игры продолжались вновь, становясь подчас настолько шумными, что императору или наставнику приходилось уводить мальчика прочь".
Нередко развлечения продолжались и после завтрака: "Некоторых из нас он уводил из палатки, где мы завтракали, в сад к круглому фонтану, украшенному головками дельфинов с двумя отверстиями вместо глаз. Мы забавлялись тем, что, заткнув отверстия пальцами, неожиданно их убирали. Кончилось тем, что я окатил императора и его сына с головы до ног, а они отплатили мне той же монетой. Всем пришлось пойти переодеваться, хохоча до слез". Предвидя, что императрица может не одобрить столь грубые забавы, царь оправдывался: "Пишу, вернувшись из сада с мокрыми рукавами и сапогами: Алексей обрызгал нас у фонтана. Это его любимое развлечение... То и дело слышен его звонкий смех. Я присматриваю за ним, чтобы он не слишком разошелся".
В конце октября, решив показать цесаревичу, что война - не забава с игрушечными крепостями и оловянными солдатиками, император взял сына с собой в месячную поездку по прифронтовой полосе. Неподалеку от Ровно, где помещался генерал Брусилов со своим штабом, "мы увидели длинные серые ряды войск, - писал Жильяр. - Государь с Цесаревичем прошел пешком по всему фронту, затем части прошли одна за другой перед ним. Вслед за тем он вручил георгиевские кресты." Когда окончилась эта церемония, уже наступила ночь. Узнав, что неподалеку находится передовой перевязочный пункт, Государь решил проехать туда. Это было небольшое здание, слабо освещенное красным светом факелов. Государь, сопутствуемый Алексеем Николаевичем, подходил ко всем раненым и с большой добротой с ними беседовал. Его внезапное посещение так близко от линии фронта вызвало изумление, выражавшееся на всех лицах... Алексей Николаевич стоял немного позади своего отца, глубоко потрясенный стонами, которые он слышал, и страданиями, которые угадывал вокруг себя". Несколько дней спустя в Тирасполе Государь сделал смотры частям войск генерала Щербачева. "По окончании смотра, - свидетельствует Жильяр, - через командиров полков приказал, чтобы все, кто находился в рядах с начала компании, подняли руку... Только несколько рук поднялось над этой тысячной толпой; были целые роты, в которых никто не шевельнулся... Этот случай произвел очень глубокое впечатление на Алексея Николаевича".
