Василий Кравков - Великая война без ретуши. Записки корпусного врача
7 апреля. Ночью шел снег. С утра разведрилось.
На позициях все так же тихо. Понемногу начинаем подготовляться к движению на Коломыю, но дойдем ли мы туда и как долго придется постоять людям в резерве — одному Господу Богу известно!
Протянутая нашей социал-демократией рука примирения немецким «товарищам» до сего времени остается не пожатой и висящей в воздухе! Удивительно, что немецкий народ так крепко связан чарами покорности своему кайзеру!
Зашел к «комкору» и, увидевши, что он перелистывает как будто какой-то иллюстрированный журнал, спросил его, что это, не «Сатирикон»? Он, рассмеявшись, ответил, что рассматриваемый им «Альбом войны» (где так картинно фигурировали многие из высочайших недорослей во главе с «батюшкой»-помазанником Божиим!) можно-де теперь, пожалуй, смело назвать «Сатириконом», и как на особенно комичную фигуру указал на «помазанника» с бессмысленно-алкогольным выражением физиономии.
Газеты пестрят списками обнаруживаемых провокаторов, стоявших часто во главе самых крайних партий. Боже ты мой, какой ужасный кошмар являла собой эта поистине дьявольская кухня проклятого самодержавия! […] […]
12 апреля. […] Взбаламутился целый океан людских страстей; от одного только прочтения газетных сообщений о всевозможных собраниях и съездах — голова кружится. Открылись шлюзы веками придушенных чувств, мыслей, желаний. Идут съезды — Пироговский, крестьянский, солдатский, рабочий, трудовой, женский, учительский, Союза городов, кооперативный, украинский и проч., и проч. Все хотят «самоопределиться», сорганизоваться, обавтономиться. Украинцы, а за ними, вероятно, и другие народности уже требуют, ч[то]б[ы] у них было свое войско, кавказцы — свое, сибирцы — тоже, и т.д. Да Боже ты мой, как бы Россия не обратилась в мелкие отдельные удельные княжества под громким титулом Федеративной Всероссийской Демократической Республики! Для государственности российской я вижу только почти одни центробежные устремления, картину усилий друг от друга побольше обособиться и отъединиться; а сколько теперь позапряталось в людских душах злобы, ненависти взаимной… Кто раньше был в угнетении, теперь норовит в свое прежнее положение поставить своего ex-угнетателя, ч[то]б[ы] выместить на нем все свои обиды и оскорбления. Боюсь, как бы в конце концов не пришлось обращаться опять к призванию варягов[911]. Уж больно много у нас еще дикости и невежества, порывистости, невыдержанности, необдуманности… Взвившись уж очень высоко, как бы не сесть потом очень низко… А всеобщее избирательное право (тайное, прямое, равное…) достаточно ли гарантирует правильность представительства? Будет ли справедливым, ч[то]б[ы] равные голоса имели как идиоты, так и люди высокого развития? […]
15 апреля. […] Возмутительно поведение прибывшего в Россию эмигранта Ленина[912], «коммуниста-блинкиста», «анархо-синдикалиста эвристического толка», как его квалифицируют. Не из провокаторов ли он?
На днях подписываюсь на «Заем свободы». Инспектор артиллерии Ивашинцев принципиально против его реализации. Золотые сны нашей свободы не в состоянии рассеять его тоски по ancien regime[913], так осквернившему всю нашу жизнь. […]
17 апреля. […] Конфликты между офицерством и солдатами не скоро еще будут изжиты, в одном из полков на днях последними был арестован полковой адъютант, воспротивившийся тому, ч[то]б[ы] за штандартом следовали красные знамена, чего желали солдаты. Много пройдет времени, ч[то]б[ы] перебороть тяжелую, хроническую, столь обострившуюся теперь болезнь нашей армии, являвшейся сколком проклятого рухнувшего режима, ч[то]б[ы] установились взаимно-доверчивые отношения между начальствующими лицами и подчиненными на спайке не палочно-кулачной, а внутренней, сознательной дисциплины! А теперь — такая пока дремучая некультурность, в к[ото]рой пребывают и те, и другие. […]
Дезертирство из армии приняло широкие размеры; солдаты торопятся не упустить благоприятного случая прихватить себе побольше «землицы помещичьей». Перлюстрировано военной цензурой одно письмо из деревни на фронт от сермяжного папаши к своему сыну-солдату, в к[ото] ром тятенька просит у своего детища совета, какую бы взять из имеющихся у них в округе барских усадеб? […]
18 апреля. Погода ясная; немного потеплело. После полудня задождило. […]
Наши витязи предались вовсю утехам урбанизма, многие повыписали к себе жен, кузин и пр. Бездельничающее гарнизонное солдатье с гармониками и навешанными красными бантами, как с писанными торбами некие умники, бродят по городу и празднуют 1 Мая по новому стилю; бешено несутся с красными флагами автомобили и грузовики, переполненные нашими оголтелыми воинами, исполненными храбрости, да только не против тевтонов… В «республиканских клубах», на митингах — трескучая болтовня на политические темы с заезженной трафаретной фразеологией… Для смельчаков, умеющих говорить, открывается теперь на Руси богатая карьера! Узкие эгоистические интересишки прикрываются высокими, пышными принципами и двусмысленностями… Пустые доктринерские словопрения с начинаниями с Адама и доведением до логического абсурда. В результате — апофеозная картина полной бесформенности, распыленности и всеобщей разрухи! […]
19 апреля. Пасмурно и холодно. Деревья распускаются очень вяло. И юг-то здесь какой-то студеный! На душе — тоска-тос-кущая. […]
Вчера, передают офицеры, в концерте одной пианистки из Львова «свободные граждане» России — солдаты не давали желающим ее слушать беспрерывным гоготанием, свистом и похабным ругательством… На улице же один из подвыпивших серых воинов громко вещал собравшейся вокруг него толпе, что никакого начальства теперь не должно быть… В городе много убийств и грабежей. Царство охлократии! К этому, очевидно, призывают вожаки и представители анархического синдикализма, проповедующие дикарям «перманентную социальную революцию», в переводе на удобопонятный российский язык в условиях российской действительности — не больше [и] не меньше, как к беспрерывным погромам! Не по носу еще пока табачок — эта прекрасная свобода для нашей готтентотской толщи народной, пропитанной до мозга костей началами провалившегося к дьяволу погромного деспотического строя с его распутством, блудодейством и христопродавством… […]
23 апреля. […] Офицерское кадровое хамье своим бестактным поведением провоцирует солдат, впору хоть бить ему морду! Зрелище этого меня прямо-таки изнуряет. К солдатам у офицерства самодержавного режима существует какая-то мелочная садическая мстительность; немудрено, что у солдат залегло на душе по отношению к этим привилегированным безголовым дикарям много ненависти и презрения. Воображаю, как серой массой будет теперь воспринят приказ военного министра об отмене обязательного отдавания чести!.. Армии теперь в России — нет и нет! Снабжение, продовольствие людей и лошадей, транспорт дошли до крайнего предела паралича и упадка! Нет командной спайки, нет дисциплины ни внешней, ни внутренней. Полный развал! Воевать нам нечем, а между тем здравый смысл говорит, что не уцелеть нашей прекрасной свободе в России, если Вильгельм будет самодержавствовать в Германии. Hannibal anteportas[914], у нас же все перекувыркнулось, разрушено, дезорганизовано и идет нервная, импульсивная, горячечная, несвязная, разъединенная работа частных отдельных воль, отдельных групп, партий, классов, профессий, национальностей и проч. без государственного] чувства целого. Столпотворение вавилонское!
24 апреля. Под утро выпал снег, но скоро разведрилось и проглянуло солнышко. Наш «комкор» Ступин получил назначение командующим 9-й армией на Румынский фронт. Достойно и праведно есть! Вечером устроены были ему проводы с музыкой, тостами. Мне кажется, что я ему сказал наиболее содержательную речь по сравнению с другими ораторами. Особо в своей речи я подчеркнул его хорошее качество — привычное его отношение ко всяким недостаткам и промашкам солдат без злопыхательства, а с неизменным, всегда благодушным юмором русского человека! В ответной речи, по свойственной ему здравости ума, он, прежде всего, смело, не поперхнувшись, провозгласил здравицу за великую, свободную российскую республику, а затем усиленно взывал к готтентотам из офицерской братии возможно более быть тактичными в обращении с солдатом, сглаживать все острые углы во взаимоотношениях («солдаты, — сказал он, — что галки!..»).
Удручает меня буйствующая ленинская клика, вносящая разврат в революцию; в Петрограде, Кронштадте и нек[ото]рых еще городах уже, кажется, начались гражданские войны. В Киеве самочинно, явочным порядком формируются свои сепаратные украинские полки. Какой ужас предстоит впереди, если в таком направлении поведут свое «самоопределение» и прочие национальности и народности в России! Ужас в том, что преобладающий контингент населения-то наш — все «галки»! Трудная и сложная задача момента — возможно скорее их просветить и окультурить.
