Алексей Бычков - Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства
В конце ее протопоп Федор дал им брачное благословение. Таково было заключение самборского романа.
С этого дня Марина Мнишек стала богопомазанной русской царицей.
Дни с 9 по 14 мая были свадебными празднествами, и казалось, им не будет конца. В эти дни крайне непристойно вели себя хвастливые пьяные польские гости. Бесчинствуя, они врывались в дома москвичей, творили насилия, оскорбляли людей. Среди кремлевских соборов, где ранее царила благоговейная церковная тишина, гремела польская музыка, шел озорной перепляс, пьяный разгул. Во время свадьбы, венчания Мнишек на царство, празднеств и приемов было сделано много оскорбительного для русского национального достоинства, что и без того накалило неспокойную обстановку до предела. Москва волновалась. Против поляков зрела тайная смута. Этим решил воспользоваться Василий Шуйский.
Представитель знаменитого еще со времен Рюрика рода, он с трудом сносил над собой власть «незнатного татарина Годунова», а затем и вовсе безродного самозванца. Тайное собрание сторонников Шуйского разработало тактику действий. Учитывая любовь москвичей к самозванцу, решили действовать обманно: поднять чернь на ненавистных поляков и, пользуясь суматохой, самим расправиться с Дмитрием.
Дмитрию докладывали о готовящемся заговоре. «Я и слышать не хочу об этом! — отвечал он. — Я не терплю доносчиков и наказывать буду их самих». И с непонятным легкомыслием продолжал он беспечно веселиться.
На рассвете 17 (27) мая Шуйский приказал выпустить из тюрьмы преступников и раздать им топоры и мечи. В три часа утра во всех церквах ударили в набат. Людям, сбегавшимся на Красную площадь, Шуйский с соратниками кричали: «Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить литву!» Народ кинулся к домам поляков и стал беспощадно убивать их.
Тем временем в Кремль въехал Шуйский. В одной руке у него был меч, в другой крест. За ним следовала большая толпа заговорщиков, вооруженных топорами, бердышами, ружьями и рогатинами. Приложившись в храме Успения к иконе Владимирской Богоматери, Шуйский воскликнул: «Во имя Божие, идите на еретика».
Набатный звон разбудил царя. Верный Басманов пытался защитить царя от толпы, но был убит. Спасаясь, Дмитрий выпрыгнул в окно, но неудачно: вывихнул ногу, разбил грудь и голову. Его схватили, потащили во дворец; затем сорвали с него одежду и нарядили в какое-то рубище. Дикая толпа забыла человеческое чувство, издеваясь над несчастным.
— Говори, кто ты, кто твой отец и откуда ты родои?
Измученный Дмитрий проговорил слабым голосом:
— Вы знаете, я царь ваш Дмитрий. Вы меня признали и венчали на царство. Если теперь не верите, спросите мать мою; вынесите меня на лобное место и дайте говорить народу.
Два выстрела прекратили допрос и жизнь Лжедмитрия. Толпа бросилась терзать мертвого.
Изуродованный труп потащили веревками из Кремля. Возле Вознесенского монастыря остановились, вызвали инокиню Марфу и потребовали, чтобы она объявила перед всем народом, ее ли сын убит.
— Не мой, — сказала Марфа. Она винилась, что признала в самозванце своего сына из-за страха.
Тело царя выволокли на Красную площадь и положили на стол. У ног его бросили труп Басманова. Один из бояр бросил на тело маску, волынку, а в рот воткнул дудку.
— Долго мы тешили тебя, обманщик, — сказал он, — теперь ты нас позабавь.
Целых шесть часов длилась дикая расправа черни над поляками, и целых шесть часов гремел набат под призывные крики: «Секи, руби поляков!» Ярость и злоба заглушали человеческие чувства. Дом, где заперлись польские послы, родные царицы и вооруженные поляки, москвичи чуть было не расстреляли из пушек. Шуйскому и его соратникам удалось предотвратить расправу над ними и над Мариной.
Толпа три дня издевалась над трупом Дмитрия. Вдруг пронесся слух, что рядом с телом ночами стал появляться какой-то таинственный свет. Тогда самозванца похоронили за Серпуховскими воротами. Но судьба не дала ему мирного убежища в земле. С 18 по 25 мая были сильные морозы, и суеверный народ приписывал их волшебству Дмитрия. Тело достали из земли, сожгли и, смешав пепел его с порохом, выстрелили из пушки (в устье реки Котловки) в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву.
Вот такой необычный конец в судьбе этого необычного человека. Н.И. Костомаров пишет: «Кто бы ни был этот названный Дмитрий и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывающий его к новой жизни, к новому пути. Он заговорил с русскими голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства, объявил полную веротерпимость. Его толки о заведении училищ оставались пока словами, но почва для этого предприятия подготовлялась именно этой свободой. Объявлена была война старой житейской обрядности. Царь собственным примером открыл эту борьбу, как поступил впоследствии и Петр I, но названный Дмитрий поступал без того принуждения, с которым соединялись преобразовательные стремления последнего…
Повторяем, что бы впоследствии ни вышло из Дмитрия — все-таки он был человек нового, зачинающегося русского общества».
Всенародное ликование, связанное с восшествием на московский престол Димитрия, длилось всего один год — злосчастия последнего Рюриковича завершились трагическим финалом.
Вчера любили, подымали из грязи в князи, а сегодня те же москвичи радостно пляшут на трупе любимого вчера царя! Уважение к мертвым — не наша национальная черта.
Ну а что же с Григорием Отрепьевым? Ведь Шуйские отождествляли Дмитрия с Григорием.
В январе 1605 года московское правительство, напуганное призраком самозванца, поручило патриарху Иову провести о нем официальное расследование. Результатом этого явилась известная версия, утверждавшая, что мнимый царевич есть не кто иной, как Гришка Отрепьев. Нашлись и свидетели, которые восстановили всю биографию этой загадочной личности; эти данные оказались весьма интересными. Сведущие люди говорили, что когда-то Гришка служил у Романовых; затем, желая избегнуть грозившей ему смертной казни, он постригся в монахи и после долгих странствий из одной обители в другую поселился, наконец, в московском Чудовом монастыре. Здесь он был посвящен в дьяконы и исполнял обязанности писца при дворе патриарха. Однако скоро в нем опять пробудились его порочные влечения, и, спасаясь от кары, он вновь бежал — на этот раз в Польшу. С ним ушли Варлаам Яцкий и Мисаил Повадин; оба они были монахами того же самого Чудова монастыря. Всех этих беглецов видели в Киеве, где они посетили князя Острожского. В конце концов, Гришка Отрепьев оказался в Брагине; тут он и объявил себя царевичем Дмитрием.
Выводы следствия, произведенного патриархом Иовом, были утверждены Борисом Годуновым.
Однако порой Годуновым овладевали, по-видимому, смущение и тревога. Он задавался мучительным вопросом — да умер ли в самом деле Дмитрий? Вот почему он заявлял императору Рудольфу, что если бы даже претендент был подлинным сыном Ивана IV, он все же не имел бы никаких прав на московский престол, ибо это противно каноническим требованиям.
Очевидно, Годунов признавал одно из двух: претендент, объявившийся в Польше, или Гришка Отрепьев, или Дмитрий. Впрочем, такую альтернативу царь допускал только в своих отношениях с иностранцами, в целях самозащиты, да и то изредка. При этом он избегал точно формулировать ее и вообще старался представить ее в виде курьезного и невероятного предположения.
Если забыть об этих колебаниях Годунова, то окажется, что, по мнению всех русских источников, Дмитрий был не кем иным, как расстригой, Гришкой Отрепьевым. Возникнув при Борисе Годунове, эта версия благополучно дожила до наших дней.
Среди памятников, где она воспроизводится, особого внимания заслуживает так называемый «Извет Варлаама». Он относится уже к эпохе Шуйского.
Но кто же такой этот Варлаам? Это был монах, и вместе с Мисаилом Повадиным он сопровождал Гришку Отрепьева, когда последний переходил московскую границу. Так говорит, по крайней мере, патриарх Иов; Варлаам, со своей стороны, подтверждает это свидетельство: все трое отправились вместе. После Киева первая их остановка была в Остроге у князя Константина.
Оказывается, что путешествие Отрепьева с Варлаамом и Мисаилом и посещение ими Острога есть несомненный факт. Неоспоримое свидетельство в пользу этого имеется в Загоровском монастыре на Волыни; к счастью, этот документ время пощадило. Здесь хранится славянский перевод книги св. Василия, архиепископа Кесарийского. Издание это напечатано в Остроге в 1594 году. Оно украшено гербами князя Константина; помимо того, на нем можно прочесть драгоценную для нас надпись следующего содержания: «Лета от сотворения мира 7110 месяца августа в 31 день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с братьями Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный во св. крещении Василий, Божиею милостью пресветлое княже Острожское Воевода Киевский». Под словом «Григорий» приписано другой рукой — очевидно, в позднейшие времена: «Царевичу Московскому».
