Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма - Игорь Святославович Филиппов
Земледелие большинства средиземноморских районов Европы и в древности, и в средневековье, и в новое время основывалось на трех китах: пшенице, винограде и оливковом масле — важнейших для нашего пропитания продуктах, как их определял Максим Туринский[1439]. Как символ пищи и нормальной агрикультуры эта триада фигурирует в самых разных текстах — сошлюсь на Дигесты[1440], Scriptores Historiae Augustae[1441], Вульгату[1442], Сидония Аполлинария[1443], Кассиодора[1444] и Вестготскую Правду[1445]. Именно эти три культуры называет Цезарий Арелатский, когда хочет сказать "пища": это то, что собирают в закрома, что берут с собой в дорогу, покупают на рынке, подают нищим[1446].
Основой экономики Средиземноморской Франции издревле было хлебопашество. В первую очередь сеяли пшеницу (разных сортов, включая полбу), реже ячмень, овес и рожь — обычно именно в такой последовательности[1447], хотя многое зависело от климата и почв. Для Сальвиана, хлебное поле— пшеничное поле[1448]. В проповедях Цезария никакие другие злаки вообще не упоминаются; слова triticum и frumentum он употребляет как синонимы[1449] — подобно многим другим авторам этой эпохи. В самых разных текстах пшеница фигурирует как "нормальный" злак[1450]. Именно пшеницу направлял в Прованс, где случился недород, Теодорих Великий[1451], а чуть позднее — бургундские короли Гундебальд и Сигизмунд[1452]. Симптоматично и расширительное употребление слова "пшеница" в религиозных образах. Например, Евсевий Галликанец уподоблял пшеничному зерну воскресение[1453], у Винцента Леренского мы встречаем выражение "пшеничные семена веры", у Цезария, в значении "духовная пища", — словосочетание "духовная пшеница"[1454]. Перед нами феномен, характерный для большей части римского мира и нашедший отражение в самых разных источниках. Достаточно сказать, что в Дигестах в качестве стандартного знака фигурирует именно пшеница[1455].
В источниках каролингского и посткаролингского времени пшеница также предстает наиболее распространенным, "нормальным" злаком. "Земля, не знающая рала и пшеницы" — витиевато сказано в одной вполне заурядной грамоте XI в. из района Апта[1456]. Метафоры такого рода даже более красноречивы, чем статистические сводки о частоте упоминания этой культуры, по сравнению с другими, поскольку употребляемые для обозначения злаков термины зачастую неоднозначны. Самым надежным, не допускающим толкования названием пшеницы следует считать слово triticum[1457]. Чаще, однако, сталкиваешься со словом frumentum, которое могло означать и пшеницу[1458] и зерно вообще. Изредка для обозначения пшеницы используется также слово annona[1459], хотя в большинстве случаев под ним подразумевается всякое зерно[1460]. Слово bladum также обозначает как зерно вообще[1461], так и пшеницу, отличаемую от других злаков[1462]. Это смешение общего понятия с частным, известное и по другим источникам[1463], достаточно информативно само по себе. Высказывалось предположение, что термин triticum обозначал яровую пшеницу, тогда как frumentum — озимую[1464], но известные мне источники его не подтверждают: и в нарративных, и в документальных текстах южнофранцузского происхождения эти термины синонимичны.
Ячмень (hordeum) выращивался в регионе издревле, что подтверждается данными раскопок, в том числе любопытной надписью из района Марселя[1465]. Сошлюсь также на рассказ Цезаря о залежавшемся просе и испортившемся ячмене, которым жители этого города питались во время осады[1466]. Из его сочувственных слов следует, что пища эта была массилиотам не в радость и что заготовлена она была на черный день; обычную их пищу он именует frumentum[1467]. Для римлянина конца Республики, еще заставшего aes hordearium — особый налог, взимавшийся с незамужних женщин на прокорм армейских лошадей, такое восприятие было естественным. Двойственное отношение к этой культуре сохранялось в течение всей античной эпохи. Если Амвросий Медиоланский отмечал, что для жизни ячмень столь же необходим, как и пшеница[1468], то большинство авторов, в том числе Цезарий, считали его, безусловно, менее совершенным злаком[1469]. Противопоставляя, по догматическим соображениям, Новый и Ветхий Завет, христианские писатели часто уподобляли их пшенице и ячменю, неизменно отмечая ущербность второго[1470]. Ячменный хлеб не был неизвестен[1471], но, как и в классическую эпоху, отношение к нему было пренебрежительное. Частое упоминание этого злака в источниках, например, в Дигестах, где он не раз фигурирует наравне с пшеницей[1472], не должно вводить в заблуждение. Варрон советовал давать его собакам[1473], Ульпиан полагал, что это пища для рабов и тяглого скота[1474]. Два века спустя эту мысль повторил Руфин Аквилейский, уточнив: для сельских рабов[1475]. Иоанну Кассиану ячмень казался, в сравнении с пшеницей, чуть ли не сорняком[1476]. Констанций Лионский считал ячменный хлеб едва ли не более тяжким испытанием, чем полное воздержание от пищи[1477], а один из весьма набожных персонажей Сульпиция Севера не без кокетства заявил, что к ячменному хлебу ему страшно даже притронуться[1478] — весьма странное для христианина замечание, если учесть, что, согласно Евангелию от Иоанна, пять хлебов, которыми Иисус накормил страждущих, были ячменными (Ин. 6.9). С точки зрения элиты того времени, питаться ячменным хлебом означало одно из высших проявлений воздержания, посильных далеко не всем праведникам[1479]. Показательно, что ни один из монастырских уставов VI в. не содержит упоминания о ячмене, а в житийной литературе этого времени можно встретить сведения о том, что ячменная каша была в монастырях редкостью, на которую многие иноки реагировали очень болезненно, вплоть до ухода из обители[1480], что, между прочим, может служить косвенным указанием на их социальное происхождение. В свою очередь, редкие на сегодняшний день раскопки поселений докаролингской эпохи свидетельствуют об абсолютном преобладании пшеницы над другими злаками. Так, в городке Ruscino, давшем название Руссильону, на ее долю приходится 89% всех находок, еще по три процента — на смеси пшеницы с ячменем и просом[1481].
Следы пренебрежительного отношения к ячменю можно обнаружить и в средневековых текстах[1482], но, в целом, отношение к этой культуре изменилось к лучшему. Повинности чаще всего состоят из оброка пшеницей и ячменем[1483], и если ячмень при этом всегда оценивается на вес, то вместо того или иного количества пшеницы сеньоры нередко требуют сколько-то хлебов[1484] — в одной грамоте с Ривьеры написано: "из лучшей пшеницы"[1485]. Но из этого как раз следует, что ели и другой хлеб. Городские статуты XIII в. различают "белый, коричневый и черный" хлеб[1486]. В
