Михаил Садовяну - Жизнь Штефана Великого
Любой молдаванин видел своими глазами хотя бы раз в жизни бедного влюбленного, увозимого колдовскою силою на метле, под самыми облаками. О чудесах волшбы и заклинаний говорилось повсюду, Кантемир сам был свидетелем или слышал от очевидца про случай с конем, уязвленным змеей. Опухший конь лежал на земле; тогда вельможа, которому он принадлежал, послал за ведуньей. Она пришла и попросила вельможу принести собственноручно сосуд непочатой воды. Заговорив воду, она заставила его выпить. По мере того, как он, отпивая, раздувался от яда, конь оживал. Баба опять поколдовала, и вельможа, извергнув воду, перестал ощущать боль; конь же поднялся, встряхнулся и заржал, как ни в чем ни бывало.
На свадьбах и погребениях, на Васильев день и в прочие праздники были у молдаван обряды и обычаи, каких не видано нигде. Все эти чудеса Молдавии, как и богатое на выдумки воображение ее жителей — свидетельствовали об особой милости Божьей.
У этих удивительных предков, общавшихся с таинственным потусторонним миром, имелось и немало недостатков, дабы уравновесить добродетели. Высокомерие и гордость были их второй природой. Владевший дорогим конем и отменным оружием почитал себя превыше всех. Известные смельчаки и забияки, они, однако, быстро успокаивались и сменяли гнев на милость. Свирепые во гневе — они, вместе с тем, выказывали склонность к шутке и веселью. Войну всегда начинали храбро, но затем часто падали духом. Владели они особым ратным искусством: на бегу обращались лицом к преследующему врагу и крепко налетали на него. К рабам — по изменчивому нраву своему — относились то ласково, то жестоко. В благополучии надменные, они в несчастье скоро унывали; охотно берясь за дело, еще охотнее оставляли его. Презирая науки и философию, они считали, что грамота потребна одним попам.
А потому величайшим из всех чудес были они сами, сумевшие в пору грозного нашествия оттоманов уберечь себя, свою землю, веру и ереси.
Но наряду со многими изъянами, было у молдаван и немало хорошего. Пригожими женами своими они могли воистину гордиться. До любви охочие, женщины на людях держали себя скромно и прилично. Достойно похвалы радушье, с которым принимали путников. И не только зажиточные, но и самые бедные выказывали подобное же гостеприимство, давая путникам и их коням ночлег и бесплатный стол три дня сряду. Скитальцев встречали радостно, как братьев. Иные мешкали с обедом до часу дня и, дабы не сесть за стол одним, отправляли слуг искать на перекрестках путников.
Но в этом славном деле недоброхоты видели плохое: не от любви, мол, к ближнему сие, а от любви к гульбе.
Перечисляя недостатки, уместно напомнить еще один: бездорожье в пору дождей. Впрочем, нельзя не заметить в этом деле и хорошей стороны: при поломке оси телеги на ухабах молдаване умели выходить из положения с помощью топора, двух кольев и трех магических формул. Немцы — и те не ведали такого.
И, наконец, помимо всех упомянутых пороков, молдаванам были присущи и все остальные. А посему поляки, люди изящного вкуса и совершенные во всем, доносили миру, что в злобе своей молдаване готовы огреть топором и самого небесного владыку![65] Лишь Штефану-Воеводе удалось положить этому конец.
Глава IV
О слухах, ходивших к Молдавии после смерти Яноша Гуниади, о воскресении господарской власти в Сучаве в лето 1457-е и о новом устроении Молдавии
IГод 1457, начавшийся по тогдашнему летоисчислению 1 сентября, принес обильные осенние дары: так повелось испокон веков. Но молдаван другое радовало: затишье, случавшееся редко в Молдавском господарстве. На подворьях вдоль больших дорог, где стояли проезжие купцы, на ярмарках, где толпились плугари, на мельницах и виноградниках, где тоже собирались люди, — всюду обсуждались вести из Валахии, Семиградия и других земель; и, немало дивясь этим слухам, молдаване, известные выдумщики, украшали их на каждом сходе новыми подробностями.
С самого Успения шла молва о кончине Яноша Гуниади Семиградского; теперь уж не было в Европе полководца, который бы смог остановить нашествие врагов христианства.
Небу угодно было избрать своею защитника среди черного люда. Сказывали ученые нямецкие иноки, посещавшие сходы в Нижней Молдавии, что матерью Яноша была-де простая валашка; только редкой красоты, равной себе не знала. И увидел ее однажды в селе некий князь Жигмонд, охотившийся в горах, и, уязвленный девичьей красой, полюбил ее. Когда же вскоре настала пора воротиться князю в стольный град, подарил он деве перстень и сказал:
— Вот тебе мой княжий перстенек. Когда понадобится тебе моя помощь, или захочешь увидеться со мной, приходи в стольный город и поищи меня. Остановят — покажи перстенек: все двери перед тобой откроются.
Родив младенца, красавица повязала голову платком[66] и пошла в город Жигмондов поведать князю о рождении сына. Сказывают, князь Жигмонд немало тому обрадовался и пожаловал матери своего сына земли и Гунедоарский замок. Однажды сидела она с младенцем на завалинке и пела песню, какую поют все матери Семиградия и Молдавии; дитя же тешилось отцовским перстенечком. Прилетел тут ворон, покружил над ними, опускаясь все ниже, и вдруг грянул с высоты и схватил княжеский подарок. Заплакал младенец, закричал птице, парившей в вышине, чтобы отдала отцово достояние. И ворон послушался, спустился, воротил украденное. То было первое небесное знамение: быть Яношу Гунедоарскому володетелем и великим полководцем. И стал он в свое время витязем известным, и полнился мир его делами; не будь его — топтать бы туркам Вену и Буду копытами коней.
— Не стало боле рыцаря христианства, — жалобно тянули нямецкие чернецы, — осиротел Божий мир. Одолеет Махмет-султан сербов, и семиградцев, и валахов, и нас беда постигнет.
— Горе, горе нам, братья во Христе, — восклицали монахи, — лихое время настает. Не в радость будут нам плоды Молдавии, вино прогоркнет, слезами хлеб омоется.
Страх нападал на людей при этих речах. Иные же доказывали, что лишнего Бог сатане не попустит. Не стало рыцаря — объявится другой. "Ныне мы живем в великом убожестве, — прибавляли они. — Вконец оскудела Молдавия после Александра Старого. Но сказано-де в древней записи: из всех сынов и внуков старого князя один не обременен заклятием. И когда полягут остальные от яда и меча, объявится он; и быть тогда Молдавии под крепкою защитой".
— Господарь наш Петру, благодарение Богу, жалует иноков и святые обители, — препирались чернецы.
— Возможно, — стояли на своем рэзеши[67] из Нижней Молдавии, известные спесивцы и забияки. — А нам, святые отцы, иное доподлинно известно: летось в ту же пору отрядил господарь Петру Арон в турское царство вел-логофэта[68] Миху, дабы отдал он господарство под власть поганого Махмета и посулил ему дани две тысячи венецийских дукатов в год. Оно, может, золото — и добрая защита, да только нам сподручней сабли. Преподнес бы лучше князь из тех дукатов монисто чудотворной иконе Богородицы в вашей святой обители. А нехристей достойней сталью угощать.
— Одумайтесь, люди добрые, — жалобно тянули черноризцы. — Мир дороже войны, золото лучше стали. Витязей именитых, как и архангелов своих, Господь редко на землю посылает. Удоволимся смирным князем.
— А нам бы князя позадиристей, — кипятились рэзеши.
— Читали бы Эзопию[69] — не говорили б так, — ответствовал мудрейший из монахов. — Не будем богохульничать, прося для Молдавии иного блага, кроме мира. Вон Валахия удостоилась воеводы, какого вам надобно[70], так и младенцы в пеленках от страха вопят.
— А по-нашему, тот князь лучше, — ворчали рэзеши, — он злых искореняет. Наш-то господарь Арон только и обнажил меч, что на погибель брата. Ну, да что, и на него управа найдется! Остался еще муж достойный от древней отрасли Александра Старого.
— Какой такой муж? Где он? — допытывались святые отцы.
— Узнаете. Всякому делу своя пора, — спесивились рэзеши. — Дошла до нас молва — ждать новой власти по весне в Молдавском господарстве.
Много было разговору на тех осенних сходах про Влада Валашского, сына Дьявола-Воеводы. Больше всех пришлась по нраву задиристым рэзешам притча про убогих да нищих. Созвал их Влад на праздничный пир да и сжег, заперев в хоромах. Другая нравилась рэзешам еще пуще, да про то шептались разве что на свадебных пирах, когда взыграют винные пары. Сказывали, будто Влад-Воевода зовет к себе на жалование рэзешей из Нижней Молдавии. А зачем ему молдаване, когда полон свет албанцами, сербами да уграми — то тайна, и всякому надлежит про себя ее держать. А уж станется нужда — так шепни ее только другу.
Что же до той древней записи, то с зимы еще люди ведали, про кого она писана. О ком же, как не об единственном отпрыске рода Мушатов могла быть речь? Господарь Петру Арон не в счет, ему держать ответ пред Божьим судом. А скиталец тот, именем Штефан, есть сын убиенного в Реусенах Богдана-Воеводы, и живет он в Дымбовицкой крепости у Влада Валашского.
