Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

милях в двух Любартов. Еще во Львове, 27 июля, Ян Казимир получил от Потоцкого

донесение, что немецкой пехоты у него частью вымерло, частью разбежалось полторы

тысячи.

Стоя под Смархином, в 4 милях от Ямполя, один из участников похода писал на

родину от 31 июля: „Теперь идем все более и более голодными краями; только трав

обилие невыразимое, так что иного коня едва видать в траве; но хлеба и доброй

.

2S7

воды для питья трудно добыть. Чтб у кого есть, тем и довольствуются, а другие

мрут от голода, как пехота, которой убывает ежедневно. Ложатся по дороге и пухнут.

Сегодня ранним утром двинемся далее, к Любартову: чаем там хлеба. О, приведи нас к

пему, Господи Боже“!

Накопец, во время холодной слякоти, пришли в пустки, наливавшиеся Любартовым.

„Очень много людей _перемерло и коней переколело* (приписал тот же корреспондент

в своем неотправленном письме). „От страшного горя и вспоминать пе хочу. Скажу

только, что, видно, приходится нам горько, когда уже не только челядь и пехота, но и

двое товарищей и семь рейтар от голода и дождя, в наших глазах, упавши с коней,

умерли*.

От 4 августа допосил также королю Мясковский, что страшная пепогода,

продолжавшаяся пять дней и пять ночей, воспрепятствовала отправить депешу. Не

было возможности оставаться и в палатках сухим. Проходя по четверти мили в день,

войско достигло, 3 августа, Любартова, „хотя пустого и голодного, но по крайней мере

не сожженпаго“, так что после стольких неудобств (lol incommoda), могли осушить

себя От холодных, точпо осенних дождей. В Любартове застали оии не маю хлеба на

корне, и так как на Случи не были сожжены мельницы, то можно было сколько-нибудь

заготовить пехоте хлеба, а для получения скота были распределены между полками

ближайшие города: Синява, Сенявка, Краснополе, Гранов, Белополе, предоставив им

полную власть (pleniariam facultatem) как возможно больше добыть оттуда

продовольствия. Но покамест голодные завоеватели родпого края питались

поджаренными на огне зернами.

Здесь они проведали, что „хлопство* идет к Хмелю таборами под Корсунь; что

Выговский бунтует ему чернь по Заднеприю; что по днестровские хлопи хотят выбрать

себе другого гетмана; что Богун собирает хлопство под Прилукой над Собом и с

каждого хлопа взимает по талеру па Татар, которые обещали прийти к нему в числе

40.000.

Между тем литовский гетман получил от киевлян и прислал Потоцкому следующую

суплику.

„Ясно освещенным, ясно вельможным панам региментарям войска его 'королевской

милости Великого Княжества Литовского, всему рыцарскому кругу отдавая пижайший

поклон.

„Со слезами просим милостивых папов явить милосердие, как нам, так домам

Вожиим и всему городу, не допуская хоругвей до

288

.

опустошения: ибо не только никогда не поднимали руки против Божия помазанпика

и молили Божий маестат о счастливом его папованье, но еще во время этих смут

сохраняли жизнь многим шляхтичам и шляхтянкам, которые сами о том

засвидетельствуют. Давно бы уже мы отозвались к вашмосдям милостивым папам с

этою покорою нашею, когда бы нам был дозволен вольпыии проезд. Поэтому просим и

вторично об оборопе от военных импетов. В Киеве, у св. Софии, дня 21 июля 1651

года.

„Сильвестр Косов, киевский, галицкий митрополит.

„Иосиф Тризна, архимандрита киевский-печерский.

„Войт, бурмистр, райцы города его королевской милостп Киева'1.

Потоцкий с своей стороны послал к митрополиту удостоверение, что идет в

Украину для успокоения бунтов, если какие-либо есть, и предостерегает всЬх верных

поддаппых его королевской милости, чтобы все сидели в своих домах, пе опасаясь

никаких враждебных действий (пиииаш hostilitatem).

В трудном и голодном походе радовали жолнеров успехи литовского войска, о

которых 8 августа уведомил Потоцкого нарочный из Белоруссии. Коронному великому

гетману писали, что по разбитии ИИебабы Чернигов был взят и вырублен, что князь

Радивил идет к Остру и ИИЕжпну, что козаки спльпо побиты под Дымером, что и Киев

прислал просьбу о помиловании (которая и сообщена Радивилом Потоцкому).

Любартовские „обыватели" рассказывали, что па своем побеге из-под Берестечка

Хмсльпицкий, с сотнею конных козакови, и пятью Татарами, был в Любартове на

пбпасе. „Ничего нс сказал он тамошним людямъ" (писал Мясковский), „кроме того, что

идет закладывать новый табор (ohoz foczye) в Украине для освобождения полков,

оставшихся под Берестечком. Когда Орда хотела жечь Любартов, Хмсльпицкий послал

к ней, чтоб этого не делали, а то будут наказаны царем (крымским), и тотчас Орда

пошла через Случ па Острополь. Видно, пе совсем потерял он кредит у Орды. Это

подтверждает и литовское известие, что Хмельницкий собирает хлопство и Быговский

бунтует ему черпь, в надежде па скорые вспоможепия татарские. Каменецкий староста

(Петр Потоцкий) также пишет о завзятости и остервепении подпепровских людей;

рассказывает, как на Днестре становятся уже табором, и Ляхов никогда пе хотят иметь

панами".

По походпому дпевпику, Потоцкий двипулея далее 4 августа, но проливной дождь

пе позволил ему пройти больше четверти мили. 'Зато его порадовало известие папа

Мыслишевского, что он разгромилъ

289

под Браиловым два таборка хлопов, которые шли к Хмельницкому. Прислал

Мыслишевский и отнятое у них знамя. 5 августа, „переправлялась* через Любартов

армата. Офицеры ездили подбирать по дороге больных и умирающих, а мертвых

погребать. Умирали больше пехотинцы. Больные шли воевать здоровых, голодные—

сытых, нищие—обезпеченных, иностранцы — туземцев. Паны медленно двигались

похоронной процессией умирать в земле предков своих, после того как отверглись их

веры, пренебрегли их народностью. Но русские предки не могли приютить полон

изованных потомков даже в своих усыпальницах. Шли паны в Украину собственно для

того, чтобы сделать поднепрян и поднестрян еще более завзятыми и остервенелыми

против их ляшеского господства, ненавистного в своей святости еще больше, нежели в

своей греховности. Люди, которых знаменитый дипломат, князь Криштоф Збаражский,

заклеймил названием sceleste genus hominum, оказались в проклятиях могущественнее

тех, которые прокляли их на Брестском синоде,-— оказались могущественнее потому,

что, по малорусской пословице: „в своей хате своя и правда*. Проклятие католическое

пронеслось из Литовского Бреста до самого Рима пустым эхом. Проклятие

православное залегло в миллионах малорусских сердец, и поразило всех прямых и

косвенных деятелей унии козатчиною.

Не поджидая своей арматы, Потоцкий ирошел в этот день три мили с конницей на

Трошлю, так как в Ботовой Украине происходили волнения, и он одной вестью о

приближении жолнеров надеялся остановить хлопов от скопления в купы. В дороге

повстречали жолнеры едущего к коронному великому гетману городского писаря из

Наволочи вместе с посланцом от киевлян, которому было поручено удостовериться

собственными глазами, что коронное войско действительно идет в Украину. Не

доверяли этому в Киеве, а между тем готовы были трактовать с коронным войском

охотнее, нежели с литовским.

„Паволочский писарь* (сказано в походном дневнике) „много рассказывал о

Хмельницком, как он во время бегства стоял три дня в Наволочи, и вынудил у мещан

8.000 злотых, которые тотчас отсчитал находившимся при нем пяти татарским мурзам.

Когда мещане спросили, почему он идет один и почему назад, он сказал, что оставил

двадцать полков добрых молодцов против короля, которые будут обороняться четверть

года. У них де много живности и порохов, а вы знаете, как мы обороняемся в таборах, и

как переносим голод. Потом его спрашивали о ли-

т. ш.

37

290

,

товском войске, не будет ли оно в Украину. „Не будетъ" отвечал он: „ибо князь

Равидил дал мне слово, что только на пограничье будет стоять". Между тем пил два дня

и две ночи, как на третий день бежит изменник Хмелецкий из табора и спрашивает о

гетмане, однакож со страхом. Просит паволочских мещан, чтоб смягчили к нему

Хмеля. Лишь только на порог, Хмельницкий спросил: „А табор где?" Тот, пожав

плечами, сказал: Уже у дьявола табор.—Почему же?—Потому что молодцы не хотели

биться.—А знамена?—И знамена пропали.—А гарматы? а шкатула с червовыми

злотыми?—Про шкатулу не знаю... Тогда Хмельницкий начал рвать на себе чуб и

проклинать. На эту меланхолию приезжает Джеджалда. Здоровались они с плачем.