Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд
Хотя Лайон был членом законодательного собрания штата, большую часть 1790-х годов он провёл в попытках избраться в Конгресс Соединённых Штатов и в 1797 году добился успеха. Он прибыл в Филадельфию, кипя гневом на аристократический федералистский мир. Он сразу же начал высмеивать обычные церемонии, связанные с ответом Палаты представителей на обращение президента. Он заявил, что не желает принимать никакого участия в «таком мальчишеском деле». В ответ федералисты не упустили возможности высмеять его поведение и происхождение, как в самом Конгрессе, так и в прессе. Чипман, в то время один из сенаторов от Вермонта, надеялся, что Лайон создаёт настолько «невероятную фигуру», что поставит в неловкое положение своих коллег-республиканцев. Федералисты называли его «лохматым Мэттом, демократом», «зверем», которого нужно посадить в клетку, «Лайоном», пойманным в болотах Гибернии. По их словам, он был ирландцем, в котором не было настоящей американской крови. Однако самую сокрушительную атаку на Лайона предпринял Уильям Коббетт, язвительный федералист, редактор «Porcupine's Gazette». Среди прочих насмешливых и сатирических комментариев Коббетт привёл тот факт, что Лайон был отдан под трибунал за трусость во время Революционной войны и в наказание был вынужден носить деревянную шпагу. Об этом ни Лайон, ни федералисты не были склонны забывать.
30 января 1798 года, во время короткого перерыва в работе Конгресса, Лайон говорил группе своих коллег-конгрессменов, что консервативным жителям Коннектикута нужен кто-то вроде него, чтобы прийти со своей газетой и превратить их в республиканцев. Федералист Роджер Грисволд из Коннектикута прервал выступление, чтобы сказать Лайону, что если он собирается идти в Коннектикут, то ему лучше носить свой деревянный меч, после чего разъярённый Лайон плюнул в лицо Грисволду. Многие члены парламента были возмущены поведением Лайона, но ещё больше их потрясла «возмутительная» и «неприличная» защита, которую он предложил: в газетах сообщалось, что он сказал: «Я пришёл сюда не для того, чтобы меня все пинали». Когда федералисты потребовали исключить Лиона из палаты за «грубые непристойности», республиканцы встали на его защиту и не допустили большинства в две трети голосов, необходимого для исключения.
Разочарованный, Грисволд хотел отомстить за свою честь. Если бы он считал Лайона равным себе, он мог бы вызвать его на дуэль; вместо этого, спустя две недели после того, как его оплевали, он напал на Лайона и начал пороть его в зале Палаты представителей. В ответ Лайон схватил каминные щипцы, и в итоге они боролись на полу Палаты представителей. Многие были в ужасе, а некоторые пришли к выводу, что Конгресс стал не лучше «таверны», наполненной «зверями, а не джентльменами». Этот необычный случай борьбы двух конгрессменов на полу Палаты представителей показал всю остроту партийной вражды и появление новых людей в политике.
НО СОЦИАЛЬНАЯ СТРАХОВКА, лежавшая в основе политического конфликта между федералистами и республиканцами в северных штатах в 1790-х годах, была связана не только с тем, что новые средние слои населения бросили вызов устоявшемуся порядку. Дело было ещё и в том, что сложившийся аристократический порядок был слишком слаб, чтобы противостоять этим вызовам. Постоянная проблема американского общества — слабость его потенциальной аристократии, по крайней мере на Севере, — стала ещё более очевидной в 1790-х годах. Слишком многие федералисты, такие как Уильям Купер, не обладали атрибутами джентри и казались едва ли отличимыми от тех средних слоёв, которые бросали им вызов.
В Америке XVIII века джентльменам никогда не было легко играть роль бескорыстных государственных служащих, которые должны были жертвовать своими частными интересами ради общественных. Эта проблема стала особенно очевидной во время революции. Генерал Ричард Монтгомери, который в 1775 году возглавил роковую злополучную экспедицию в Квебек, постоянно жаловался на отсутствие дисциплины в своих войсках. По его словам, если бы можно было найти «какой-нибудь способ» «привлечь джентльменов к службе», солдаты стали бы «более послушными», поскольку «этот класс людей», предположительно, требует уважения со стороны простолюдинов. Но многие джентльмены предпочитали не служить, поскольку, будучи офицерами, они должны были служить без жалованья.
То же самое можно сказать и о многих лидерах революции, работавших в Континентальном конгрессе, особенно о тех, кто обладал «небольшим состоянием». Они неоднократно роптали на тяготы службы и просили освободить их от этого бремени, чтобы преследовать свои частные интересы. Периодический временный уход от служебных забот и суматохи в своё загородное поместье, чтобы укрыться и отдохнуть, был приемлемым классическим поведением. Но слишком часто политические лидеры Америки, особенно на Севере, вынуждены были уходить на пенсию не для отдыха в уединении и досуге сельской усадьбы, а для зарабатывания денег в суете и сутолоке городской юридической практики.
Короче говоря, американские джентльмены с большим трудом сохраняли желаемую классическую независимость и свободу от бизнеса и рынка, которые философы вроде Адама Смита считали необходимыми для политического лидерства. Смит в своём труде «Богатство народов» (1776) высоко оценил английское дворянство как особо подходящее для бескорыстного политического лидерства. Это объяснялось тем, что их доход складывался из ренты с арендаторов, которая, по словам Смита, «не стоит им ни труда, ни забот, а приходит к ним как бы сама собой, независимо от каких-либо их планов или проектов».
В Америке было не так много дворян, способных вести подобный образ жизни. Конечно, многие южные дворяне-плантаторы наслаждались досугом за счёт труда своих рабов, но большинство южных плантаторов не были так отстранены от повседневного управления своими поместьями, как их коллеги из английского дворянства. Поскольку у них были рабы, а не арендаторы, их надсмотрщики не могли сравниться с бейлифами или стюардами английского дворянства. Таким образом, плантаторы, несмотря на свою аристократическую внешность, часто были занятыми, коммерчески активными людьми. Их средства к существованию были напрямую связаны с превратностями международной торговли, и они всегда испытывали тревожное чувство зависимости от рынка. Тем не менее, великие южные плантаторы, по крайней мере, приближались к классическому образу бескорыстного джентльмена-руководителя, и они максимально использовали этот образ на протяжении всей революционной эпохи и после неё. Вирджиния особенно способствовала появлению целой плеяды лидеров, включая Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Джеймса Мэдисона, Джеймса Монро, Патрика Генри и Джорджа Мейсона — все они были рабовладельцами.
Для северного дворянства проблема сохранения независимости от рынка стояла особенно остро. Северные дворяне никогда не могли повторить ту степень уверенности в себе и благородства, которая была характерна даже для южного дворянства, не говоря уже об английской аристократии. Всё больше и больше представителей федералистов обнаруживали, что их собственность, или имущественное состояние, не
