Сергей Утченко - Цицерон и его время
Отнюдь не стремясь создать идеализированный, очищенный от всех недостатков образ Цицерона, что, конечно, находилось бы в резком противоречии с действительностью, мы все же считаем, что сформулированные выше и широко распространенные обвинения, покоятся в значительной мере на недоразумении. Таким недоразумением следует прежде всего считать утверждение о близости Цицерона к популярам. Мы уже не раз пытались показать истинный характер его «симпатий» к популярам и трактовку этого понятия в речах Цицерона. Надо думать, что на представление о близости Цицерона к популярам в определенный период его деятельности оказала влияние другая весьма распространенная в свое время концепция, согласно которой. оптиматы и популяры трактовались как две римские политические партии. Об этом тоже достаточно говорилось выше.
Конечно, в истории взаимоотношений Цицерона с Помпеем и Цезарем, а в дальнейшем с Октавианом можно найти много примеров непоследовательности, лицемерия, беспринципности, но ведь эти же самые «качества» были проявлены, пожалуй, каждым из поименованных политических деятелей в тот или иной момент по отношению к самому Цицерону. Это было «в порядке вещей», этого требовали правила сложной, жестокой и далеко не безопасной политической «игры». Да, конечно, Цицерон не так уж редко лицемерил, шел на сделки с собственной совестью, отмалчивался или, наоборот, говорил исходя отнюдь не из принципиальных, но «тактических» соображений, соображений личной выгоды и карьеры, но кто из римских политических деятелей поступал, да и мог поступать иначе? Правда и политика были для них всегда «две вещи несовместные».
Более того, Цицерона скорее можно упрекнуть — во всяком случае в определенный период его деятельности — в каком–то даже политическом «благородстве», впрочем, по мнению некоторых историков, близком к «утопизму». Мы имеем в виду то обстоятельство, что Цицерон боролся всегда «за идею», боролся, следовательно, не только против «личностей», но и против «концепций». Хотя в этих случаях, конечно, вовсе не легко бывает разобраться — в особенности если иметь в виду его речи, — что относится к существу дела, а что — только к словесному оформлению.
Обвинения в «утопизме», в нереалистическом отношении к действительности, а чаще всего в политической недальновидности тоже достаточно типичны и общеизвестны. Они имеют, на наш взгляд, более прочные основания, если только не стремиться к чрезмерной абсолютизации. В какие–то периоды своей жизни и деятельности Цицерон проявлял все же достаточно трезвое понимание людей, событий, ситуации, но судьба, которая слишком благоволила к нему в начале жизненного пути, и собственный темперамент не раз «подводили» его и сыграли с ним в конечном счете злую шутку.
Бросим самый беглый, ретроспективный взгляд на этот жизненный путь, на «зигзаги» политической карьеры Цицерона. Вот начальный этап, первые успехи: дело Верреса, легкое получение городской претуры, первая политическая речь за закон Манилия, эффектный лозунг concordia ordinum — «согласие сословий», борьба за консулат. Однако, как нам уже приходилось отмечать, позиция Цицерона и его оценка «текущего момента» были тогда довольно реалистичными: он хотел и искал блока с Помпеем, он мечтал о содружестве «меча» и «тоги», понимал необходимость их взаимной поддержки.
Затем следующий этап: наивысший взлет, т. е. достижение консульства, шумная победа над Катилиной, головокружение от успехов. Именно в этот момент он и теряет контроль над собой (начало безудержного самовосхваления) и способность трезвой ориентации в политической обстановке. Возникает наиболее «утопическая», а потому и наиболее роковая иллюзия о приоритете «тоги» над «мечом», о том, что таким путем может быть осуществлено «согласие сословий» (concordia ordinum) и «единение всех благонамеренных» (consensus bonorun omnium).
Затем страшный удар: поражение в борьбе с Клодием, изгнание. Нежелание и невозможность понять закономерность этого поражения, растерянность, моральный упадок. Незаживающая травма. Отход от государственной деятельности в годы гражданской войны и диктатуры Цезаря (философские труды, воспоминания о «спасении отечества»).
И наконец, последний этап: новый взлет, борьба против тирании, за res publica, фактическое руководство государственной политикой (с декабря 44 по апрель 43 г.). С одной стороны, как уже отмечалось в литературе, речь шла на сей раз о вполне реальной опасности, ибо Марк Антоний представлял собой куда более серьезную угрозу жизни Цицерона, чем в свое время Катилина, и потому позиция Цицерона в этой борьбе была, безусловно, более принципиальной и последовательной. С другой стороны, — и об этом также сказано выше — пожалуй, никогда в своей жизни Цицерон, даже если учесть всю историю его отношений с Клодием, не вел в такой степени личной борьбы и не испытывал такой личной ненависти, как в этом последнем случае с Антонием. Но здесь, конечно, действовали не только персональные мотивы. Ситуация действительно сложилась так, что «личная» борьба против Марка Антония была ближайшей и вместе с тем неизбежной задачей, которую следовало срочно разрешить, прежде чем переходить к реализации задачи более высокой, но и более отдаленной — восстановление res publica.
Как бы то ни было, но в ходе этой борьбы Цицерон в значительной мере отрешился от своих прежних — времен борьбы с Катилиной (и Клодием) — беспочвенных иллюзий. Мы уже отмечали, что в кампании, организованной им против Антония, чувствуется расчет и опыт зрелого политика. Поддержка цезарианской оппозиции против Марка Антония, возглавляемой Октавианом, объединение ее с оппозицией сенатской, полное понимание того, что необходима опора на вооруженную силу и готовность в любой момент перейти от войны словесной к борьбе с оружием в руках, т.е. к гражданской войне, — все это говорит о том, что Цицерон подверг коренному пересмотру свое понимание целей, задач и методов политической борьбы. И если некогда он совершенно искренне заявлял, что он никоим образом не сторонник хирургического вмешательства, то теперь только на отсечение пораженных частей общественного организма, только на физическое уничтожение тирана он возлагал все свои упования.
Изменилось теперь и отношение Цицерона к его собственным политическим лозунгам. По существу пересмотрен вопрос о приоритете «тоги» над «мечом». Если этот приоритет ликующе утверждался после победы над Катилиной, если примерно через семь лет после событий Цицерон все же ревностно его защищал и отстаивал, то в трактате «Об обязанностях» пресловутый стих из его собственной поэмы звучит скорее как воспоминание о славном прошлом, а вовсе не как лозунг и призыв. И наконец, в Филиппиках Цицерон вынужден признать уже обратное соотношение — теперь «тога» отступает и склоняется перед «оружием».
Что касается другого лозунга, верность которому Цицерон пронес до конца своей политической деятельности, лозунга «согласие сословий», то здесь дело обстоит следующим образом. Мы могли убедиться в том, что этот лозунг впервые наметился еще в 66 г., в речи за Клуенция. В дальнейшем он становится лейтмотивом почти всех политических выступлений Цицерона. Он звучит с особой силой и торжеством в Катилинариях, он возрождается в речах по возвращении из изгнания, он звучит в годы «анархии», и, наконец, мы слышим его в Филиппиках, где снова возникает страстный призыв ко всем сословиям и всем «честным людям» объединиться в борьбе против новой тирании. Итак, Цицерон действительно сохранял верность своему излюбленному лозунгу вплоть до последних дней. Чем же это объясняется? Каков был реальный смысл и значение лозунга, дающие, очевидно, возможность применять его в самой различной политической обстановке?
Мы уже касались — причем довольно подробно — этого вопроса. Потому и в данном случае не будем пытаться выяснить, насколько был убежден сам Цицерон в правоте своего излюбленного лозунга (хотя некоторые откровенные высказывания в письмах могли бы дать на это ответ!). Мы считаем нужным лишь еще раз подчеркнуть, что объективный смысл, политическая сила и широкая «применимость» лозунга состояли в том, что в условиях современной Цицерону римской действительности, в условиях напряженной борьбы политических группировок и даже в условиях гражданской войны он мог звучать — и действительно звучал! — как лозунг «надпартийный», поднимающий над частными, групповыми интересами во имя интересов «отечества» в целом. Недаром в толпе, заполнившей улицы Рима после убийства Цезаря, раздавались призывы к свободе и звучало имя Цицерона. Не случайно также лозунг сохранил свою притягательную силу и в годы новой гражданской войны, в годы борьбы против нового тирана. Лозунг «согласие сословий» (как и самое имя Цицерона!) приобрел — заслуженно или незаслуженно, это уже другой вопрос! — особую силу и обаяние: для всех тех, кто устал и был запуган бесконечными заговорами, переворотами и междоусобными войнами, он олицетворял «республику» прежних времен, он был призывом к «свободе», миру, благополучию. Недаром в одной из своих последних речей Цицерон мог, не возбуждая, видимо, каких–либо особых возражений или недоверия, с гордостью заявить: «Такова моя судьба, что я не могу ни победить без республики, ни быть побежденным без нее».
