Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Ему оставалось только одно средство спасения - посеять в рядах осаждающих измену. Он приказал разбрасывать в их лагере пасквили, в которых уговаривал войска покинуть не­достойного повелителя, который приносит общественное благо в жертву своей привычке к роскоши, а жизнь самых достойных подданных - самым неосновательным подозрени­ям. Коварные внушения Авреола возбудили опасение и неу­довольствие между высшими военачальниками его соперни­ка. Составился заговор, во главе которого находились: прето­рианский префект Гераклиан, пользовавшийся отличной ре­путацией полководец Маркиан и начальник многочисленно­го отряда далматских телохранителей Кекропс. Было решено убить Галлиена; но хотя заговорщики предполагали сначала окончить осаду Милана, они были вынуждены ускорить ис­полнение своего смелого плана, так как каждая минута про­медления была сопряжена с крайней для них опасностью. Поздно вечером, когда император долее обыкновенного заси­делся за столом, его известили, что Авреол сделал отчаян­ную вылазку во главе всех своих сил. Галлиен, у которого никогда не было недостатка в личной храбрости, тотчас вско­чил со своего роскошного ложа и, не надевши на себя лат, да­же не дожидаясь своих телохранителей, вскочил на коня и стремглав поскакал к месту предполагаемой атаки. Среди темноты и общей суматохи он был окружен явными или тай­ными врагами, и пущенная неизвестной рукой стрела пора­зила его насмерть. Чувство патриотизма, заговорившее в ду­ше Галлиена за несколько минут до его смерти, заставило его позаботиться о выборе достойного преемника, и он потре­бовал, чтобы императорское достоинство было передано Клавдию, командовавшему в то время отдельным отрядом неподалеку от Павии. Слух об этом быстро распространился в армии, и последняя воля императора была охотно исполне­на заговорщиками, которые и без того уже условились меж­ду собою возвести на престол Клавдия. При первом известии о смерти императора в войсках зародилось подозрение и послышались угрозы, но розданные каждому солдату в подарок двадцать золотых монет заглушили их подозрение и смягчи­ли их гнев. Затем они одобрили выбор нового императора и отдали справедливость его личным достоинствам.

Хотя лесть и старалась при помощи разных вымыслов рассеять мрак, окружавший происхождение Клавдия, этот мрак уже сам по себе служит явным доказательством незнатности нового императора. Нам известно только то, что он был уроженец одной из придунайских провинций, что он провел свою молодость в военной службе и что его скром­ность и храбрость доставили ему милостивое расположение и доверие Деция. Сенат и народ уже давно считали его отлич­ным командиром, достойным самых важных должностей, и упрекали Валериана за то, что он не повышал его из второ­степенного звания трибуна. Но император вскоре вслед за тем обратил внимание на заслуги Клавдия, назначил его главнокомандующим на иллирийской границе, поручил ему начальство над всеми войсками, стоявшими во Фракии, в Мезии, Дакии, Паннонии и Далмации, дал ему содержание египетского префекта и служебные отличия африканского проконсула и сверх всего обещал ему в скором будущем кон­сульство. За его победы над готами сенат почтил его статуей, но эти победы возбудили в Галлиене зависть и опасения. По­нятно, что этот храбрый полководец не мог уважать такого изнеженного государя и что ему было трудно скрыть свое презрение к нему. Некоторые неосторожные выражения, вырвавшиеся из уст Клавдия, были официально переданы императору. Ответ этого последнего, адресованный к одному из пользовавшихся его доверием военачальников, рисует яркими красками и его собственный характер, и дух того вре­мени: "Ничто не могло бы причинить мне более серьезного огорчения, чем сообщенное вами известие, что какие-то злонамеренные внушения восстановили против нас нашего друга и родственника Клавдия. Во имя преданности, в кото­рой вы мне поклялись, употребите все средства, чтобы смяг­чить его негодование, но ведите переговоры втайне, так, что­бы о них ничего не знала дакийская армия: она уже и без то­го очень недовольна, а это могло бы усилить ее раздражение. Я сам послал ему кое-какие подарки; постарайтесь, чтобы он принял их с удовольствием. А главным образом устройте так, чтоб он не подозревал, что мне известна его неосторожность. Опасение моего гнева могло бы заставить его решить­ся на какое-нибудь отчаянное предприятие". Письмо, в ко­тором монарх просил примирить его с недовольным поддан­ным, сопровождалось подарками, состоявшими из значи­тельной суммы денег, роскошной одежды и дорогой золотой и серебряной посуды. С помощью этих хитрых уловок Гал­лиен смягчил негодование и рассеял опасения своего илли­рийского полководца, и затем в течение всего этого царство­вания Клавдий брался за оружие только для того, чтобы слу­жить повелителю, которого он презирал. Правда, он в конце концов принял из рук заговорщиков окровавленную импера­торскую мантию Галлиена, но он был далеко от их лагеря и не присутствовал на их совещаниях, и хотя он, может быть, радовался падению тирана, мы позволяем себе думать, что он ничего не знал о том, что готовилось (Юлиан (Orat., 1, стр. 6) утверждает, что Клавдий достиг верховной власти справедливым и даже святым способом. Но мы имеем право подозревать его родственника в пристрастии). Когда Клав­дий вступил на престол, ему было около пятидесяти четырех лет.

Рис. Марк Аврелий Валерий Клавдий.

Между тем осада Милана продолжалась, и Авреол скоро убедился, что все его хитрости привели только к тому, что ему придется иметь дело с более энергичным противником. Он попытался предложить Клавдию свой союз и раздел им­перии. "Скажите ему, - возразил неустрашимый император, - что подобные предложения можно было делать Галлиену, может быть, он выслушал бы их с терпением и взял бы себе сотоварища, столь же достойного презрения, как и он сам". После этого сурового отказа и еще одной безуспешной по­пытки пробиться сквозь ряды осаждающих Авреол был вы­нужден отдать и город, и самого себя на произвол победите­ля. Армия признала его достойным смертной казни, и Клав­дий, после слабого сопротивления, согласился привести это решение в исполнение. Сенаторы высказали не менее горячее рвение услужить своему новому государю. Они утверди­ли избрание Клавдия с восторгом, который, быть может, не был притворен, а так как его предшественник выказывал личную вражду к их сословию, то они, под личиной справед­ливости, постарались отомстить за это его друзьям и родст­венникам. Сенату была предоставлена неблагодарная роль судебного учреждения, произносящего смертные приговоры, а император удержал за собою приятную и достойную роль примирителя, благодаря посредничеству которого была объ­явлена всеобщая амнистия.

Этот образ действий, пожалуй, можно было бы приписать желанию блеснуть своим великодушием; поэтому он не дает нам такого верного понятия о характере Клавдия, как одно, по-видимому, ничтожное обстоятельство, в котором этот государь, как кажется, руководствовался одними внушениями своего сердца. Вследствие часто возобновлявшихся восста­ний в провинциях там почти не было ни одного человека, который не оказывался бы виновным в государственной из­мене, и не было почти ни одного имения, которое не подле­жало бы конфискации; а Галлиен нередко выказывал свою щедрость тем, что раздавал своим офицерам собственность своих подданных. Когда Клавдий вступил на престол, одна престарелая женщина бросилась к его ногам с жалобой на то, что все ее имущество было безвозмездно отдано одному вое­начальнику, служившему при покойном императоре. Этот военачальник был сам Клавдий, который также не избежал господствовавшей в его время заразы. Император сконфу­зился от этого упрека, но оправдал доверие, с которым ста­руха обратилась к его справедливости. Он осознал свою вину и приказал немедленно возвратить просительнице все, что было у нее отнято.

Задавшись трудной задачей - восстановить империю в ее прежнем величии, Клавдий должен был прежде всего вну­шить своим войскам любовь к порядку и готовность к пови­новению. Он стал объяснять им, с авторитетом старого заслуженного командира, что ослабление дисциплины было причиной бесчисленных беспорядков, пагубные последствия которых солдаты наконец испытали сами на себе; что народ, разоренный угнетением и впавший в леность от отчаяния, наконец не будет в состоянии доставлять многочисленной армии не только средств для роскоши, но даже средств для существования; что опасения каждого гражданина за свою жизнь усилились вместе с деспотизмом военного сословия, так как государи, трепещущие за свой трон, всегда готовы ради своей безопасности жертвовать жизнью всякого внуша­ющего подозрение подданного. Затем император указал на пагубные последствия своеволия, за которое солдаты распла­чиваются своей собственной кровью, так как за их противозаконными избраниями новых императоров нередко следова­ли междоусобные войны, во время которых гиб цвет легио­нов или на поле сражения, или от злоупотребления победой. Он описал самыми яркими красками истощение государст­венной казны, разорение провинций, унижение римского имени и оскорбительное торжество хищных варваров. Про­тив этих-то варваров, сказал он, и следует направить первые усилия армии, а западные и восточные провинции пусть остаются на время во власти Тетрика и Зенобии. Эти узурпа­торы были его личными врагами, но он не мог думать о мще­нии за личные обиды, пока не будет спасена империя, пото­му что, если бы угрожающее ей разрушение не было предуп­реждено вовремя, оно погубило бы и армию и народ.