С мечтой о Риме - Борис Джонсон
Была сделана смехотворная попытка связать слово «Британия» с Брутом, правнуком Энея, героя, покинувшего Трою и основавшего Рим. В трудах Гальфрида (Джеффри) Монмутского и Эдмунда Спенсера вы увидите ошеломляющее указание, что этимология кельтского племени триновантов, живших вблизи Лондона, восходит к Troi-novantum, или «Новой Трое». Замысел состоял в том, чтобы дать британцам совершенно особую родословную, более аристократическую, чем у французов, ведь нашими предками были троянцы – как у самих римлян! А в XIX веке был период, когда многих шотландцев называли Энеями, поскольку их родители пребывали в иллюзии, что это имя соответствует Энгесу. Как не повезло любому, кто звался Энеем Мактавишем – вряд ли получалось убедительно.
Если у вас есть национальный герой, то его стоит возвеличить, сделать еще замечательнее, заявив, что он римлянин. Король Артур был якобы римским рыцарем, и в пятой главе «Смерти Артура» Мэлори он отправляется в город на Тибре, где оставшиеся сенаторы и кардиналы коронуют его императором Рима. Именно так: главный национальный миф заключается в том, что мы дали миру римского императора. Немногие слышали об этом.
Все подобные личности, мифические или нет, претендовали на статус наследников Западной Римской империи, чье падение, безусловно, стало политическим и культурным катаклизмом. Но на востоке, разумеется, римляне владычествовали дальше и дальше. Мы считаем их византийцами, но сами они не использовали этот термин. Они называли себя «ромеями», «римлянами» по-гречески. Восточная империя продержалась еще тысячу лет, до падения Константинополя в 1453 году, и, когда султан Мехмед II устроил окончательный штурм города и ужасающую резню, какой титул он добавил к уже имевшимся? Не ждите никакого поощрения за правильную догадку – «римский цезарь», и османские султаны сохраняли этот титул до 1922 года, когда султанат был упразднен.
Турок Мехмед читал своего Гомера и знал все о классической цивилизации. Но в наши дни требуется приложить бо́льшие усилия, чтобы найти конкретные свидетельства могущества Римской империи. Вы можете разглядеть кирпичную кладку в глубине дорожной ямы в лондонском Сити, и римский вопросительный знак замерцает в вашей голове. Либо, пролетая на закате над полями, вы внезапно видите странный контур посреди пшеницы и задумываетесь – гм, не остатки ли это лагеря? Или всего лишь игра света?
Вам нужно отправиться в Бат, или к валу Адриана, или в деревню Фишборн, чтобы по-настоящему почувствовать римскую Британию, и все же Рим окружает нас. Точнее, Рим преимущественно под нами. Где-то внизу, в чреве Сити, кабели опутывают остатки римских дворцов. Поезда метро мчатся через подземные святилища Митры, а огромные викторианские сточные трубы проложены сквозь древние бани.
Рим расстилается под каждым крупным европейским городом, римские остатки находят и в пустынях Африки, и на Ближнем Востоке. Через три континента, от Португалии до Ирака, от Туниса до Шотландии, простираются ушедшие под землю участки римских стен, а кое-где загадочные глыбы римской каменной кладки пробиваются сквозь дорожное покрытие. Люди не задумываясь проходят мимо них, и, на первый взгляд, можно решить, что Рим забыт или стал совершенно неважным для современной Европы и ее граждан.
Отнюдь нет: я утверждаю, что идея Рима по-прежнему находится в коллективном бессознательном нашей западной цивилизации. Подобно тому как планы римских улиц различимы по всей Европе, так и в нашей культуре сохраняется глубокий, интуитивный отпечаток Римской империи. Я полагаю, Юнг назвал бы это архетипом – скрытое коллективное воспоминание о прежнем состоянии нашего континента, о поразительном достижении римлян в поддержании единства, процветания и мира на протяжении почти 400 лет.
Но отпечаток Рима несет не только наша архитектура, политические институты и законы. Мы даже придаем форму историческим событиям, сообразуясь с римским образцом, словно римское лекало дополнительно подтверждает их легитимность и неизбежность.
Взгляните на картину Давида «Клятва Горациев». На этом огромном холсте запечатлен один из тех бодрящих мифов раннего Рима, которые должны свидетельствовать об исключительном аскетизме новой власти. Трое братьев из римского рода Горациев дают клятву доблестно сразиться с тремя братьями Куриациями из враждебного города Альба-Лонга. Схватка была жестокой. В конце остался в живых только один из Горациев. Вернувшись в Рим, он застал свою сестру, оплакивающую не двух братьев, но одного из Куриациев, к которому она испытывала чувства. Гораций незамедлительно пронзает сестру мечом. Будучи привлечен к ответственности за убийство, он говорит о правоте своего поступка, поскольку сестра проявила враждебность Риму, скорбя по одному из Куриациев. Горация отпускают.
Давид работал над этой брутальной историей о сестроубийстве в 1784 году, за пять лет до революции, в его картине отображено стремление к аскетизму и патриотизму, которые французские интеллектуалы связывали с республиканским Римом. У самого Робеспьера было прозвище Римлянин, а когда к власти пришел Наполеон, он взаимодействовал с культурой, которая уже была одержима Римом. Наполеон опирался на существующий исторический нарратив, и, подражая ему, совершил переход от республики к империи, который ранее имел место при Августе. Рим снабдил его не только иконографией, он предоставил ему легитимизирующий прецедент для установления диктатуры. Рим заложил архетип конфликта, лежащего в основе всей последующей политики, – между республиканизмом и цезаризмом.
Подумайте о политической культуре имперской Франции, о том, как продвигался хитрый корсиканец – словно сам Август – от первого консула до императора. Вспомните об орлах, торжественных шествиях, Arc de Triomphe – Триумфальной арке, подражающей римским сооружениям, или колонне на Вандомской площади, отлитой из 1250 австрийских и русских пушек, захваченных при Аустерлице. Что эта колонна, как не знак уважения великой колонне Траяна, с ее 40 вертикальными метрами веской пропаганды, славящей победу его войск над даками, современными румынами, – не вполне Аустерлиц, но близко к нему. Вот таково удовольствие быть императором и Наполеоном: вы можете наградить себя сколь угодным количеством колонных дюймов.
Когда Наполеон был коронован императором, он надел на себя лавровый венок, несомненно заимствовав этот прием у цезарей. Он был запечатлен в венке на картине все тем же Давидом, который ранее идеализировал республиканские доблести.
А сколько длилась французская попытка цезаризма? Двадцать лет. Она завершилась на острове Святой Елены, где император медленно умирал из-за мышьяка в обоях.
Многие люди пытались следовать этому римскому стилю, потерпев при этом неудачу или выглядя по-идиотски. Легко представить, что творилось в голове Людовика XIV, когда он был облачен в панцирь и сандалии и закинут на большого бронзового коня в центре Лиона, бывшего когда-то столицей провинции Gallia Lugdunensis. Ведь этот человек именовал себя королем-солнцем и заявлял, что все искусства и науки должны совместными усилиями, как во время Августа, славить его правление. Людовик полагает, что он смотрится как римский император, но в действительности он выглядит как толстяк в юбке верхом на лошади.
Представьте, что вы российский
