Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
хлопы. Всюду начались розыски и суды, а в Краковском воеводстве целые села бежали
в горы, жили разбоем, а пе то—перебирались па венгерскую сторону Карпат. „В глазах
польской шляхты" (пишет польский историк) „хлопскос движение заслуживало
большей кары, нежели козацкий бунт, потому что оно было неожиданным,
производилось обманом, метило в безоборонные семейства и ознаменовало себя
изменою, вопиющею о мщении".
В связи с хорошим делом Козацкого Батька в Краковщине, шесть русских
шляхтичей православного исповедания работали по его же внушению в Познани и в
Великой Польше, Они сперва прикинулись беглецами от козацкого террора, но в самый
разгар войны составили из местных крестьян гайдамацкую шайку, которая начала
возмущать парод обыкновенными козацкими способами— соблазном и запугиваньем.
Тогда князь Чорторыйский, с пятью сотнями всадников, разогнал и казнил четверых
поборников православия; два остальные бежали к Хмельпицкому, а разнесшийся
*) „Не знаю, чт5 это за новый повар явился: вместо жаркого, кость воткнул нам па
рожепъ".
280
.
вслед затем слух о бегстве Козаков из-под Берестечка окончательно успокоил
землевладельцев на счет малорусских возмутителей Польши.
Если нас, наслаждающихся внутренним и внешним спокойствием, воображение
терзает картинами прошлого и через два с половиною столетия,—терзает, можно
сказать, вчуже, то каково было на сердце у тех, которые принесли столько великих
жертв и потом, и кровью для превращения пустошей в цветущие колонии, и теперь
видели „мерзость запустения" на святых для них по памяти былого местах! Освециы,
по возвращении из экспедиция против Костки, бросил на эти места свой поэтически
грустный взгляд, томительный и для польского, и для русского чувства.
„Августа 21“ (пишет он) „приехал я в свое имение Закоморье, которое сильно
опустошили и неприятели, и наши собственные жолнеры. Я прожил здесь несколько
дней. В это время ездил я в Берестечко, для того чтобы осмотреть местность,
прославленную столь важными битвами и победою. Я видел неприятельские окопы,
весьма крепкие, как по местоположению, так и по произведенным фортификациям.
Затем посетил я Броды, резиденцию покойного великого 'гетмана, Конецпольского.
Город сожжен до основания; остался только замок, укрепленный на подобие
голландских крепостей и превосходящий все другие замки роскошью украшений. В
минувшие годы крепость эта выдержала в течение 12 недель осаду от 36.000 Козаков, и
успешно их отразила. Видел я также местечко Леснев. Оно все было обращено в пепел
Татарами, когда они впервые шли атаковать наше войско. С глубоким сожалением
осматривал я ИИодгорцы, славивпииеся некогда во всей Польше крепостью и
прекрасным дворцом, украшенным фонтанами, гротами и каскадою. Дворец этот
выстроил гетман Конецпольекий, предназначив его служить местом отдыха после
утомительных военных походов и других услуг Речи Поеполптой. Мысль эту выразил
он в следующей надписи, вырезанной па мраморной доске, помещавшейся над
воротами:
•
Sudaris Martis—victoria,
Victoriae—triumphus,
Triumphi praemium—quies *).
*) Награда военных трудов — победа, победы — триумф, триумфа отдых.
Глава XXVIII.
Поход панского войска из-под Борестечка в Украину.—Мародерство производит
общее восстание.—Смерть лучшего из панеких полководцев.—Поход литовского
войска в Украину.—Вопрос о московском подданстве.—Белоцерковский договор.
Между тем пани колонизаторы ипли с расстроенным и деморализованным
королевскими порядками войском для завоевания своих имений, не принимая в
соображение важпого обстоятельства, что землевладельцы малорусские давно уже
сделались иностранцами в глазах того класса туземцев, который был хранителем
нашей национальности и нашей религиозной совести. Не обращали паны внимапия и
па то, что даже такие между ними, которых паши псевдоисторики величают
святопамятпыми, отправляя своих сыновей в чужие края, папутствовадп их словами:
„Помпи, мой сип, что ты — Полякъ". Каковы би пи были их доблести и права в
собственном сознании, но Малороссия отвергла их еще до козацкнх бунтов устами
лучших людей своих, и теперь им оставалось только завоевать родной свой край у
худших.
Варшавский Лиопим так исчисляет силу стих conquerendos новосозданной
Полыпсто Америки: компутового войска било 1S.000, пехоты 6.000; посполнтое
рушение, отходя, прибавило к ппм несколько способных к походу (wyprnwnych)
хоругвей, заключавших в себе 7.000 человек. В стом войске паходились пани с
собственными дружинами, как-то: князь Иеремия Вишневецкий, воевода русский;
Станислав Потоцкий, воевода подольский; Ляищкоропский, воевода брацлавский;
Щавипский, воевОда брестокуявский; Павел Сопига, воевода витебский;
Одриволъский, кастелян черниговский; Цстнер, кастеляп галицкий; Самуил
Калиновский, обозный коронный; ИТртиемский, генерал артиллерии; Марк Собиский,
Вишневецкие, Даниловичи и другие русские паны; одпих Потоцких было девять
ротмистров, как в Гиме против Вольсков (замечает наивно Аноним) девять Фабиев.
т. ш.
86
2R2
К панам, еще до выступления в поход, приходили о хане и Хмельницком различные
вести. Не обладая козацкою способностью разведыванья, паны проверяли эти вести
другими способами, и так как многое зависело от того, где и как обретаются два
главные беглеца, то свидетелей допрашивали под присягою. Одна шляхтянка из-под
Константинова клялась, что 1 июля, следовательно на другой день после бегства,
видела в Константинове, как вязали Хмельницкого к коню среди народа, и слышала,
как хан кричал на него: -Я пошлю тебя к королю и выкуплю тобою моих мурзъ*.
Другие рассказывали, что коня, к которому привязали Хмельпицкого йогами под
брюхом, гнали нагайками впереди хана до самого ночлега.
Но скоро видели Хмельницкого свободным. В Любартове кормил он лошадей. При
нем было несколько козацких старшин и
2.000
Татар. Старый Хмель спокойно обедал, и с двумя возами, полными
съестных припасов, отправился в дальнейший путь. Говорили еще, что, отъезжая в
Крым, хан оставил Хмельницкому
10.000
Татар, которые должны были кочевать за Умапем, над Синими Водами, с
тем чтобы сохранить за Хмельницким его власть, еслибы его подданные вздумали
бунтовать.
По всем этим слухам, два хана расстались так, как бы между ними ничего не
произошло, а через месяц татарский хан писал к козацкому следующее:
„Приятель мой, запорожский гетман! посылаю вам на помощь брата моего,
нуреддин-султана, Сефер-Казы-агу, Субагазы-агу и других аг и беев со всем войском,
какое нашлось, а в Крыму остаюсь только один. Каковое войско взявши без всякой
гордости на помощь, давайте отпор неприятелю, да прошу, чтобы вы, как до сих пор,
пьянством не занимались, а просили Бога о победе*.
Поляки удивляются уверенности Козацкого Батька в себе после неслыханного
приключения под Берестечком, удивляются его присутствию духа, не поддающагося
стыду, бешенству и отчаянью в таком позоре и несчастье. Но перед нами таких
удивительных людей проходило множество—и в виде Косинского, вчера валявшагося в
ногах у князя Острожского, а завтра наступающего на князя Вишпевецкого, и в виде
Царя Наливая, готового ударить на своих в пользу короля, и в виде Сулимы,
поклоняющагося папе, разоряющего королевскую крепость и принимающего
католичество, и в виде Павлюка, сходящего с эшафота для того, чтобы затеять новый
мятеж: Каждый из таких представителей козатчинн, колеблясь на
.
.283
скользкой вершине, чувствовал головокружение, замечаемое .нами и в
Хмельницком, но лета вниз, хватался за всякую подлость, лишь бы остаться при своем
бесстыдстве, не предаваться бесполезному бешенству и не впадать в отчаяние.
ПОЛЯКИ, народ, созданный боевым счастьем да клерикальными интригами, считают
Хмельницкого, талантливого стратегика и плохого тактика, неспособным к такой
торговле человеческою кровью, к какой тяжкая необходимость принудила бездарного
во всех отношениях Яна Казимира под Зборовым. Но, чадо их общественности,
Хмельницкий превзошел и самого Царя Наливая в предательстве своих соратников.
Еслиб Козацкиии Батько в самом деле сохранял уверенность в себе и присутствие духа,
то он должен был предвидеть, что станется с его детьми без его булавы и головы; не
оставил бы он их в такой момент ради надежды вернуть бегущих в панике Татар...
