Алексей Бычков - Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства
Конечно, нельзя придавать этой вставке особенно важное значение; однако если даже оставить ее в стороне, указанная надпись имеет для нас большую ценность. Мы узнаем из нее, что Варлаам действительно совершал паломничество с Гришкой и Мисаилом и что в августе 1602 года все трое были у князя Острожского.
Еще большую важность представляют те выводы, которые вытекают из сопоставления «Извета Варлаама», с донесением князя Вишневецкого королю Сигизмунду. В самом деле, несомненно, что Дмитрий — одно лицо с тем человеком, который, побывав в Гоще и Остроге, объявил себя царевичем в Брагине. Опираясь на показания самого Дмитрия, Вишневецкий совершенно определенно отмечает эти три этапа на его пути. По-видимому, также не подлежит спору, что странник, побывавший в Гоще, Остроге и Брагине, — не кто иной, как Гришка Отрепьев. На этот счет свидетельство «Извета» в достаточной мере категорично. Нам кажется, что согласие между Варлаамом и Дмитрием по вопросу о трех важнейших этапах на их пути имеет исключительную важность. Таким образом устанавливается связь между историей Дмитрия и судьбой Григория Отрепьева. Восполняется чувствительный пробел загадочной «одиссеи» будущего московского царя; Дмитрий II оказывается на одно лицо с монахом-расстригой. Здесь — соединительное звено, в котором переплетаются обе биографии. До сих пор этому обстоятельству не придавали должного значения. Зависело это от недостаточного внимания к донесению Вишневецкого. Отмеченное нами совпадение покажется еще более разительным, если мы вспомним, что оба свидетельства исходят от диаметрально противоположных сторон. Как известно, Варлаам считал Дмитрия Гришкой Отрепьевым; сам Дмитрий выдает себя за настоящего царевича. И тот, и другой, совершенно независимо друг от друга, отождествляют загадочную личность претендента на московский престол со странником, побывавшим в Остроге, Гоще и Брагине. Конечно, когда Варлаам писал свой «Извет» в 1606 году, он и не подозревал, что его показания подтверждаются свидетельством самого Дмитрия, данным еще в 1603 году. По крайней мере, ничто не говорит о том, что Варлааму было известно донесение Вишневецкого. Нельзя не согласиться, что в таком случае совпадение обоих источников имеет для нас чрезвычайную важность.
Отметим далее еще одно обстоятельство, которое увеличивает в наших глазах значение «Извета», придавая ему самостоятельную ценность. По словам Варлаама, он сам предупредил Годунова о замыслах мнимого царевича. Тогда Борис отправил его в Самбор вместе с неким Яковом Цыхачевым. Дмитрий догадался, что это убийцы, подосланные Борисом. Якова казнили. Что касается самого Варлаама, то он будто бы был посажен в тюрьму, откуда его освободила Марина лишь после отъезда Дмитрия. Конечно, весь этот рассказ во многом не ясен. Однако в основе своей он подтверждается свидетельством самого Мнишека. 18 сентября 1604 года сандомирский воевода пишет Рангони, сообщая ему, что Борис подослал было убийц к царевичу. Кто-то из русских открыл заговор и был казнен в Самборе. Фраза Мнишека построена крайне неудачно. Разумеется, никто не казнил доносчика; ясно, однако, что этой жертвой был русский человек. По этому поводу необходимо заметить следующее. Русские летописи ничего не говорят о казни. Не упоминают о ней и польские свидетели, за исключением Мнишека. Почему же знает о том Варлаам? Очевидно, в распоряжении его были источники, недоступные для других.
Впрочем, можно быть хорошо осведомленным и в то же время недостаточно беспристрастным свидетелем. Как раз с этой стороны Варлаам внушает некоторые подозрения: его аргументы зачастую неубедительны, к тому же у него были вполне определенные связи с правительством. Вот почему мы ссылались лишь на те его показания, которые могут быть проверены. Но оставим этого единомышленника Шуйских и обратимся к свидетелю другой стороны. Мы подразумеваем князя Катырева-Ростовского. Как известно, он был в родстве с Романовыми и разделял их политические взгляды. Официальное положение его было блестящим. Князь Катырев-Ростовский подписывал избирательную грамоту Бориса Годунова. Он же играл видную роль при бракосочетании Дмитрия с Мариной в 1606 году; два года спустя в такой же роли ему пришлось выступать на венчании Василия Шуйского с одной из своих родственниц. Однако все это нисколько не изменило образа мыслей Катырева-Ростовского. Он остался верен своим прежним убеждениям, за что впал в немилость и после целого ряда испытаний вернулся в Москву только в 1613 году, когда на престол взошел его шурин, Михаил Романов. Князь Катырев-Ростовский оставил после себя записки, которые имеют для нас чрезвычайную важность. Отличительной особенностью этого документа является уже сам его стиль. Он серьезен и строг. Изложение ведется в умеренном тоне; автор, очевидно, старался быть выше пристрастий. Во всяком случае, перед нами — свидетельство интеллигентного и многоопытного человека, которому отлично известна закулисная сторона событий. Его трудно заподозрить в недобросовестности или сознательном извращении фактов. Только однажды Катырев-Ростовский дает волю чувствам и разражается длинной и страстной тирадой, когда оценивает деяния Дмитрия. Князь осыпает Самозванца проклятиями. В его глазах новый царь — не кто иной, как монах-расстрига из Чудова монастыря Гришка Отрепьев… Вообще, в суждениях своих о Дмитрии Катырев-Ростовский выражает господствующие взгляды противников Самозванца.
Обращаясь к русским летописям, мы должны отметить, что при всех своих различиях в области политических и всяких иных симпатий они сходятся в вопросе о личности Самозванца.
Еще один документ: «Записка» Льва Сапеги.
Документ адресован Сапегой королю. В ней подробно излагается вся история Дмитрия. Сапега отождествляет Дмитрия с неким Григорием Богдановичем Отрепьевым. По его словам, последний был монахом не столько по призванию, сколько поневоле. Во всяком случае, в течение двух лет он состоял дьяконом Чудова монастыря и одновременно служил у патриарха Иова. И тут же канцлер добавляет, что Отрепьев был из сыновей боярских; таким образом, вопреки утверждению некоторых лиц, он не имел ничего общего с простонародьем. О донесении Вишневецкого Сапега прямо не упоминает. Однако, несомненно, он имеет в виду именно этот документ, говоря о «грубых ухищрениях», которыми Дмитрий подтверждает свои наследственные права на русский престол. По мнению канцлера, сами русские создали ореол вокруг личности претендента. Из ненависти ли к Борису Годунову или же в силу слепой преданности своей прежней династии, но они радостно приветствовали в его лице Дмитрия подлинного сына Ивана IV. Далее Сапега приводит ряд фактов, изобличающих самозванство Лжедмитрия. Он напоминает, что еще до вступления мнимого царя в столицу, еще, может быть, в Туле, некоторые из русских людей уже признали в нем беглого монаха и бывшего дьякона Гришку Отрепьева. Затем, уже когда Дмитрий утвердился на престоле, кое-кто из духовенства и мирян открыто говорил о нем как о воре и обманщике. В числе этих лиц был родной дядя царя.
Что касается дяди, то царь попытался привлечь его на свою сторону соблазнительными обещаниями. Когда же это не помогло, Дмитрий отправил его в отдаленную ссылку, где несчастный и пропал бесследно.
Но!.. Иезуит Ян Рывоцкий отмечал особую заслугу Сапеги в том, что тот был постоянным противником Дмитрия. По свидетельству этого писателя, Лев Иванович все время старался противодействовать его замыслам и советовал правительству ни в каком случае не оказывать ему поддержки. Упомянем, кстати, что историк иезуитского ордена в Литве отец Ростовский точно так же считает, что царь Дмитрий и Григорий Отрепьев — одно лицо.
Что же можем мы противопоставить столь единодушным показаниям поляков и русских? Одно из самых веских свидетельств в защиту Дмитрия исходит от двух капелланов, отцов Николая и Андрея. 8 марта 1605 года они сообщают главе польских иезуитов Стривери следующую новость: «Сюда привели Гришку Отрепьева. Это — опасный чародей, известный всей Московии. Годунов распространяет слух, будто царевич, явившийся из Польши с ляхами и стремящийся завладеть московским престолом, — одно лицо с этим колдуном. Однако для всех русских людей теперь ясно, что Дмитрий Иванович совсем не то, что Гришка Отрепьев».
Капелланы рассказывают об этом эпизоде с полнейшим спокойствием. Тон их свидетельствует о том, что они нисколько не сомневаются в достоверности сообщаемого ими факта. Вероятно, все дело происходило на их глазах… Об Отрепьеве упоминает и Маржерет.[99] И он отнюдь не считает его одним лицом с Дмитрием. По его свидетельству, Отрепьев был сослан в Ярославль, а потом и совсем исчез со сцены. На первый взгляд, эти показания достаточно убедительны. Однако… Дело в том, что сам Дмитрий будто бы выдал кого-то за Гришку Отрепьева. Таким образом, и капелланы, и Маржерет могли, вполне естественно, стать жертвой обмана со стороны хитрого самозванца. Справедливость требует, впрочем, известной оговорки. Сами летописи не вполне согласны между собой относительно того лица, которым сумел воспользоваться Дмитрий. Здесь самый темный пункт всего вопроса, впрочем, и не единственный.
